Акапулько

Ее настроение быстро изменилось.

— Вы не должны разговаривать со мной подобным образом.

— Я хочу, чтобы вы знали, как я себя чувствую.

— Прошу вас. Поднимайтесь. Мы должны возвращаться в деревню.

Он протянул руку, и Грейс отступила на шаг, скрестив на груди руки.

— Полагаю, я вам просто в достаточной степени безразличен. Что же, неотразимым я не являюсь, — сказал он с явным раздражением в голосе.

— Я… вы умный человек, я думаю…

— Я знаю, но мы чужие друг другу. Послушайте, точно такими же были люди Чинчауа, когда вы в первый раз приехали к ним. По крайней мере, предоставьте нам такой же шанс, что вы дали и им.

Он сел.

— Что вы хотите обо мне узнать? Спрашивайте меня обо всем.

— Хорошо. Вам нравится Акапулько?

Форман принял серьезное выражение.

— Он не так уж плох, но, с другой стороны, он просто ужасен.

Какое-то время она не знала, как реагировать на его слова. Потом рассмеялась.

— Мне кажется, вы не принадлежите к породе туристов. Что вы здесь делаете?

— Только, если вы сядете.

Она отступила еще на один шаг.

— Расскажите мне по дороге. Мы можем пойти медленно.

— Достаточно честно. — Он рассказал ей о фильме «Любовь, любовь», о том, как его разыскал Бристол, о том, как шла работа. — Бристолу нужно, чтобы я спланировал каждую сцену, каждый кадр, он хочет, чтобы съемки были закончены вовремя, и еще ему необходимо, чтобы я уложился в смету.

— А вы не можете работать быстро и, тем не менее, создать фильм, который хотите сделать?

— Я постоянно себе твержу, что могу. Но каждый раз, когда я останавливаюсь, чтобы подумать немного, рядом возникает старина Харри и требует, чтобы в фильме было больше секса и больше действия. «В кино необходимо действие!»

— Может быть, он и прав. Кино подразумевает действие, разве не так?

— Вообще-то конечно, но в кино, помимо всего прочего, могут быть еще и мысли. Фильм достаточно сложная вещь. В его создании участвует множество людей, и любое кино является результатом их сотрудничества, совместной деятельности. Но на площадке главный человек — режиссер, и, в конце концов, фильм принадлежит ему. Кино — это не только мой стиль письма, но и моя подпись. А я хочу подписаться под чем-нибудь хорошим.

— Я понимаю это.

— Понимаете, камера довольно-таки особый прибор, в определенном смысле ее можно сравнить с любовницей, у которой прогрессирующий невроз, — вам нужно обращаться с ней очень осторожно и знать, что вы делаете. И даже тогда она может отомстить вам.

— Видите ли, парень вроде Бристола не в состоянии понять камеру, не в состоянии постигнуть ту прелесть и большую, чем в реальности, настоящую, «кинематографическую» достоверность, которую вы, по крайней мере теоретически, можете достигнуть с помощью этой камеры, если только обладаете хоть каким-то талантом. Я не Бергман, но по меньшей мере мне хотелось бы быть Полом Форманом, и хотелось, чтобы этот фильм стал лучшим, чего я могу достигнуть. Черт! Надеюсь, это звучит не слишком самоуверенно…

Они вошли в деревню. В конце улицы, задом к горам, стоял красный «фольцваген» Формана.

— Я так не думаю. И хватит извиняться. Сделать эту картину — хорошее дело. По крайней мере, у вас будет возможность выяснить больше о себе самом.

Он взглянул на нее.

— Что заставляет вас думать, будто именно этого я хочу?

— Мне бы хотелось, чтобы сюда пришел человек, похожий на вас, — сказала она, не ответив на его вопрос. — Человек с кинокамерой, чтобы запечатлеть каждодневную жизнь народа Чинчауа. У них невероятно красивые, экзотические празднества. Музыка, правда, простая, но танцы замысловаты и экзотичны. Каждый на празднике рассказывает свою историю. — Они подошли к машине, и она остановилась, рассеянно улыбаясь. — Спасибо вам за шаль. Она очень красивая.

— Там, где я взял эту, есть еще, — ответил ей Форман, страстно желая выпустить наружу то непривычное, необъяснимое, мгновенное чувство к ней, чертовски близкое к мгновенному помешательству, если только такое было возможно. А еще больше он желал, чтобы она смогла ответить на него…

Парусник скользил по водам внешнего залива. Сидевшая на румпеле Шелли подняла голову и засмеялась навстречу ветру. В высоком голубом небе кругами носились чайки, а в воду нырял пеликан, всякий раз показываясь из воды с рыбой в гигантском клюве. Лодка быстро разрезала носом легкую мокрую зыбь, и Шелли чувствовала себя необычайно бодрой, почти невесомой.

Даже неистовый сеанс любви, через который провел ее Харри незадолго до того, как они сели в лодку, не смог омрачить ее радостного настроения. В действительности, если быть по-настоящему честной с собой (а это ей редко удавалось), Шелли понравилось это занятие любовью, как, впрочем, нравилось почти всегда. Харри был грубоват и в большей части случаев действовал так, как будто ему наплевать на то, что она чувствует, или на то, что он с ней делает. Иногда она просто притворялась, чтобы доставить ему удовольствие. Но когда Харри был действительно на высоте — на своей максимальной, естественной, эгоистичной высоте, — он становился другим, особенным мужчиной, и женщине приходилось отвечать ему, нравилось ей это или нет. И в этот раз Шелли гораздо больше понравилось, чем не понравилось, как ее любил Харри.

Непредсказуемый бриз приподнял крошечное суденышко, потом грубо бросил вниз, обдав брызгами Шелли и Бристола. Они понеслись прямо в открытое море.

Бристол боролся с гиком, стараясь удержать парусник вертикально.

— О, Харри! — воскликнула она. — Как восхитительно!

— Поворачивай эту чертову штуковину назад!

— А мы далеко от берега, Харри?

— По меньшей мере в нескольких милях. Поворачивай налево, а я попробую выправить парус.

Шелли кинула быстрый взгляд на волны, светящиеся отраженным светом. Вокруг не было видно ни одного суденышка, но вдалеке, у самого берега, она заметила сине-белые зонтики водных парашютистов.

— Поворачивай лодку назад! — закричал Бристол, и Шелли повиновалась.

Порыв ветра наполнил парус, и лодка накренилась, став похожей на гигантскую раненую птицу. Шелли сильнее нажала на румпель. Гик сорвался с места и быстро описал большую дугу, едва не задев при этом голову Бристола, который в последний момент успел пригнуться.

— Осторожней, черт бы тебя побрал! Ты нас утопишь!

Из-за горизонта с ревом вынырнула моторная шлюпка и промчалась прямо перед носом их лодки. Их сильно тряхнуло на кильватерной струе, и нос их парусника зарылся в воду. Ветер внезапно переменил направление, парус шаром выгнулся в другую сторону, и гик полетел прямо в спину Харри.

— Харри! Смотри! — Протянув руки, Шелли бросилась вперед, но гик, набирая скорость, скользнул мимо, пройдя над Бристолом всего в нескольких дюймах.

Он посмотрел на нее, бледный и испуганный.

— Что ты пытаешься сделать? — Его глаза переместились куда-то ей за спину. — О, Господи! Где руль?

Она круто обернулась. Руля не было.

— Вот он! — закричала она; голос Шелли заглушил ветер. — Вон там, справа!

Его глаза изучающе скользили по волнам, пока, наконец, не заметили предмет из блестящего коричневого дерева; полоса воды между ним и парусником быстро увеличивалась.

— Мы должны подобрать его, — пронзительно закричал Харри.

Шелли посмотрела вперед. Увлекаемый ровным бризом парусник теперь выходил из залива в открытое море.

— Я не смогу! — сказал Харри. — Я не доплыву так далеко.

Шелли стащила с себя кофточку и брюки и нырнула в воду. Размеренно дыша, в такт волнам она поплыла к тому месту, где, по ее расчетам, принимая во внимание течение, должен быть руль. Дважды она заглотнула воды, но это не остановило ее — она по-прежнему плыла к цели, ритмично и мощно отталкиваясь ногами.

Поднявшись на высокой волне, она разглядела впереди пляшущий на воде руль и изменила направление. «Дыши и отталкивайся ногами, — приказала она себе. — Греби! Дыши и отталкивайся ногами»… Неожиданно она увидела руль совсем близко. Почувствовав прилив сил, Шелли поплыла быстрее, пока ее рука не сомкнулась на гладкой рукояти. Вобрав в себя воздух, ободренная победой, Шелли обернулась, чтобы посмотреть на парусник. Его не было.