Противостояние

НЕМНОГО О МЕДИЦИНЕ И ПРОБЛЕМАХ ПЕРВОЙ ПОМОЩИ

«Война — это травматическая эпидемия», — слова выдающегося хирурга Н. Пирогова оказались пророческими, и начало этой эпидемии было положено сразу после Альминского сражения.{26}

С полками остались лишь транспорты с ранеными, оставить которых не решились.{27} Это было правильно, уж больно трагической была участь отставших. К этому времени все поняли, что часть местного населения лояльна к захватчикам, и потому попавшие к ним в руки раненые и отставшие могли рассчитывать в лучшем случае на грабеж, а в худшем — избиение, а то и убийство. Потому многие из последних сил продолжали тянуться за своими, оставляя кровавый след, спустя несколько дней служивший союзному авангарду прекрасным ориентиром, по которому определяли направление ухода русской армии. Это не преувеличение, да и русская военная историография не скрывает ужас, творившийся между Альмой, Качей и почти вплоть до северного берега Бельбека в первые часы и дни после сражения.

Вот, к примеру, из истории Московского пехотного полка: «Все раненые, которые только могли кое-как двигаться с помощью ружья или ползком, тянулись теперь за отступавшими полками, перенося страшные мучения и умирая от боли; своими трупами они усеяли весь путь от Альмы до Качи. О помощи им никто не думал; санитарная часть находилась тогда в самом плохом состоянии: в бинтах и корпии чувствовался большой недостаток, и солдаты на перевязку рвали свои рубахи; даже самим раненым приходилось перевязывать свои раны, ибо врачей и фельдшеров было мало, и они не могли успеть всем помочь. Раненые же, оставшиеся на позиции при Альме, были или захвачены неприятелем в плен, или добиты».{28}

Это не преувеличение, «…в действительности союзники оказались вовсе не так человеколюбивы, как “распинался” в том Сент-Арно в своем донесении об Альминском сражении, а за ним протрубили многие французские историки».{29}

Такая же неутешительная картина в истории Казанского полка: «…за отступавшими тянулась вторая искалеченная армия: огромная толпа раненых. Их положение было в прямом смысле безотрадно. Рассыпавшись на огромной площади между Симферополем, Бахчисараем и Севастополем и не зная, куда отступила армия, наши увечные и контуженные брели на удачу, только бы найти где-нибудь приют и облегчение своим страданиям. Одни успели добраться до Симферополя; другие пришли в Бахчисарай; наконец, третьи, двигаясь по направлению к Севастополю, добрели до Качи и были встречены попечением своих уцелевших товарищей. Раненые усеяли весь путь от реки Альмы вплоть до самой Качи. Вот один из них сделает два-три шага и беспомощно валится на землю. Другие от боли скрежещут зубами, издают такие стоны, что от одних этих звуков сердце надрывается даже у самого привычного ко всем ужасам войны человека…

Там плетется солдат, опираясь на свое ружье, как на костыль; здесь другой ползком пробирается, преодолевая страшную боль, чтобы только не попасть в плен к басурманам.

Ползет-ползет иной, и, наконец, падает в изнеможении, вполне представляя свою участь воле Божьей. Попадались и такие, у которых не было куска живого мяса, и все-таки они еще тащились вслед за войсками, кто как мог, со стонами и скрежетом зубовным, перенося ту жгучую боль, ту невыносимую жажду, которую трудно изобразить словами, но которую испытывает почти каждый раненый. У всех было только одно желание: не отставать от своих. И оно, это желание, было настолько сильно, что многие двигались через силу.

Так один из них шел с оторванной рукой, вместо которой только болтались одни окровавленные обрывки рукава шинели; в другой руке он тащил ружье, да еще помогал товарищу, труднее его раненому. Вот другой бодро продвигается вперед, опираясь на ружье, а раздробленная нога болтается во все стороны. У иного пуля прошла через ступни обеих ног и оторвала пальцы, а он, с помощью того же ружья, как-то умудрился идти на пятках. Вот раненый в голову… запекшаяся кровь, словно корой, облепила лицо; глаза помутились от боли; он ощупью, по слуху пробирается, беспрестанно спотыкаясь и падая; болезненно, громко вскрикнет и падает; упадет и снова тащится вперед, и кое-как доберется до бивака своих товарищей».{30}

Действительно, не было достаточно для военного времени врачей и фельдшеров, отсутствовал санитарный транспорт, не было элементарных медицинских препаратов, перевязочных средств: «санитарная часть находилась тогда в самом плачевном виде, о помощи раненым никто не думал».{31}

Это не преминуло сказаться в первые часы после сражения: «Страшно, невыносимо было смотреть на солдат, раненых в голову, из которой била кровь, как из фонтана; они разрывали на себе рубахи, обрывали полы своих шинелей, чтобы как-нибудь обвязать голову; лица их были искажены страданиями, покрыты, как корой, темно-красной запекшейся кровью; некоторые носили по шести и семи ран во всех частях тела, по большей части от штуцерных пуль, и все это двигалось вместе с нами, сопровождая каждый шаг неистовыми стонами, оставляя за собой непрерывные кровавые следы».{32} Этим изуродованным, умирающим, теряющим силы людям, в одночасье превратившихся из «государевых людей» в «отбросы войны», сердобольные собратья пытались помочь, перевязать, напоить водой, просто посочувствовать. Часто помощь была не во благо, а во вред: перевязывали, чем могли, иногда несвежим и грязным. Погосский упоминает со слов солдат случаи заражения, приводившие часто к фатальному исходу{33} и об отсутствии необходимых вещей для предотвращения которого говорят многие.{34}

Это была еще одна, вылезшая наружу проблема, которую почти не затрагивают исследователи, даже в специализированных работах по военной медицине Крымской войны. Этим, рассматривая преимущественно глобальные проблемы санитарной службы, они забывают ее целый пласт, от которого зависит жизнь пострадавшего: то есть то, что с ним происходит в первые минуты после получения травмы.

Солдат не только не имел возможности получить должную помощь при ранении, но и не имел навыков её оказания. Обходились великим русским народным средством — опытом, передаваемым из поколения в поколение, основывавшимся не на науке, а на интуиции и нашем непобедимом «авось»: «…иные прикладывали рану землей, это еще ничего, а другие — порохом — похуже вышло. А кто присыпал табаком — совсем дурак. Травой — тоже никуда не годится. Одно средство — полотняная тряпка, а еще лучше с корпией. А этого ни у кого в заводе не было».{35}

В результате раненые «…сами, чем попало перевязывали свои свежие раны, но не могли остановить воспалений, быстро у них развивавшихся».{36} Многие получили первую помощь лишь на второй, третий или даже четвертый день, когда присоединились к своим товарищам.{37}