Страница 5 из 12
После обеда у начальника экспедиции, где гостям подавались медвежатина, нежная осетрина и чудом выращенные тут помидоры, в сани запрягли маленьких лошадок, и мы двинулись к Толстому мысу.
На первом же километре лошади стали белыми от инея, а мы соскочили с саней и побежали, чтобы согреться. Сосны, березы, лиственницы мелькают по сторонам. Тишина. Кажется, нет в мире ни огней, ни теплых домов, ни гудков на дорогах. Весь мир, кажется, состоит из морозной тишины и деревьев. Вспомнился Братск, клубы пара над стройкой. Когда-то и там стояла тишина и снег был таким же белым.
У Толстого мыса долго стояли молча. Я поднял голову, чтобы разглядеть сосны наверху — шапка упала с головы. Толстый мыс очень похож на братского Пурсея. Те же серые камни, та же высота в сотню метров и ширина у реки в этом месте такая же, как под Братском. Минут десять любовались мы дикой красотой скал, причудливыми красками зари над мысом. Не верилось, что совсем скоро эту сонную тишину разбудит музыка машин и тонкий молодой голос какого-нибудь парня будет кричать у Толстого мыса: «Вира помалу!»
…До полуночи мы сидели у рации. Радист крутил ручку и, прислушиваясь к птичьему писку черного ящика, посылал в небо просьбу: — Я Невон, я Невон. Ответьте Невону…
Но мир молчал, и только к полуночи мы услышали нежный девичий голос:
— Слышу вас, Невон. Слышу вас, Невон… Хорошо, завтра самолет будет.
Улетали мы в полдень, когда рассеялся туман над Ангарой, когда ушли на задание все сорок разведчиков Невона. Двух я проводил по берегу реки, где лежат перевернутые, треснувшие от мороза лодки. Сделал снимок на память о первых следах на Ангаре у Илима…
Даже самая большая река начинается ручьем. Даже самое большое дело начинается с первого следа, с первого удара молотка, с первого камня в фундаменте. Сегодня вечером за новогодним столом вспомним, друзья, о тех, кто встречает ночь у таежного костра, кто прокладывает первую тропу для больших дорог.
Фото автора. Братск — Невон.
31 декабря 1959 г.
1960
Трое прилетели в Невой
Самолет летел на север. Это был уже третий по счету самолет. Сначала летели в большом двухмоторном, потом пересели в двукрылый поменьше, потом совсем крошечный самолет поднял их с земли.
Летели над большими городами, потом провожали глазами редкие поселки. Теперь под крыльями не было и поселков, только белая от снега река указывала дорогу на север. Всюду, где можно, река давала волю своему буйству — разливалась десятком рукавов и протоков, оставляла в русле бесчисленные островки — «лосята». В каменных проходах река сужалась, но бунтовала, пенилась, не давалась морозу. Пепельный туман клубился в таких местах над камнями. А дальше — снова вольные разливы, протоки, «лосята», подмытые корни сосен и кедрачей и ни одного следа…
— Ангара! — громко сказал летчик.
Трое понимающе кивнули головой. Одно слово объясняло все капризы реки.
Трое в солдатских бушлатах летели укрощать Ангару, который раз достали намятую газету с отчеркнутой строчкой: УСТЬ-ИЛИМСКАЯ ГЭС.
Вспомнили советы ротного, вспомнили друзей. Степку Пономарева вспомнили. Не поехал. Сказал: «Напишите, как там — я сразу…»
Самолет сделал крут и прицелился носом в деревушку, прижатую тайгой к реке.
— Дворов сорок… — успели сосчитать трое.
Самолет улетел в ту же минуту. Трое солдат отвернули у шапок уши, постучали закоченевшими от мороза кирзовыми сапогами… Шесть черных лодок на берегу, темная полоса тайги и белая в снежных искрах река. От дымной проруби шел человек и нес большого осетра.
— Ловится, отец? — спросил один из солдат, чтобы начать разговор, чтобы расспросить о стройке, чтобы выяснить, куда идти.
Но старик опередил:
— Аль стройка какая у нас? — сказал он, взглянув на солдатские чемоданы.
Поняли солдаты, что рано приехали. Опять вспомнился осторожный Степка Пономарев, вспомнился почему-то сад под Сумами. Белые, такие же вот, как морозные елки, цветущие вишни над речкой. Вспомнили слова ротного: «Начинайте там и пишите. Мы подкрепление двинем».
Глянули друг на друга солдаты, улыбнулись:
— Ну, веди, дед, погреться…
Успевшего замерзнуть осетра взвалили на плечо и пошли к избам, подпиравшим небо дымными столбами из труб…
— Денег?.. Понимаю. — Председатель колхоза посмотрел на свои валенки, помолчал. — Денег дам, и самолет вызвать можно. А надо ль? Понимаю — рано приехали. Но ведь будет стройка!.. Да, ждать, может, и долго. Не знаю, сколько ждать. А начните-ка с колхоза стройку. Будем работать, будем вместе ждать…
* * *
Нехитрую историю о трех солдатах из Н-ской части я узнал в Невоне, бревенчатой деревушке на Ангаре, где ловят трехпудовых осетров, где бьют соболей, где медвежатина — обычное блюдо на столе. Я прилетел в Невон с начальником ангарской экспедиции. Он вез хорошую новость: «Будет стройка!» Он прилетел торопить разведчиков, прилетел сказать, что будет их теперь не сорок, а триста…
— Эге, в Невоне уже есть перемены, — сказал начальник, когда мы пошли по тесной улочке. — Электричество! Кто же это вам?
— Есть теперь мастера, — улыбнулся встречавший нас председатель колхоза.
От него я и узнал историю трех демобилизованных. Это они поставили белые столбы на улице. В каждый дом провели проволоку. В каждом доме с солдатской аккуратностью протянули провода, подвесили лампочки. Это они починили радиостанцию и наладили трактор.
В поселке, где сорок охотников и ни одного монтера, — это была революция. Солдат приглашали в дома, подарили им валенки и полушубки, за столом лучший кусок подкладывали солдатам. И не только за то, что руки золотые, а за то, что умели ждать, за то, что они были предвестниками больших перемен в Невоне.
— Где сейчас эти хлопцы? — спросил начальник экспедиции. — Пусть приходят, будем оформлять. Такие парни нужны в разведке…
Вот и вся история. Никто не назовет сейчас день начала большой стройки на Ангаре. Но каждый мальчишка в Невоне знает теперь, что день такой наступит. Много впереди работы. Но настанет и желанный час праздника. Разрежут алую ленту у входа на плотину, заиграет музыка.
«Кто первым был тут?» — спросят на празднике. Вспомнят тогда историю о трех солдатах и назовут их имена: Василий Нарожный, Александр Зуев, Михаил Стовбер. «Они были первыми на Усть-Илимской», — скажут на празднике.
Фото автора. Поселок Невон Иркутской области.
7 января 1960 г.
Святые минуты
Шестьдесят святых минут у гранитных ступеней. Шестьдесят минут без слов, без движения.
Мороз, метель, утро или полночь — стоит часовой. Пройдет мать, невеста пройдет — не дрогнут глаза часового. На всей земле нет вахты почетнее, чем эта. У всей земли на виду стоит тамбовский парень. И вся земля проходит мимо него. Идет отец с ребенком, солдат, иностранец идет, колхозник, сибиряк, старая женщина…
Идут в метель, в мороз. Без шапок, в святом молчании проходят люди.
Тридцать шесть лет не кончается шествие.
Этот парень со строгим лицом еще не жил на свете, когда горели январские костры, когда родилась эта человеческая река. Тридцать шесть лет… Люди пахали землю, возводили плотины, воевали, писали книги, в новых домах зажигали огни. И не убывала людская река, и сменяли друг друга часовые.