Страница 9 из 10
– Мы не останавливаемся на заправках. Как нам узнать, может, ей нужно погулять?
Резонный вопрос. С тех пор как я взял Комету, она оконфузилась только однажды – всего раз! Это случилось на другой день в моем доме. Не зная, где облегчиться, она пристроилась на застеленном ковром пространстве между моей спальней и кухней.
– Эй! – крикнул я, и несчастная собака оборвала процесс на середине. Длинный хвост повис между ногами, и она удивленно посмотрела на меня. – Прости, – шепотом извинился я, погладив ее по спине. – Сейчас возьму поводок, и мы проведем немного времени на улице.
С тех пор Комета показывала мне, что ей нужно в туалет, становясь передо мной и пристально глядя в лицо. При этом одно ее ухо торчало вверх, а другое свешивалось на сторону. И все это сопровождалось коротким повизгиванием, зарождавшимся где-то в глубине ее глотки.
– Комета еще ни разу так долго не ехала в машине, но, думаю, если ей приспичит, она подаст голос, – ответил я, когда Фредди сворачивала со скоростной полосы на площадку для грузовиков.
После этой остановки мы поняли, что борзая не доставит нам хлопот, – возможности ее мочевого пузыря намного превышали то время, которое наш внедорожник мог ехать на одной заправке.
В течение всего пути через Альбукерке в моей памяти вспыхивали картины давно ушедших первых летних дней, разительно отличавшихся от теперешних. За окном мелькали сцены, больше напоминавшие кадры из фильма-катастрофы. Они вторили смятению и тревоге, царящим в моей душе. Виды на старинные индейские поселки были обезображены несуразными большими казино, а дальние горы Сандия служили фоном для ярких плакатов, убеждавших подростков не употреблять наркотики. То же продолжалось, когда мы свернули на шоссе. Санта-Фе, административный центр со времен конкистадоров, окружали расположенные на склонах желто-оранжевые оштукатуренные здания. В Денвере восьмиэтажный «Палас-отель», казавшийся чудом во времена своего открытия в 1892 году, словно съежился рядом с возведенными в городе небоскребами.
Через два дня я увидел, что Фредди съезжает с шоссе в западной Небраске, чтобы дать нам передохнуть.
– Вулфи, очнись! Опять наступил на свою любимую мозоль. – Она говорила легким, насмешливым тоном, но когда открывала багажник, чтобы я прицепил к Комете поводок, ее выдали напряженные руки и лицо.
Я не заметил, насколько прохладен вечерний воздух, но он, наверное, вселял в меня силы. Стоило застегнуть ошейник на шее Кометы, как она метнулась мимо меня подобно снаряду, дернула за конец зажатого в моей руке поводка и закрутилась, словно мельница. Уверен, собака остановилась лишь потому, что у нее закружилась голова. Но едва ее глаза сфокусировались, она ткнулась носом в невидимый след, рванувшись за манящим запахом к придорожной канаве.
– Спокойно, Комета! Я туда не пойду! – Впервые за два дня мои губы растянулись в улыбке.
Бешеная радость борзой напомнила мне наших дочерей – их неуемное веселье, когда во время отпуска мы приезжали в мотель и девочки обнаруживали, что в нем есть бассейн. С них вмиг слетала скука – они больше не закатывали глаза и не требовали, чтобы мы их, чем так мучить, лучше бы отдали в детский приют. Если для Кометы жизнь была очень увлекательной, то мне, черт побери, следовало подражать ее отношению к действительности.
Наш трехдневный марафон через страну наконец завершился на озере. Когда мы въехали на подъездную дорожку, меня поразило, насколько иная здесь весна. Вместо сочного цветения суккулентов и только что одевшихся в листву мескитовых деревьев меня встретили приглушенные оттенки коричневого, вкрапленные в яркую зелень молодой травы. Распустившиеся полевые цветы ярким румянцем розовели на фоне кукурузных полей за озером. Ветви тополей испещрили потеки серой влаги – там из крохотных почек сочилась надоедливая смола и прилипала к любой незащищенной поверхности, но особенно охотно к подошвам ботинок.
Все это напоминало мне, что здесь уже несколько недель царит новая жизнь. В маленьком прудике рядом с дорогой покачивался зеленокрылый чирок, на озеро вернулись канадские гуси. На отмели сидели два белоголовых орла и щелкали друг на друга клювами, споря из-за снулой рыбы. А когда я выбрался из внедорожника, в нос ударил запах всплывших из-подо льда погибших за долгую зиму рыб и водорослей, сдобренный маслянистым привкусом бензина от моторов стоящих на спусках к воде суденышек.
Едва я успел закрыть дверцу машины, как из-за угла дома со стороны озера выскочил подпрыгивающий топочущий клубок. Коди и Сандоз признавали единственную форму приветствия: «К черту торпеды, полный вперед!» Два разметывающих во все стороны брызги мокрых шерстяных шара цвета спелой пшеницы налетели на меня в тот момент, когда я пытался отодрать от ботинок тополиную смолу.
– Коди, стоять!
Филейная часть ретривера проехала юзом и прилипла к просмоленной дорожке. Но Сандоз, чье соображение всегда отставало на два шага от корпуса, пронеслась мимо Коди и, словно крутящийся на льду автомобиль, завихляла кормой у моих ног, а затем плюхнулась на брюхо за моей спиной. Фредди свирепо сверкнула глазами, и все застыли на месте.
– Да ладно тебе, Фредди! Все целы, никто не пострадал. – Я обрадовался, что ретриверы по-прежнему считают меня кем-то вроде Уайти Форда в начале его карьеры, когда тот мог очень далеко отбить бейсбольный мяч.
– Стив, это не шутка! Ты должен научить их останавливаться за десять футов перед собой. Мы не для того проделали долгий путь, чтобы тебя сбили с ног и покалечили собственные собаки. – По моему сигналу жена открыла внедорожник, чтобы выпустить Комет.
Борзая наблюдала безумное приветствие через стекла автомобиля. И теперь застыла в стойке, не решаясь покинуть безопасное убежище. Уши она прижала к голове, взгляд широко открытых глаз метался, словно Комета пыталась уследить за отскакивавшей то от меня, то от Фредди, то от ретриверов резиновой пулей.
Наша жизнь в Седоне складывалась из спокойных, безмятежных дней. Все события были связаны с нами двоими и соседями, которых мы встречали во время повседневных прогулок. В этой неспешной атмосфере первоначальная робость Кометы и нежелание общаться с посторонними перешла в застенчивое любопытство, перемежаемое вспышками беспечной оживленности. В ней проснулась уверенность в себе, потому что она познавала новый мир мелкими порциями, которые могла легко переварить. Но благородно-неторопливый аллюр нашей жизни нисколько не походил на нынешнюю бешеную встречу. Глаза борзой умоляли помочь ей, вызволить из этого термоядерного реактора.
Фредди повернулась ко все еще неподвижным Коди и Сандоз.
– Ребята, идите-ка лучше поиграйте в мячик. – Ретриверы не сдвинулись с места. – Давайте живо, – подгоняла их жена.
Собаки склонили головы набок, языки свесились из пастей. И вдруг, словно по зову Посейдона, отец и дочь побежали к озеру. Я присел на задний бампер и почесал Комете брюшко.
– Готов поспорить, тебе не терпится познакомиться с остальными моими родными.
Мы с Фредди поженились, когда нашим дочерям было десять лет, семь и четыре года и следующие десять лет старались подстроиться под меняющиеся настроения, союзы и капризы очень непохожих девчушек. Старшую дочь, Кили, природа наградила светлыми волосами и голубыми глазами, которые передались ей от матери, моей бывшей жены. Не только ненаглядный первенец, но и первая внучка в семье, Кили стала в нашем клане изнеженной принцессой. В качестве старшей она взяла на себя роль той, кто привносит смысл (зачастую вовсе не нужный) в беспорядочную деятельность сестер.
Линдси на три года моложе, тоже блондинка с голубыми глазами, хотя ее коротко остриженные волосы на тон светлее. Благодаря своим длинным ногам она на пять дюймов возвышалась над Кили. Мы с Линдси были настолько близки, что, когда остальным щебечущим членам нашего потомства хотелось что-нибудь получить, они обращались к ней: «Попроси папу. Тебе он не откажет». Ей было три года, когда мы развелись с ее матерью. Наш разрыв не прошел для нее даром – у меня сложилось ощущение, что с тех пор она стала в себе сомневаться.