Страница 45 из 53
Народный, реалистический театр, на сцене которого с огромным успехом шли острые социальные драмы и комедии прославленного брата М. Садовского — И. Карпенко-Карого, пьесы Островского и Гоголя, быстро «оброс» своим зрителем. Зритель этот — рабочие, рядовая разночинная интеллигенция, ученики, студенты — весь демократический Киев!
Кто видел Садовского на сцене, тому уже не забыть мужественное лицо, голос, решительные карие глаза, пышные, чуть наёженные усы «січовика».
Среди братьев Тобилевичей Николай Карпович выделялся богатырским ростом, здоровьем, военной выправкой и… солдатским «георгием» на неизменном во всех торжественных случаях (особенно когда надо было являться перед ясные очи начальства) черном сюртуке.
Своим солдатским «георгием» Садовский гордился по праву.
— Не какой-нибудь, а солдатский крест, в бою заработан!
— Было это под Шипкой, — обычно начинал Николай Карпович. — Хоть из «вольноопределяющихся», но солдат (не дело себя хвалить, а скажу!) вышел из меня стоящий. В бою из рук здоровенного турка полковое знамя вырвал. Что тут было! Отовсюду кинулись на меня турки. Пошла стрельба! Не знаю, не ведаю, как к своим добрался. А знамя донес! Так и стал георгиевским кавалером.
Николай Карпович лукаво, но и не без гордости посматривал на нас, подкручивая свой «гетьманский» ус.
После разговора об «Энеиде» прошло несколько месяцев. На премьере драмы Карпенко-Карого «Сава Чалый» (отец большой патриот театра Садовского, ни одной премьеры не пропускал) заглянули мы в директорский кабинет.
— Чем обрадуете нас, дорогой Николай Карпович? — спросил, здороваясь, отец. — Премьера премьерой, а пора и «Энеиде» выбраться на свет божий, сиречь на сцену.
— Да, нечего сказать! А я-то думал, пришли с поздравлением к «новорожденному»: вчера инсценировку дописал!
Договорились, что в ближайшие дни Николай Карпович заедет к нам с «новорожденным».
На читку отец пригласил Ольгу Петровну Косач и кое-кого из знакомых театроведов.
Снова, как когда-то, в дни нашей поездки в Полтаву, ожили перед нами боги Олимпа со своими ссорами, пьянством, бесстыдным развратом. Сыпал громами разгневанный Юпитер, льстивая Юнона что-то нашептывала сластолюбцу Эолу, между делом бранясь с Венерой не хуже заправской торговки-перекупки с Житного базара.
Такое чтение не часто услышишь! Николай Карпович не читал, а воссоздавал и голосом, и жестами, и мимикой олимпийцев, ад, Энея…
Сознавая, что на сцене невозможно раскрыть содержание всех шести частей «Энеиды», Садовский для сценической переработки взял только отдельные эпизоды: прибытие Энея с троянцами в Карфаген, после гибели Трои, любовь Энея и Дидоны, вмешательство олимпийских богов в судьбу Энея, его отъезд в Латину и трагическую смерть карфагенской царицы.
Внимательно слушал отец Николая Карповича, что-то серьезно обдумывая.
В такие минуты глаза, лоб, сведенный морщинами, чуть выдвинутая вперед фигура, наконец пальцы, бегающие по столу, словно по клавишам, — все выдавало в нем непрерывную работу мысли. Я хорошо знал и любил в нем эти минуты.
— Ну как? — спросил Николай Карпович, свертывая рукопись.
— А вот как! Слушал я вас, друже мой, и запала мне одна думка. А что, если богов с Олимпа да в оперу? Ваша инсценировка почти готовое либретто. Какой тут драматический, острый конфликт и, главное, сатира, донимающая, убийственная сатира на криводержавие. Зевс с компанией — это же наш Микола со всей дворцовой камарильей, и все это в национальном украинском колорите. — Волнуясь и все более воодушевляясь, отец продолжал: — Переделайте всю инсценировку, дорогой Николай Карпович, на оперное либретто. Если понадобится, мы все вам поможем, и будет у нас своя, первая на Украине комическая опера-сатира. У меня при вашем чтении даже отдельные сцены возникли.
Присутствующие поддержали отца. А там «сдался» и Николай Карпович.
— В ваших руках опера на материале моей инсценировки получится, чувствую, лучше комедии. А что впервые придется либретто писать, то «не святые горшки лепят».
Здесь же всем товариществом набросали план либретто. Николай Карпович горячился больше всех.
Отец, помню, рассмеялся:
— Теперь не оторвать Николая Карповича от либретто. Видите, как развоевался. Что сотник на раде козачьей.
Минул месяц. И снова в гостиной собрались патриоты будущей оперы. Пришли ведущие актеры театра. На этот раз, кажется, уже не Садовский, а кто-то другой читал либретто.
Оказалось, отдельные сценки не отвечают оперной специфике, а тексты некоторых арий и хоров трудно положить на музыку.
— За один раз не срубишь дерево враз, — подбадривал Садовского-либреттиста отец. — Ничего не поделаешь. Такая у нас, людей искусства, судьба: править, сокращать, переделывать…
«Доводил» либретто до «пуття» Николай Карпович уже не в одиночку, а с отцом.
Начав с «Андриашиады», подражательной сатиры на русификаторов, Николай Витальевич завершил свой творческий путь убийственной сатирой на царей и вельмож, на панков, сдиравших семь шкур с единокровных селян.
Уже приступив к работе, отец не раз говорил Николаю Карповичу Садовскому:
— Главное — сцена на Олимпе. Любовь Дидоны, признаться, меня куда меньше волнует. А на Олимпе есть где размахнуться, есть кого ударить.
Замечание это не случайное. Либреттист явно отдавал предпочтение роману Энея и Дидоны, красочным бытовым сценам «грекозапорожской» жизни, вывернутой наизнанку», а композитора привлекала возможность воссоздать в комедийно-сатирическом плане зловещие фигуры царя и его придворных в виде мифологических персонажей, сохранив при этом весь национальный колорит, так ярко подчеркнутый у Котляревского. Привлекала отца и героическая фигура Энея, вступившего в поединок со «злой судьбой», с роком, накликанным на его голову богами. Смело, как когда-то казаки-запорожцы, Эней переплывает «на човнах» морские просторы — «вперед, к неведомым берегам»; и в Дидоне все чаще вырисовывался перед отцом задушевный образ украинской женщины.
— Давно уже так не работалось, — говорил мне отец.
Он, бывало, наигрывал и напевал арии, а когда приходил Садовский, разыгрывались целые сцены.
Николаю Карповичу очень понравилась ария Зевса:
Пел он ее грозно, напыщенно. В совсем другом, комедийном плане исполнялась им вторая часть арии:
Садовский-Зевс скупыми, но очень выразительными жестами изображает «рай» и «равенство» своего царства, где «один пануй, другий — в ярмо».
54
Человеческий муравейник.