Страница 4 из 11
«Вот так, — промолвила, оглядывая свой последний наряд. — Сдается, хорошо, сдается, ладно. Но неужели я так и не увижу Изяслава? Нет, великий князь, тут не бывать твоей воле».
Она приоткрыла дверь и выскользнула наружу. В тереме было тихо и пусто. В этот предрассветный час даже челядь спала, и Рогнеду никто не видел, когда она, не привлекая к себе внимания, но и не таясь, шла в покои сына.
Изяслав крепко спал, и, похоже, ему снилось что-то хорошее. Его кожа порозовела, была теплой и мягкой. Он раскинулся на постели, длинные светлые волосы разметались, он улыбался во сне. Рогнеда склонилась к нему — она хотела только поцеловать его на прощанье и уйти, но не смогла и приникла к сыну, желая подольше остаться с ним, налюбоваться, насытиться последними минутами… Она плакала навзрыд, обнимая любимое маленькое тельце, и Изяслав, услышав ее плач, конечно же, проснулся.
— Матушка, что с тобой?
— Милый, милый мой Изяслав!
— Матушка, почему ты плачешь?
— Не плачу я, не плачу, мой родной…
— Как же не плачешь, матушка? — Изяслав обвил ручками ее шею и прижался к ее груди. — Ты пришла ночью, ты в слезах… Что случилось, матушка? Кто тебя обидел?
Рогнеда, не в силах сдержаться, разрыдалась еще сильнее.
— Ты уже большой, мой милый. Ты мужчина и воин. Я скажу тебе… Мне придется навсегда покинуть тебя. На рассвете придет мой смертный час. Я виновна перед отцом твоим и заплачу ему смертью лютою.
— Чем ты могла так прогневить отца, матушка? Он добрый, он не сможет такого сделать! Пойдем к нему! Я попрошу, и он простит тебя!
— Нет, нет, сынок… Не проси. Никогда не проси его — и никого другого. Помни своего деда Рогволода, помни, как он сражался и как любил его народ… И меня не забывай, сынок…
Окна в светлице были распахнуты настежь — Рогнеда хотела видеть свой последний рассвет. А он наступал — багровый, густой, растекался над широкой рекой, заливая светом окрестные луга. Над рекой поднимался туман, ветер пах свежестью и травой, и Рогнеда с наслаждением вдыхала прохладный утренний воздух. Закричали петухи, и в тот же миг раздались тяжелые шаги за дверью. Рогнеда даже не обернулась, она знала, что это был князь. Но что ей до того — в эти последние мгновения она хочет видеть не его, а бескрайнее небо и спокойную реку, медленно и величаво несущую воды к своему брату Днепру…
— Ты готова? — грозно спросил Владимир.
Она подняла на него взгляд и спокойно кивнула.
Князь занес меч, но вдруг за его спиной послышался шум, и перед глазами изумленного Владимира предстал четырехлетний княжич с мечом в руке. Глаза маленького Изяслава были полны решимости.
— Отец, остановись! Неужто мнишь, что ты тут один? Нет — я рядом с матерью! Убей, коль можешь, мать при сыне!
— Да кто же знал, что ты здесь… — пробормотал растерянный Владимир, и меч выпал у него из рук…
Клавдия Прокула. Мой Понтий Пилат
«В час сна, едва я склонила голову на подушку, как таинственные видения овладели моим воображением. Я видела Иисуса… Лик Его блистал как солнце, Он парил на крыльях Херувимов — пламенных исполнителей Воли Его… Он, казалось, был готов судить поколения народов, собранных у Его стоп. Мановением Своей десницы Он отделял добрых от злых; первые возносились к Нему, сияющие вечною юностью и божественною красотою, а вторые — низвергались в бездну огня. И Судия указывал им на раны, покрывавшие Его тело, говоря им громовым голосом: «Воздайте кровь, которую Я пролил за вас!» Тогда эти нечестивые просили у гор покрыть их, а землю, чтобы она поглотила их. И чувствовали они себя бессмертными для муки и бессмертными для отчаяния. О какой сон, какое откровение!»
Полуденное солнце заливало Рим горячими изнуряющими лучами. Многолюдные улицы опустели. Все стремились укрыться в прохладе уютных, утопающих в зелени портиков своих домов. Казалось, ничто живое не в силах выдержать такого зноя.
Понтий сегодня выпил столько воды, как никогда в жизни не пил, и осчастливил и озолотил, кажется, всех продавцов прохладительных напитков. Но облегчения это не принесло. Гораздо с большим удовольствием он бы сидел сейчас в покоях огромного отцовского дома или нежился в прохладной ванне, где красавицы рабыни зажгли бы благовония и своей лаской подарили бы ему расслабление, негу и блаженный отдых. Однако нужно было закончить дела, а значит, с негой придется подождать.
Понтий шел по улице, совершенно ослепший и оглохший от зноя, ничего не видя в ярком свете солнца, в котором стены домов казались ослепительно, до боли белыми. Он пытался забыть об усталости и сосредоточиться на обдумывании текущих дел, но это плохо получалось. Голова была словно залита расплавленным свинцом.
«Не помню такой страшной жары с самого своего рождения!» — думал он с досадой.
И вдруг словно светлое пятно мелькнуло навстречу.
Он не понял, что это, но остановился.
И с изумлением понял, что это идущая ему навстречу невероятной красоты девушка в длинной белой тунике, с красиво убранными в высокую прическу и украшенными жемчугом волосами. Девушка улыбалась своим мыслям и казалась свежим цветком среди этого выжженного, опаляемого беспощадным солнцем города.
А потом он сообразил, что знаком с ней, более того, что он давно уже искал этой встречи и почти перестал надеяться.
— Приветствую тебя, благородная Клавдия! — поздоровался он, и искренняя радость брызнула из его глаз.
— Приветствую и я тебя, Понтий, — скромно ответила она.
— Странно видеть тебя в такой час одну, без сопровождения отца или слуг. А также без паланкина, — добавил он, улыбаясь. — Сомневаюсь, чтобы еще хоть одна патрицианка решилась на такую пешую прогулку.
— Я была у своего наставника, а потом мне захотелось прогуляться, и я отослала паланкин, — лукаво улыбнулась Клавдия. — Слуги не посмели ослушаться. Ты знаешь, что отец не в большом восторге от этих моих прогулок, но это просто потому, что он беспокоится за меня.
— Почему же ты выбрала для прогулки такое время? Солнце не щадит никого и ничего.
— Мне нравится, когда оно такое яркое и так сияет в небе. Жара приятна. Не вижу ничего дурного в том, чтобы пройтись в такой час, если есть свободная минутка.
— Да устаешь ли ты когда-нибудь, прекрасная Клавдия? — рассмеялся юноша.
— Конечно, Понтий, — ответила девушка с ясной улыбкой. — Ведь я живой человек. Но сейчас уставать не от чего. Я просто доставила себе несколько приятных минут. Ты же, как видно, напротив, очень устал и потому не чувствуешь прелести этого дня. Если ты немного отдохнешь, силы вернутся к тебе.
— Благодарю тебя за заботу.
Девушка снова улыбнулась, на секунду прикрыв губы изящными пальцами, потом подняла голову и взглянула, как показалось Понтию, в самую глубину его души. А потом попрощалась и пошла своей дорогой, не промолвив больше ни слова.
Юноше оставалось только продолжить свой путь.
«Почему в ее присутствии я всегда теряю дар речи? Никогда я не встречал такой удивительной девушки… Говорят, что она очень образованна и так умна, что многие великие люди, которые бывают в доме ее отца, почитают за честь побеседовать с ней. Да что там говорить, ее голос — сладчайшая музыка, а слова — услада души. А еще она чиста душой и благородна, в ее сердце нет места низким устремлениям. А как же она красива…»
Молодой патриций Понтий был обуреваем честолюбивыми мечтами. Сын одного из богатейших людей Рима, он очень рано пресытился всеми удовольствиями, которые только могла подарить ему жизнь в величайшем городе мира. Он славился не только как сорвиголова и кутила, но и как прекрасный атлет, мастер боя на мечах, и очень умный юноша, который, как говорили, сможет преумножить славу своего отца. Ему прочили большое будущее, на него возлагали огромные надежды. Понтий был строен, высок, плечист, прекрасно сложен — настоящий римский легионер, образец мужественности, воли и силы. Не одна гордая римлянка украдкой поглядывала на него и втайне мечтала о его сильных руках и пылком взгляде. У него было много друзей — причем друзей настоящих, а не только приятелей, с которыми было принято поддерживать отношения в аристократическом кругу. Он держался всегда ровно и спокойно, и это притягивало к нему людей. Он был чрезвычайно приятным собеседником. Он был отважен, но не безрассуден, а хладнокровен и порой даже излишне расчетлив. Он превосходно ездил верхом и мог провести в седле несколько дней подряд. Он отличался недюжинным умом и благородством, его образование было всесторонним, воспитание — утонченным. Его семья была богата и влиятельна, он побывал во многих странах, знал толк в хорошей еде, дорогих винах, красивых рабынях, ученых беседах. Благодаря отцу он был знаком и состоял в дружеских отношениях со знатнейшими людьми Рима. Он привык ни в чем себе не отказывать и не любил ограничивать себя в желаниях, однако это не мешало ему оставаться смельчаком, сохранять честность и быть верным понятию чести, как подобало римскому юноше. Правда, мать, зная его буйный и порывистый нрав, несколько беспокоилась, что именно возьмет верх в его душе — зло или добро, — однако положилась на волю богов и уповала на то, что в ее сыне все же победит светлая сторона.