Страница 4 из 10
Рассудок твердил мне одно, но сердце сопротивлялось разуму. Однажды вечером, сидя в кресле с откидной спинкой, я в сотый раз перебирал все «за» и «против» и наконец подумал: «Черт с ними со всеми!» Бросил в рот таблетку снотворного и запил водой. Почему-то в голове всплыла цитата из Генри Дэвида Торо: «Бодрствовать – значит жить. Мы должны научиться просыпаться и бодрствовать не с помощью механических средств, а следуя безграничному предвкушению рассвета». Мысль поразила меня, и я понял, как отчаянно хочу верить, как нуждаюсь в вере, что солнце каждое утро будет продолжать всходить. И одновременно кольнуло ощущение, что борзые тоже помогут этому.
– Что мешает мне просто взглянуть? – вслух произнес я.
2
Март 2000 года. Аризона
Через неделю я сидел на диване в приюте и смотрел на борзую в коричневую полоску.
– Похоже, Комета сделала выбор за вас, – сказала Кэти, и после этих слов собака стала моей.
В доме меня поразила смелая выходка Кометы, а теперь я еще больше удивился тому, с какой готовностью она прыгнула в мой внедорожник. Вспомнил, как Мэгги говорила, что спортивных беговых собак перевозят в трейлерах. Мы тронулись с ранчо, а Комет так и осталась стоять и смотрела в окна, словно маленькая пассажирка школьного автобуса.
– Понимаю, тебе не часто выпадала возможность осматривать окрестности, – произнес я, чтобы она привыкла к звуку моего голоса. – Но сейчас, пока мы не набрали скорость, тебе лучше лечь, иначе можешь упасть.
Разумеется, так и случилось – на крутом повороте Комета свалилась на пол, но тут же вскочила и обиженно посмотрела на меня, будто я сыграл с ней эту злую шутку. Вскоре она упала еще дважды, но каждый раз поднималась, не желая оставаться на застеленном ковром полу.
Свернув на обочину, я попытался успокоить собаку.
– Все в порядке, Комета. Немного тренировки, и ты освоишься. – Мой голос звучал мягко, но сам я взмок от пота.
Как заставить собаку улечься? Я не настолько ловок, чтобы перебраться на заднее сиденье и пригнуть ее к полу. Открыть багажник я тоже боялся – опасался, что она прошмыгнет мимо меня и убежит. Но сделать все-таки что-то требовалось: до Седоны оставалось еще сорок миль горного серпантина.
К счастью, я захватил с собой несколько одеял. Опираясь на одну трость и перебросив одеяла через плечо, я проковылял к задней части машины. Очень осторожно приоткрыл заднюю дверцу – ведь стоило допустить оплошность, и я бы потерял собаку. Но в этот момент, словно специально испытывая нас, сзади прогудел грузовик, и порыв ветра от промчавшейся тяжелой машины вырвал у меня дверцу из рук. Я остался с Кометой.
– Все хорошо, девочка, – проговорил я.
Собака стояла и удивленно смотрела на меня. Желая подбодрить, я погладил ее по голове. И продолжал гладить, хотя, судя по ее виду, она нисколько не нуждалось в моем утешении. Когда я успокоился, то потянул ее за передние ноги, пригибая вниз, чтобы она улеглась на одеяло. Собака сопротивлялась, и я с минуту ласково почесывал ее между ушами. Наконец она послушалась, опустилась на пол, и я осторожно закрыл дверцу. Оставшийся путь до дома она удобно провела на одеяле.
Небо уже темнело, когда я, миновав подъездную дорожку, пристегнул поводок к ошейнику и повел Комету к двери. Ступив на выложенный плитками пол и услышав отрывистое цоканье своих длинных когтей, собака подскочила, как испуганный кот. Что за звук? Прежде ей не приходилось ходить по плиткам. Она испуганно сделала еще один шаг и снова в ужасе подпрыгнула. Сдерживая смех, я поспешно проводил собаку на ковер в гостиной, размышляя, что же за существо я взял себе в дом.
Измученный, не представляя, что еще может взбудоражить Комету, я провел ее в спальню, где установил просторную проволочную собачью клетку. Значительную часть жизни спортивные собаки проводят в вольерах на кинодроме, и я решил, что в клетке борзая почувствует себя в привычной обстановке и сможет спокойно отдыхать. Эта к тому же имела уютную мягкую подушку. Комета рванула к ней, как бейсболист к «дому». Я оставил дверцу клетки открытой, но дверь в спальню закрыл, чтобы собака, пока я сплю, не сделала каких-нибудь новых пугающих открытий. Сытно ее накормив и налив свежей воды, я лег в постель и закрыл глаза.
В комнате было темно, когда через несколько часов я, проснувшись, повернулся на бок и посмотрел на часы. И тут же, отпрянув, воскликнул:
– Боже праведный!
Сбоку от кровати стояла Комета и смотрела на меня. Ей скорее было любопытно, чем страшно, – моя реакция ее ничуть не испугала. А затем она без видимых усилий оторвалась от пола и оказалась на кровати. Несколько мгновений постояла рядом со мной, затем, одновременно скользнув передними лапами вперед и подогнув задние, села. Следующие полчаса я провел, разговаривая с собакой – рассказал, кто я такой, объяснил, куда она вляпалась.
– Не поверишь, Комета, – сказал я, – раньше я тоже был спортсменом.
Впервые проблемы с моим позвоночником обнаружили, когда мне было шестнадцать лет и, как тогда считали, вылечили сращиванием. В колледже я продолжал заниматься футболом и баскетболом. Боли периодически возвращались, но я справлялся с ними, давая себе отдых и заставляя забывать о болезни. Еще два года назад был в своей лучшей форме и даже тренировался для участия в триатлоне. Во время баскетбольного матча в обеденный перерыв в молодежной христианской организации прыгнул за мячом и не сумел разогнуться. С площадки меня отправили прямо в больницу. Врачи сообщили, что моя спина в негодном состоянии: позвоночные диски ссохлись, появились костные шпоры, имеются признаки стеноза, а вокруг старого сращивания костная ткань изменена. Какое необходимо лечение? Его не существует. Меня в порядок не привести. Хирургическое вмешательство решит лишь часть очень сложной проблемы, если вообще решит. Мне было сорок три года.
Комета завалилась на бок, вытянулась и закрыла глаза.
– Вот такие дела, – пробормотал я и погладил собаку. – Продолжение следует.
В первые дни в моем доме Комета познакомилась со многими удивительными вещами. Особенно ее привел в замешательство телевизор. По несколько минут она стояла перед ним и, склонив голову набок, немигающими глазами следила за тем, что происходит на экране. Затем тыкалась в него носом и, не добившись даже легкого взмаха рукой от крохотных людей, прекращала попытки наладить контакт.
Темнота преподносила другие тайны. На следующий день Комета неожиданно метнулась с кухни в гостиную и забилась за мое кресло. Странно. Вечером повторилась та же история. Я заволновался. Сел в кухне на стул и позвал Комету. Собака выползла из-за кресла, глядя на меня, встала в гостиной, но порог кухни переступить отказалась. Дом, где я жил, имел свободную планировку – из гостиной открывался вид на раздвижные стеклянные кухонные двери. Я заметил, что собака постоянно переводит взгляд своих больших глаз с этих дверей на меня и обратно. Может, она почувствовала что-нибудь за ними? Я подошел и встал рядом с ней, намереваясь выяснить, что ее тревожит. За дверями в крытом дворике царила темнота, в стекле поблескивало увеличенное отражение Кометы, и она решила, будто я держу еще одну собаку на улице. Я рассмеялся, и борзая пихнула меня в ногу, намекая, что мое веселье неуместно. Пристыженный, я почесал ее между ушами и сказал:
– Ну что ты испугалась? Сейчас я задерну шторы и прогоню ее.
Некоторые из реакций Кометы были совершенно непохожи на реакции других собак, каких я знал. Например, наши золотистые ретриверы терпеть не могли, если я оставлял их дома, но Фредди уверяла, будто они хандрили только до тех пор, пока не чувствовали запах нового приключения, и бурно проявляли радость при моем возвращении, потому что забывали, что я уходил. Комета переживала это гораздо острее. Вскоре она поняла: если я снимаю ключи с гвоздя у гаражной двери, значит, меня не будет дома. Блеск в ее глазах сразу пропадал, взгляд становился безжизненным – таким глядят головы оленей, которые вешают над каминами. Собака опускала хвост, отворачивалась и, ни разу не обернувшись, медленно уходила, словно приговоренный к смерти заключенный. Наверное, она вела себя так потому, что, когда ее оставили в клетке на кинодроме, понятия не имела, когда вернется тренер. И вернется ли вообще. В конце концов, ее так и бросили. Видимо, она думала, что все повторяется вновь. Я же надеялся, что вскоре она поймет: я всегда буду возвращаться, и ее жизнь совершенно изменилась.