Страница 2 из 11
Дни шли за днями. Рогволод привечал гостей, за дочерью наблюдал, долго молчал, долго думал. Но тянуть было нельзя, скоро пора была киевским княжичам ехать, и он наконец спросил прямо:
— Решилась ли ты уже, доченька, кого из двоих выбрать?
— Не знаю, батюшка, Владимир больше по нраву мне…
Рогволод тяжело вздохнул:
— Так и знал, по глазам видел. Больно мне слышать это. Неволить тебя не буду, как и обещал, но не торопись, доченька, рассуди по уму. Владимир что — не старший сын, к тому же — сын рабыни, Малуши, которую сама княгиня Ольга в деревню сослала, от князя Святослава подальше. Нужен ли нам позор такой, сама подумай. Добрыня, вестимо, знает, что делает, Владимиру, племяннику своему, дорогу мостит. А Ярополк на княжьем престоле в Киеве скоро сядет. С ним мы такой союз заключим — не страшны нам будут никакие враги, сила наша утроится. Всю власть возьмем себе русскую, править будем на земле нашей великой.
Это был день солнцестояния — праздник, который больше всего любила Рогнеда. Наряжалась на пир радостно, думая о гулянье великом. И тоненькой струйкой звенела в ней радость — и от того, что увидит женихов нареченных, и от того, что оба они думают сейчас о ней неотступно, и от того, что Ярополк так высок и красив, а взгляд Владимира столь пылок…
На княжьем дворе стоял шум — прибывали повозки с мехами и вином, дружинники хохотали, стоя под резными оконницами, девушки сновали туда-сюда, накрывая длинные, ломящиеся от яств столы, коими так славился Полоцк… В палатах тоже было шумно, гости прибывали и прибывали. Рогнеда сидела во главе стола рядом с отцом и матерью и встречала каждого скромной улыбкой и приветливым взглядом голубых глаз.
Вот вошли Ярополк и Владимир в сопровождении Добрыни. Поклонились, уселись. Не отводил глаз от нее Владимир, огнем жег.
— Ждем ответа от тебя, Рогволод, князь полоцкий. За кого из двоих
— Дочери мужа выбирать, ей и ответ держать, — сказал Рогволод.
— Скажи же, княжна, — обратился Добрыня к девушке, — кто из двоих молодцев тебе мил?
Минуту молчала Рогнеда.
— Не хочу робичича разувать, — промолвила она наконец, и каждое слово ее эхом отдавалось в высоких палатах. — Негоже сыну рабыни к княжне свататься.
Мертвая тишина воцарилась в покоях. Никто не двигался с места. Лишь через несколько мгновений Владимир резко встал, за ним Добрыня, и вместе они покинули княжеские палаты.
Рогволод поднял кубок, приветствуя Ярополка, и пир продолжился.
Не думала она, что все так обернется… Слишком силен был отец, слишком уверена она была в своей защищенности и в своем будущем…
Не ждали, не гадали, пришла беда лютая. Налетел черный вихрь, дружина Владимира, закружил по улицам Полоцка, сметая все на своем пути — и дружину, и мастеровых, и простой люд, и старых, и малых… Не щадил оскорбленный княжич никого, даже брата своего не пощадил… Запылал княжий терем, и взвились в небо вороны черные, и закричали на пожарище… И собралась дружина вражеская на площади, окружила ее со всех сторон. И сели в палатах Владимир с воеводой Добрыней, и стали суд свой чинить — суд киевский, суд княжеский, суд жестокий.
Грозен стоял перед Рогнедой Владимир. Страшным, яростным огнем полыхали его черные как уголь глаза.
— Значит, робичича не хочешь разувать? — спросил он спокойным голосом, только раздувались в гневе его тонкие ноздри. — Княжич киевский не ровня тебе?
Сердце упало… Защемило в груди Рогнеды… Остановилось время, замерло все вокруг.
— Не ровня, — сказала она. — Негоже тебе ко мне свататься.
Короткий сильный удар свалил ее на пол. Она металась и билась, борясь за себя, но Владимир был сильнее, намного сильнее, и скоро свет померк в ее глазах, и наступило мучительное, горькое, страшное забытье. А потом словно память отрезало, словно в голове помутилось. Не помнила ни того, как закрылись за ней навсегда ворота родного города, ни дороги дальней, ни киевских круч и хором — ничего…
Так и стала жить Рогнеда в стольном граде Киеве. Не так, думалось ей, сложится доля ее, не бранкой униженной мечталось ей быть, а вольной княгиней. Она редко выезжала в город, выходила к люду, почти все дни проводила в своих палатах, за беседами с учеными людьми, а если выезжала на киевские улицы, то привечала убогих и нищих и щедро подавала милостыню, и вскоре заговорили о ней как о мудрой и благородной правительнице, доброй сердцем и чистой душой. Ее не тешило это: корила себя за покорность князю, и хоть понимала, что так заведено, что она, как и многие женщины на Руси, — добыча княжеская ратная, но слишком строго судила сама себя.
Боль и горькая обида жгли ее изнутри. Но отчего же вздрагивала она от голоса его, и поглядывала украдкой, когда въезжал он на княжий двор на горячем коне, и ночами прислушивалась, как спокойно дышит он, отдыхая от полей бранных и державных дел, и места себе не находила, когда привозил он из походов пригожих полонянок, и таяла в руках его, когда приходил он к ней, и ждала бессонными ночами беззвездными, и томилась, и тосковала…
Потом родился Изяслав, и радости князя предела не было. Вспомнила она тогда прежнего Владимира, как приезжал к ней в Полоцк юношей, как чистый взгляд его горел, как сердце билось гордое, задорное и счастливое…
«А если бы промолчала тогда? Если бы не обидела его? — думала она иногда, глядя, как муж забавляется с маленьким сыном и оба хохочут от души. — Может, и не было бы ничего? Может, и счастливы бы мы были? Вон как Изяславушка любит его — не может душа совсем черной быть, если дитя так льнет… Неужто сама я долю свою изломала?»
Потом в душе снова поднимался гнев и затапливал ее всю. Не забыть страшного дня никогда… Она на земле в уборах разорванных… Отец и братья в растекающейся луже крови… Мать на смертном одре…
А потом вновь жаркие ласки Владимира и веселый смех Изяслава… Сколько она передумала, сколько мучилась, как изводилась, не зная, как жить дальше, и умереть не решаясь. Да и как умереть? Изяслав-то один останется…
А потом Владимир привез себе из похода новую наложницу — черноволосую и черноглазую дочь татарского хана, и забыл жену, и не привечал, а потом и вовсе отправил ее вместе с сыном в собственный терем, подальше от Киева, с глаз долой…
Княгиня вместе с наперсницей гуляла по берегу Лыбеди, посматривала на игравшего неподалеку четырехлетнего Изяслава, любовалась холмами зелеными, собирала цветы полевые.
— Красивый венок получится тебе, Забава, — улыбнулась она. — На игрищах ни у кого такого не будет.
— Полно вам, княгинюшка, — рассмеялась девушка. — Какие такие игрища? Мне бы всю работу переделать да княжича досмотреть…
— Вот тогда и игрища будут, — спокойно ответила Рогнеда, слегка улыбаясь. — Чай, парней красивых и славных и у нас много, и не только в палатах князя Владимира.
— Вот тебе, чудище страшное! — донесся громкий голос размахивавшего мечом Изяслава. — Умри, окаянное!
— Вон человек во весь опор скачет, — сказала Забава, прикрывая ладонью глаза от солнца и пытаясь разглядеть всадника. — Али случилось что? Посмотрите, княгиня, кто едет-то?
Рогнеда обернулась. Всадник летел во весь опор, за ним, словно огромные красные крылья, развевался плащ. Княгиня улыбнулась краешком губ — ей было приятно видеть молодого дружинника. Его нельзя было не узнать — ярко-красную накидку, трепещущую на ветру, знал весь Киев — вышивала ее статному храбрецу богатырю Алеше, отважному в сражении и лихому на пирах, своими руками любимая его нареченная, псковская красавица Алена, воеводина дочь.
Алешка на полном скаку подлетел, из-под копыт коня взметнулось облако пыли.
— Князь едет, княгинюшка! — молвил он, поклонившись. — На охоте был здесь, в ваших лесах. Велел передать, чтобы ждали.
Полные губы Рогнеды дрогнули, брови изогнулись.
— Ах вот как? — произнесла она, и ее глаза сверкнули гневом.