Литературократия

Михаил Берг

Литературократия

Литературократия

От автора

Проблемы успеха, власти литературы и социальной ценности различных литературных практик, как мне кажется, никогда не занимали меня ни как писателя, ни как редактора «Вестника новой литературы». Однако, опубликовав в середине 90-х годов (прежде всего в журнале «Новое литературное обозрение») ряд статей, ставших реакцией на изменение статуса литературы и посвященных в основном вопросам теории и практики русского постмодернизма, я увидел, что они (вместе с более ранними статьями и эссе) содержат формулу более или менее целостной концепции. Эта концепция базировалась на все более отчетливом убеждении, что литература не является областью самоценной и самодостаточной деятельности, а может (и должна) быть рассмотрена как часть социокультурного пространства.

Число опубликованных работ росло. Идея защитить докторскую диссертацию на основе сборника статей стала результатом моего знакомства с профессором Хельсинкского университета Пеккой Песоненом, который (совместно с профессором Натальей Башмаковой) руководит многолетней программой «Модернизм и постмодернизм в русской литературе и культуре». Однако в процессе обсуждения этой идеи, показавшейся мне поначалу плодотворной, так как она инициировала более последовательный и углубленный подход к исследованию социальных аспектов литературы, я пришел к выводу, что просто редактура и оснащение статей недостающим научным аппаратом недостаточны. Постмодернизм как эстетическое явление меня уже не интересовал, выход за его пределы был предрешен; принципиальным стало рассмотрение любой литературной практики как модели игры, предлагаемой читателю с тем, чтобы он мог выиграть, повысив свой социальный уровень и степень психологической устойчивости. В литературе, порождающей символические ценности, действуют процедуры обмена и конкуренции, а то, что в филологии понимается под поэтикой, художественным приемом, традицией и т. д., является аргументами в борьбе за признание, успех, доминирование.

Разрабатывая эту тему, я столкнулся с необходимостью определения критериев и параметров относительной ценности литературных практик и с неизбежностью обнаружил, что исключительно социальными параметрами ценность в литературе не ограничивается. Иначе говоря, литература — это не только совокупность инструментов, позволяющих перераспределять имеющиеся в наличии социальные ценности (в том числе символические). Литература участвует в антропологической эволюции, предлагая модели и механизмы психо-исторической адаптации, корректировки, трансформации, конкурирующие между собой не только в социокультурном, но и в психо-историческом пространствах. Однако в рамках этой монографии тема антропология и литература, успешно разрабатываемая такими исследователями, как Эрик Найман, Игорь Смирнов, Ольга Матич и др., проведена пунктиром; как мне представляется, новизну работы обеспечивают инвестиции методов социоанализа в область теории и практики современной литературы. Опираясь на исследования социологов Энтони Гидденса, Рональда Инглегарта, Питера Дракера, Пьера Бурдье, я предлагаю инструменты определения социальной ценности различных художественных приемов и литературных стратегий, актуальных для современной русской литературы и новой критики, а одним из параметров, определяющих эту ценность, является объем и структура перераспределяемой власти. Для русской литературы, до сих пор не распрощавшейся с профетическим пафосом и не освободившейся от травмы, нанесенной ей вульгарным марксизмом, социологический подход представляется провокативным. Однако я не сомневаюсь, что именно социологические интерпретации литературы могут вывести современное литературоведение из кризиса, в котором оно находится после краха литературоцентристских тенденций в мировой (и русской) культуре. И собираюсь продолжить эту работу.

Журнальные варианты некоторых глав монографии и статьи, послужившие их основой, были в разное время опубликованы в периодических изданиях: «Новое литературное обозрение», «Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia», «Дружба народов», «Dialog», «Вестник новой литературы», «Vice Versa», «Ritmica», «Октябрь», «Carelia», «Эхо», «Литературное А-Я», в сборниках: «Современное искусство и средства массовой информации», «Pushkin, Pietari, в venâlâinen kulttuuri», «Феномен Петербурга».

В процессе работы мне существенно помогли беседы и дружеские рекомендации академика A. M. Панченко, Д. А. Пригова, В. Б. Кривулина, Н. Я. Григорьевой. Я признателен своим оппонентам и рецензентам: профессору Берлинского (Гумбольдтского) университета Георгу Витте, профессору университета Констанцы Игорю Смирнову и профессору университета Калифорнии (Санта-Барбара) Свену Спикеру, согласившимся не только отрецензировать этот текст, но и обогатившим его своими критическими замечаниями. Я признателен профессору Хельсинкского университета Пекке Песонену, без заинтересованной и доброжелательной поддержки которого эта работа вряд ли была бы осуществлена. Им, организациям, выдавшим гранты, а также моим друзьям и близким — моя искренняя благодарность.

Введение

В основе настоящей работы — постановка вопроса о присвоении и перераспределении ценностей в поле литературы. Ценностей как реальных, так и символических. Среди последних — успех, признание, положение в социуме, реальная или воображаемая принадлежность к авторитетной группе и т. д. В этом плане поэтика (как система эстетических средств, используемых для структурной организации текста) рассматривается нами как одна из составляющих авторской стратегии1 в конкурентной борьбе за сохранение и увеличение уже имеющихся ценностей. Среди ставок этой борьбы — право фиксировать зоны актуальной и традиционной литературы, определять престижные позиции и границы литературы, в том числе легитимировать ту или иную практику как принадлежащую или выходящую за пределы литературного поля — то есть различные виды власти2.

Хронологические рамки исследования определяются несколькими факторами, вызывавшими структурные перемены в поле литературы, как то: период послереволюционного функционирования русской литературы (от революции до середины 1950-х годов), период хрущевской «оттепели» (конца 1950-х — середины 1960-х годов) и «перестройки» (конца 1980-х — начала 1990-х годов). В этих интервалах специфическим образом менялось положение поля литературы в социальном пространстве, его взаимоотношение с полем власти и, соответственно, менялись авторские стратегии.

Теория поля сегодня достаточно разработана (см., например: Viala 1985, Bourdieu 1992, Bourdieu 1993, Виала 1997, Бурдье 1994). Так, по Бурдье, поле литературы конкурирует в социальном пространстве с другими полями — политики, религии, экономики и т. д. Для каждого поля можно определить инвариантные закономерности конституирования и функционирования — в том числе стремление к автономизации, определение ставок и специфических интересов, которые несводимы к ставкам и интересам других полей, борьба за деление поля на различные престижные и непрестижные, доминирующие и доминируемые позиции, а также легитимизация этого деления и определения границ3 поля. Процесс присвоения и перераспределения ценностей в поле интерпретируется Бурдье по экономическому принципу, ввиду чего различным категориям ценностей соответствуют различные виды капитала — социальный, экономический, культурный, символический4 и т. д. Социальный капитал фиксирует те возможности, которые человек (по терминологии Пьера Бурдье — агент) получил благодаря своему социальному происхождению, а также в результате предыдущей социальной борьбы; культурный капитал соответствует возможностям, приобретенным благодаря образованию и присвоению культурных ценностей; символический соответствует тем символам и атрибутам, которыми нужно овладеть, чтобы иметь возможность постоянно выражать конкурентоспособность и свою принадлежность к определенной группе5. Поле литературы представляет собой часть поля культурного производства (наряду с полями изобразительного искусства, музыки, науки и т. д.) и, конечно, несводимо к совокупности текстов и тем специфическим особенностям, которые изучает, например, филология. Что не отрицает наличие специфических интересов и целей, которые тематизирует, например, понятие «чистое искусство», но ставит эти интересы в зависимость от стратегии автора, которая состоит в процедуре легитимизации конкретной практики, повышения ее общественного статуса и т. п. «Республика Слова, как и Республика вообще является универсумом борьбы, где сталкиваются различные интересы, где действуют эффекты доминирования и где самые „чистые“ действия могут быть инспирированы менее чистыми мотивациями и побуждениями» (Бурдье 1993: 318).