Ной Буачидзе

— Живи, пока катится камень в горах и журчит на равнине ручей.

Ной все еще не имел постоянного пристанища, хотя бы такой маленькой комнаты, как в Женеве на Рю де Клюз. Чаще всего он ночевал на клеенчатом диване в столовой своих старых друзей Чхубиани — у них Буачидзе не раз скрывался от полиции еще в 1906 году.

Люди, хорошо знавшие Ноя, недоумевали: откуда такое противоречие — постоянная, очень умелая забота о других и на редкость небрежное отношение к себе. Быть может, это «логика» известного героя Леонида Андреева, утверждавшего: «Люди живут плохо — значит, я тоже должен плохо жить». Едва ли! За подобную «философию» Ной в Женеве долго сердился на Миха Цхакая и заставил его принять помощь.

И Нико Кикнадзе, с которым Буачидзе особенно часто встречался в Швейцарии, рассказывал: «Ной близко принимал к сердцу нужды эмигрантов-большевиков. Однажды, получив деньги от брата из Чиатур, он их тут же разделил между наиболее нуждавшимися политэмигрантами, а сам нанялся батрачить у помещика под Женевой».

Все годы в Швейцарии, до самого возвращения в Россию, Ной был бессменным председателем Комитета помощи политическим эмигрантам. Положение было трудное. Осенью 1916 года даже безгранично скромный и терпеливый Владимир Ильич писал сестре: «О себе лично скажу, что заработок нужен. Иначе прямо поколевать, ей-ей!! Дороговизна дьявольская, а жить нечем… это вполне серьезно, вполне, вполне»[20].

Помимо всех других обязанностей, Буачидзе взял на себя и роль заведующего хозяйством знаменитой «каружки». Русская колония удивлялась изобретательности и энергии Ноя. За мизерную плату — восемьдесят сантимов в день — эмигранты могли здесь вполне сносно питаться.

На устройство своей жизни времени никогда не оставалось ни в подполье, ни в эмиграции, тем более сейчас, во Владикавказе. После Базоркино понадобилось срочно ехать на нефтяные промыслы в Грозный, оттуда в Кабарду. Снова несколько бурных собраний во Владикавказе и в паровозном депо станции Беслан, потом новая встреча с почетными стариками в Ингушетии, поездка в далекое Дигорское ущелье.

В Дигоре Ноя ждал Георгий Цаголов. Совсем еще молодой, встретивший только свою двадцатую весну, он успел пройти хорошую школу. Отец Георгия, Александр, был священником в едва ли не самом большом осетинском селении — Христиановке. За участие в крестьянских волнениях и за проповеди, «не угодные богу и церкви», старший Цаголов в 1905 году был лишен сана и сослан в отдаленный монастырь. Несколько лет спустя ему удалось выйти «за штат», снять рясу и поступить учиться на юридический факультет Московского университета. Сын пошел дальше отца. В январе 1917 года, будучи студентом того же юридического факультета, Георгий вместе с другими большевиками защищал от конной полиции рабочую демонстрацию на Тверском бульваре. В феврале участвовал в боях за Манеж, был ранен.

В начале лета Георгий Цаголов вернулся в родные места. В осетинских селениях, как и всюду на Тереке, бушевали страсти, вот-вот должны были схватиться две силы. По меткому замечанию Сергея Кирова, в Осетии «современность успела провести особенно глубокие социальные борозды… Осетины давно знают, что такое капитализм не только отечественный, но и заокеанский. Многие и многие из них годами живали в Америке, Канаде и там подлинно испытали капиталистическую эксплуатацию… Это очень содействует… усвоению деревенской беднотой лозунгов революции».

К приезду Цаголова разгорелась острая борьба между осетинским «национальным вождем», меньшевиком, недурно разыгрывавшим роль проповедника «социалистического панисламизма», — шумным, толстым господином Ахметом Цаликовым и молодыми студентами Колкой (Николаем) Кесаевым, Деболой Гибизовым и Андреем Гостиевым.

В честь весьма почитаемого им Карла Маркса молодой и физически очень сильный Колка завел себе лохматую шевелюру и поразительно густую бороду. Еще более знаменит Кесаев был тем, что, убежденный социалист, он в поисках правды без гроша в кармане обошел Германию, Францию, Швейцарию. На стороне молодых выступал и известный в Осетии революционер Сахаджери Мамсуров.

Ахмет Цаликов поспешил послать Цаголову свою визитную карточку с любезным приглашением посетить его на городской квартире во Владикавказе или совсем запросто в деревне, «как будет удобнее моему молодому другу».

Случай столкнул их под сенью чинар в аллее городского сада, вблизи Терека. Цаликов, играя набором массивных серебряных брелоков, навешанных на толстую цепь от часов, поздравил Цаголова с приездом. Тут же высказал свое неудовольствие:

— Удивляюсь я вам, Георгий Александрович, сын такого почтенного родителя, сам без пяти минут адвокат, ну чего ради, голубчик, вы путаетесь с этими босяками? Или вам по молодости лет невдомек, что очаг осетинского дома до основания рушится?!

У Георгия хватило выдержки. Он вежливо осведомился:

— Позвольте спросить, господин Цаликов, Кермена вы тоже считаете босяком?

Именем Кермена — легендарного героя осетинского народа, крепостного крестьянина князей Тулатовых, поднявшего оружие против феодального рабства, — назвали партию осетинской бедноты ее организаторы — Гибизон, Цаголов, Кесаев, Гостиев. В недалеком будущем эта партия должна была слиться с большевиками.

Буачидзе и Киров с самого начала поддерживали керменистов. Они не боялись того, что партия «Кермен» имела не очень четкую программу, в частности по национальному вопросу.

— Для нас, — подчеркивал Ной, — главное, что «Кермен» открывает путь к осетинской да и ко всей горской бедноте. Это чрезвычайно важно! Надо приблизить керменистов к себе, повести за собой, и в этой совместной с нами борьбе они быстро отбросят некоторые свои иллюзии и, ручаюсь, научатся более точно излагать программу.

Буачидзе не ошибся. 24 ноября 1917 года керменисты телеграфировали Ленину:

«Осетинская революционно-демократическая партия «Кермен» приветствует рабоче-крестьянское правительство.

Путь трудящихся всего мира — один: к любви и правде на земле через победу над эксплуатацией, насилием и рабством. Под вашим Красным знаменем, символом свободы труда, свободы земли, свободы человека, и мы, сыны трудовой Осетии, жаждем осуществления лозунгов большевиков».

В труднодоступном Дигорском ущелье Буачидзе рассказывал крестьянам о Ленине, о большевиках, объяснял, почему горцы должны навсегда покончить с национальной враждой, раздирающей Терскую область. Только объединившись в один крепкий союз, рабочие, горцы, иногородние, казачья беднота смогут завоевать власть, а с нею и землю.

— Вы, горцы, — обращался Ной к неспокойной толпе мужчин на ныхасе[21], — встречаете путника душевным приветствием: «Приход твой к счастью». Но далеко не всему, что гость рассказывает, не всякому красивому слову вы верите. Другое дело — опыт собственной жизни. Так пусть же вспомнят старики, как «родные» осетинские князья и помещики захватывали общественные земли, пастбища, на которые не смели посягнуть даже царские власти. Точно так же разорили свой народ и кабардинские феодалы. Сердце сжимается от боли, когда вспоминаешь, что произошло на Зольских лугах.

…Был 1913 год. Промотавшиеся кабардинские помещики и коннозаводчики решили обогатиться. Они объявили своей собственностью высокогорные луга, пастбищные земли всей Большой Кабарды. Наместник Кавказа Воронцов-Дашков, а за ним и сам царь поспешили выразить свое полное согласие. Ничего не подозревавшие кабардинские крестьяне в обычное время погнали скот на Золку. Отряды стражников преградили путь чабанам. Тринадцать тысяч крестьян, шестьсот тысяч голов скота остановились. Коровы, лошади, овцы растянулись на сто километров. Не было ни воды, ни кормов. Волчьи стаи на глазах у людей рвали баранов…

Охваченные гневом, кабардинцы рванулись вперед и разметали отряды стражников. Скот хлынул на луга. Тогда по требованию помещиков и коннозаводчиков начальник Терской области с трех сторон двинул на Золку пехотные дивизии, казачьи и артиллерийские полки. От Владикавказа, от Пятигорска, от Моздока пошли войска громить восстание ограбленных горцев, которым руководил кабардинский юноша, сын табунщика и сам табунщик Бетал Калмыков. И дед и прадед Бетала также были пастухами, крепостными рабами кабардинских князей. Прадед не стерпел издевательств — убил князя. В семье Калмыковых, не скрывая радости, говорили, что Бетал всем похож на прадеда, такой же непокорный, сильный, смелый.

20

В. И. Ленин. Соч., т. 35, стр. 187.

21

Ныхас — место, где собирались для беседы мужчины в осетинских селениях. Обычно на перекрестке дорог, у журчащего родника или оросительной канавки бросали несколько бревен, груду камней. Вокруг них на несколько метров утаптывали землю. Здесь часами сиживали мужчины, неторопливо решали дела.