Противостояние

Лекарство тут одно — бдительность. В результате требовалось все больше и больше людей выделять для охранения, таким образом, сокращалось время отдыха, личный состав уставал и приходил в уныние. Пример тому слова французского лейтенанта Варэня, описывающие состояние офицера в эти дни: «Октябрь оказался очень тяжелым месяцем; 9 дней подряд я провел без отдыха; каждый раз после смены караула в траншеях я заступал на дежурство по осуществлению инженерных работ».{844}

Похожее говорит Монтодон: «…на передовых постах, в засадах происходят частые стычки с русскими; последние себя показывают неустрашимыми и весьма агрессивными…».{845}

Едва союзники начали осадные работы, русские немедленно ответили внезапными нападениями на работавших по ночам саперов и пехотинцев. Задача облегчалась тем, что, как правило, те шли в траншеи безоружными, только с шанцевым инструментом.{846} Прикрывавшие их подразделения в первые дни были не особенно бдительными, и потому акции русских, проводившиеся под прикрытием темноты, часто имели успех. Сами англичане в первое время понимали, что слабое внимание в ночное время, было настолько повсеместным, что только «…благодаря провидению мы не попали в плен».{847}

Это была тоже классика позиционной борьбы за укрепленные позиции. Парадокс ее состоял в том, что обороняющиеся и атакующие иногда менялись ролями. В борьбе за передовые позиции нужно было драться за каждый метр, драться постоянно, мешая противнику, уничтожая его работы, оттесняя дальше от свои передовых линий.{848}

Действуя таким образом, и понимая, что таким путем осадные работы не остановить, русские стремились их максимально замедлить. Захватывался шанцевый инструмент, что нельзя было унести — уничтожалось. Качественные английские кирки и лопаты впоследствии очень даже пригодились для защитников Севастополя, так как «…на работах при каменистом грунте, наш шанцевый инструмент, столь красивый на инспекторских смотрах, оказался мало пригодным». Вот и «… только и можно было работать инструментом, добытым от неприятеля».{849} Розин в грустном констатировании удручающего состояния отечественного шанцевого инструмента не одинок. Парадный лоск имел приоритетный смысл в ущерб качеству, но на пользу всепоглотившей коррупции: «Весь полковой инструмент русских содержится на складах, дабы предъявить, когда потребуется, но никак не для использования по назначению: ежегодно его подкрашивают, а в карманах полковника оседает определенная сумма на починку и обновление. Когда же дело доходит до использования, он уже бесполезен. В моей роте солдаты разбили весь инструмент после трех дней работ, вследствие чего мы были обязаны достать другой инструмент, получше».{850}

Если позволяло время, сооруженное уничтожалось, мешки, туры и прочие предметы инженерного имущества приводились в негодность. Так, во время рейда с 4-го бастиона 27 сентября (8 октября) были сожжены доставшиеся ранее неприятелю лесные склады у Балаклавской дороги, запасы которых могли быть использованы для строительства осадных батарей. Небольшая группа охотников скрытно проникла к складам, подожгла их и без потерь вернулась к своим позициям.{851}

Ну и обязательно личные вещи английских солдат и офицеров, а также продукты и прочие мелкие радости траншейной жизни. Вскоре в Севастополе возник целый рынок трофеев, каждый из которых имел свою цену. Заезжие чиновники охотно брали все, даже осколки бомб, которые можно было предъявить «дамам сердца» в столице и окрестностях, как доказательство своего, якобы, нахождения под огнем. Но все это еще впереди. Пока военные комиссионеры обделывают свои темные делишки вдали от Севастополя, но уже к концу года обнаглеют настолько, что будут воровать едва ли не под артиллерийским огнем.

Вскоре все специалисты в вопросах крепостной фортификации дружно признают, что одной из главных особенностей любой крепостной войны является превалирование ночных действий.{852} Пока же к этой истине противоборствующие стороны только приходят.

Одними из апологетов этой ночной войны стали прибывшие в сентябре в Крым пластуны 2-го и 8-го Черноморских батальонов, те самые, которые прошли через Симферополь «без штанов», вгоняя в краску местных барышень. Не теряя ни единого дня (точнее, ночи) даром они занялись своим любимым и привычным делом. Многие из них настолько преуспели в нем, что умудрились сделать вполне приличную военную карьеру. К примеру, Макар Евгеньевич Шульга, «самый предприимчивый и неутомимый ватажок пластунских артелей, ознакомившийся со всеми закоулками неприятельских позиций короче, быть может, чем со своим станичным юртом». Его особенно уважали моряки, называя атаманом. Под стать Шульге были казаки Головань и Мартыненко. Вся эта троица кроме честно заслуженных ими знаков отличия ордена Св. Георгия, получила и офицерские чины.{853}

Нужно признать, что Корнилов с определенной долей скептицизма относившийся к сухопутным коллегам, сразу оценил боевую ценность пластунов, которые, не только были полностью вооружены нарезным оружием, но и, прикрыв собой батареи, вполне компенсировали неумение моряков вести столь специфические действия на суше. Когда 10(22) сентября адмирал встречал казаков, то поинтересовался: «Нет ли в рядах батальонов таких казаков, которые в 1828 г. участвовали в осаде и взятии крепости Анапы?». Оказалось в обеих батальонах таких, которые под Анапой были «перва наша», то есть первого года службы, только два человека. Зато знамя 8-го батальона имело надпись «за отличие при взятии Анапы». Корнилов приблизился к знамени, внимательно прочитал надпись, после чего произнес перед батальонами: «главнокомандующий помнит молодецкую службу черноморских полков под Анапою и надеется, что прибывшие батальоны, их преемники, с таким же отличием сослужат службу здесь, при севастопольском гарнизоне».{854} Хотя адмирал говорил от имени командующего, казаки оценили этот жест внимания по достоинству: отныне авторитет морского начальства у пластунов был непререкаемым.

Вскоре эта война была доведена до совершенства, если можно называть совершенством способы убийства людей. В коротких схватках часто не было пощады и потому застигнутые врасплох неприятели предпочитали бегство сомнительной перспективе оказаться лицом к лицу с разгоряченными русскими солдатами или матросами, озабоченными единственной целью — уничтожить, разрушить, захватить. Но у нас еще будет время поговорить об этих действиях, пока они лишь начинают проводиться и не играют сколько-нибудь существенной роли.

Вылазки начались сразу же, как достаточно точно удалось определить линию неприятельских позиций. Силы, которые применялись для участия в вылазке, насчитывали от нескольких десятков человек до роты, в скором времени уже батальон и даже более.

Одна из первых состоялась в ночь с 25 на 26 сентября. Участвовали в ней исключительно добровольцы. Специальность каждого определялась задачей, которая ставилась перед отрядом. В эту ночь предпочтение отдавалось штуцерным стрелкам. Задача была как раз для них: выбить неприятельских стрелков, мешавших инженерным работам русских. Из Московского пехотного полка таковых отобрали 20 человек, поступивших под командование лейтенанта 44-го флотского экипажа П.Ф. Гусакова 2-го. Всего в деле участвовало 80 матросов 3-го десантного батальона, 35 саперов и 20 московцев и добровольцы из других подразделений. Общее число 155 человек.{855}