В дебрях времени

Хищный гигант остановился, затем опять двинулся вперед ковыляющим шагом и поднял на уровень плеч огромную, в густой шерсти голову. Мне почудилось, что блеснули оскаленные зубы. Донеслось вкрадчивое клокочущее ворчание. Эндрюсарх снова опустил морду, втянул голову в плечи, и медленно, вперевалку, приближался к безрогим носорогам, пристально вглядываясь в их безмолвную группу. Видимо, он опасался встретиться с разъяренными самками с детенышами. Остановившись прямо перед ними, он повернулся вполоборота. Даже на него величина этих живых громад произвела впечатление несокрушимой мощи. А может быть, он проверял их реакцию на свое присутствие?…

Индрикотерии, наконец, преодолели оцепенение, и все, кроме упавшего, шагнули ему навстречу. Они принюхивались, горизонтально вытянув шеи. Эндрюсарх медленно заковылял, обходя их, и они стали поворачиваться за ним, раздвинув губы и обнажив короткие толстые клыки.

И вдруг эндрюсарх оступился и покачнулся, едва устояв на ногах. Индрикотерии сейчас же осмелели: один из них проворно вырвался вперед и, поднявшись на задние ноги, сделал выпад передними. Хищник безмолвно съежился, отпрянул, затем с опущенной головой бросился на другого исполина и толчком плеча опрокинул его. Индрикотерии взревели — это был крик, напоминающий скрежет железнодорожного состава при резком торможении, — и разом, лавиной обрушились на эндрюсарха, поднимаясь на дыбы и нанося удары передними ногами. Наверное, только ребра слона и эндрюсарха могут вынести такие тумаки: бык или лошадь были бы немедленно расплющены. Но эндрюсарх только шире расставил задние ноги, чтобы устоять. А затем он тоже пустил в дело передние лапы.

Длинные когти прочерчивали в воздухе широкие дуги, с громким хрустом срывая с боков гигантов длинные полосы шкуры вместе с толстыми слоями жира. Огромные травоядные, храпя от боли, продолжали наскакивать, они избивали эндрюсарха ногами и пробовали кусать. Эндрюсарх выжидал. Индрикотерии в этой свалке сломали строй, они толкались и мешали друг другу, стараясь дотянуться до противника. Некоторое время ничего нельзя было рассмотреть в этой груде гигантских, отчаянно борющихся тел. И вдруг, издав короткий свистящий рык, эндрюсарх набросился на великана помоложе и схватил его за горло. Метровые челюсти сомкнулись, как капкан, и раздавили хрящ. Индрикотерий с хрипом повалился. Эндрюсарх сразу же взвился на задние лапы и наградил другого индрикотерия оглушительной затрещиной. Тот рухнул на колени, и хищник всей тяжестью прыгнул на него. Сквозь ворчание и хрип послышался сухой треск ломающихся ребер. Оставшиеся индрикотерии, зализывая на ходу широкие рваные раны, иноходью ушли в темноту. Они проиграли битву.

Эндрюсарх опустил огромную узкую голову на лапы, лежавшие на повергнутой жертве, поглядел им вслед и не спеша приступил к трапезе,вновь и вновь оглашая долину стонами и надрывным плачем,словно сожалея о понесенных миром утратах.

В полном изнеможении я растянулся на холодном камне, не замечая ни поднявшегося после полуночи холодного ветра из низины, ни мелкого дождя. Я чувствовал себя настолько разбитым, что погрузился в сон, иногда просыпаясь с мыслью о том, что теперь хищник сыт и если откроет мое убежище, то вряд ли тронет меня, а уж завтра я примусь за поиски моей машины как следует.

Рассвет застал меня уже в пути. Мной руководила одна мысль: как можно скорее найти машину. Я вскарабкался на обрыв и снова вошел в джунгли. Было сыро и холодно. Я влез на королевскую пальму, но обзор местности не дал почти ничего. Повсюду простирался нескончаемый величавый лес. Ориентирование по странам света тоже не могло помочь, ибо во время своих блужданий я много раз менял направление.

Машину я обнаружил только после шестичасовых энергичных поисков. Маленькие примитивные предки узконосых обезьян, полуметровые парапитекусы живописной группой расположились на ее станинах и сиденье. Я похолодел от ужаса: стоило лишь слегка подвинуть рычаг, и машина безвозвратно канет в вечность, как камень, брошенный в пруд. Потом я вспомнил, что в предвидении подобной случайности рычаг стоит на предохранителе.

Новые мои знакомые встретили меня грустными взглядами огромных задумчивых глаз на крохотных смышленых мордочках. Я пробовал прогнать их, но они сопротивлялись и с тем же серьезным и грустным выражением в глазах пытались вцепиться мне в волосы. Их остроконечные нижние челюсти с совсем маленькими клыками подергивались в предвкушении удовольствия.

Их упрямство вывело меня из себя. Пришлось выломать палку и напасть на них. Парапитекусы уступили машину и принялись кидать в меня сучья и все, что попадало им под руку. Это было словно последним прощальным приветом олигоцена. Я уселся в кресло и тронул рычаг.

Пернатые гиганты

Следующая остановка была в миоцене, эпохе третичного периода, после олигоцена и отделенной от нашего времени пропастью в двадцать миллионов лет.

Для миоцена характерно распространение широких зон прохладного морского климата, расселение растений умеренного пояса, появление нескольких родов обезьян, начало и быстрая эволюция пастбищных млекопитающих и появление разнообразных мастодонтов, которые быстро заселяют огромные пространства Северного полушария.

Но больше всего меня интересовали здесь гигантские нелетающие птицы. Свое знакомство с ними я не мог ограничить только наблюдениями над диатримой. В разное время существовало несколько родов таких птиц. Известны великаны, превосходившие размерами даже диатриму, — из них наиболее изучены фороракос и бронторнис.

Миоцен, конечно, был замечателен не только ими, но я надеялся, что счастье и здесь будет благоприятствовать мне и я продолжу знакомство с пернатыми гигантами прошлого. Так и случилось.

Едва я остановился, как машину второй раз за мое путешествие захлестнули волны. Подо мной оказалась мелководная, но довольно широкая речка, и машина с плеском погрузилась в воду, всколыхнув со дна ил, быстро поплывший по течению.

Я не торопился перебираться на берег и был прав. Увидев любезных хозяев здешних мест, я на всякий случай взялся за рукоять рычага. Эти хозяева обладали очень впечатляющей внешностью. Это были величественные красавицы в перьях, ростом от трех до трех с половиной метров, и несколько птенцов ростом с ягненка, маленьких, глупых и игривых, с наслаждением предававшихся веселым свалкам между собой. Они толпой спешили ко мне.

«Интересно, любят они мочить ноги в воде? Если любят, то боюсь, что мне придется с ними расстаться», подумал я.

Они со своей стороны, после первых приветственных возгласов, хриплых и пронзительных, похожих на скрип несмазанного колодезного ворота, тоже, по-видимому, сделали свои выводы. Очевидно, мое внезапное появление из пустого пространства и падение в воду как раз тогда, когда они собирались всей семьей утолить жажду, показалось им весьма странным.

Я смотрел на них и думал, что вот такие мастодонты птичьего мира едва не стали преемниками ушедшего со сцены мира ящеров.

Эволюция будто невзначай на одну «палеонтологическую минуту» остановила на них свое благосклонное внимание. Но то был лишь мимолетный каприз природы, которая почти тотчас же исправила свою ошибку.

Нетрудно было заметить, что толпившиеся у воды голенастые птицы являлись форораками. Форораки были ближайшими родичами современной нам южноамериканской пампасовой птицы кариаме. Они держали туловище не горизонтально, как диатрима, а сильно наклоненным назад, как это можно видеть у аистов и журавлей. Бросалась в глаза экзотичность их оперения. Спина и крылья были окрашены в мутный зеленовато-серый цвет, переходивший на груди в ядовитую изумрудную зелень, ноги были черными, а шея и голова ярко-желтыми, с карминно-красным клювом.

Они огромными шагами расхаживали по берегу, то и дело посматривая на меня, но не проявляя желания вступить в воду. Впрочем, один из птенцов все-таки решил завести со мной дружбу и попытался перейти речку вброд. Он уже ступил было в прибрежную тину, однако внушительный материнский пинок отшвырнул его в сторону, и он пошел прочь, взволнованный и оскорбленный до глубины своей цыплячьей души. Я вздохнул с облегчением, поскольку своим примером малыш мог увлечь и взрослых, а их огромные железные клювы не располагали к близкому знакомству.