Акапулько

Улица стала заполняться людьми, собиравшимися за спиной старика с белыми усами и почти дочерна сожженным горным солнцем лицом. Он стоял посередине улицы, наблюдая за приближением Формана и его стражи. Не доходя шести футов до старика, вновь прибывшие мексиканцы остановились, и один из мужчин заговорил на языке, который Форману никогда раньше не приходилось слышать; в голосе мужчины чувствовалась почтительность. Старик слушал, время от времени поглядывая на Формана своими темно-карими глазами.

— Я американец, — сказал Форман по-испански. — Я приехал повидать сеньориту Бионди.

— Это верно! — раздался голос из толпы деревенских жителей. В толпе образовался проход, и вперед выступила Грейс Бионди. В ее бледно-голубых глазах была видна тревога. Она подошла к Форману и, взяв его руку, пожала ее.

— Кавалерия спешит на помощь, — произнес Форман по-английски.

— Помолчите. Все переговоры буду вести я. — Переключившись на испанский, она заговорила со стариком: — Он друг, Дон Мигель. Это моя ошибка. Я не объяснила ему обычаи Чинчауа…

Старик продолжал изучающе глядеть на Формана.

— Наши враги хитры. Возможно, это просто уловка, чтобы застать нас врасплох, чтобы ввести в нашу деревню шпиона. И ночью, когда весь народ спит… — Он дотронулся до мачете, который висел у него на поясе.

— Я позволю тебе остаться, — обратился старик к Форману на испанском языке. — Это только правильно, что сеньорита заводит дружбу со своим собственным народом. Но ты должен вести себя в соответствии с обычаями Чинчауа, иначе ты понесешь наказание в соответствии с обычаями Чинчауа. — Он повернулся и пошел прочь, двигаясь с легкой походкой молодого человека.

Толпа распалась на маленькие группы; люди стали расходиться по домам. Когда они остались одни, Грейс Бионди резко повернулась к Форману.

— Вы были очень близки к тому, чтобы быть убитым.

— Эта мысль мне приходила в голову.

— Зачем вы здесь?

— Я приехал, чтобы увидеть вас.

— Где ваша машина?

— Мое такси остановили эти ребятишки с ружьями. Один из них остался сторожить машину.

— Я позабочусь о ней позже. Так как предполагается, что мы друзья, давайте и вести себя соответственно. Пойдемте со мной. Побудете немного у меня для конспирации, потом отправитесь назад.

Она зашагала прочь, и Форман пошел рядом с ней.

— А вы не такая высокая, как мне показалось, — сказал он.

— Вы, должно быть, просто глупец, — ответила она. — Другого разумного объяснения вашему поведению найти просто невозможно.

— Это уже лучше. То что нужно. Во всех смыслах.

— Señor, может быть, вы предпочитаете людей Дона Мигеля?

— Грейс, прошу вас, будьте милосердной.

— Откуда вы знаете мое имя? Я никогда его вам не сообщала.

— Я один из этих предприимчивых американцев. Есть кое-какие способы. Не думаю, что вы помните мое имя, да?

Она остановилась, пройдя половину главной улицы деревни.

— Ваше имя я помню. Это доставляет вам удовольствие? Вот здесь я живу. Заходите в дом. Я покормлю вас, а потом вы вернетесь туда, где ваше место.

Домишко состоял всего из одной комнаты, один из углов которой был отведен под некоторое подобие кухни; дым от небольшой жаровни поднимался вверх и уходил через щели между листами шифера на крыше.

— Мое место рядом с вами, Грейс, — сказал Форман.

— На ленч бобы и тортильи. — Она разожгла огонь. — Одна из женщин, с которой я здесь подружилась, каждое утро печет для меня свежие тортильи. Они довольно вкусны. Бобы я готовлю сама. Muy picante, señor[96]. В этих местах, если чили не входит в ваш рацион, вы рискуете остаться голодным.

— Я старый мексиканец.

Она разложила бобы по глиняным чашкам, и они уселись на трехногие табуретки; шаль Форман использовал в качестве подушки. Он положил немного бобов в лепешку и быстро проглотил ее, сам удивляясь, насколько он голоден. Напротив неторопливо жевала Грейс, глаза ее были опущены. Она была даже красивее, чем он запомнил ее. Смуглая гладкая кожа, четко очерченные, нежные и, одновременно, сильные черты лица. Тщательно выгравированная линия ее рта восхищала Формана и возбуждала его воображение.

— И как вы меня находите? — спросила она, бросив на Формана быстрый изучающий взгляд.

— Это секрет. Давайте поговорим о нас. Похоже на какой-то фильм тридцатых годов — герой отправляется в дикие неизведанные места, и его берет в плен гордое и примитивное племя индейцев. И только они собираются распять его на муравейнике (какая ужасная смерть!), как появляется прекрасная белокурая богиня и объявляет, что он принадлежит ей.

— Я пригласила вас только на ленч. Так что не увлекайтесь.

— Вы не говорили бы так, если бы посмотрели этот фильм.

— Сказать вам, чем закончится это кино?

— Не стоит беспокоиться.

— Заключительные кадры: герой один скачет вниз по склону, чтобы никогда больше не появляться в этих краях.

— А вам не приходила в голову мысль, что настоящими романтиками являются именно мужчины?

— Ешьте свой ленч.

Он вздернул подбородок.

— Вы моя первая белокурая итальянка…

— Как интересно вы выразили свою мысль!

— Расскажите мне историю своей жизни.

— Мать ирландка, отец итальянец. Родилась в Нью-Йорке, выросла в Филадельфии.

Он перевел глаза на ее рот. Губы Грейс были сочного розового цвета. Он очень хотел поцеловать ее. Форман достал шаль.

— Это вам, — тихо произнес он.

— О… — Она издала звук, который одновременно означал и радость, и сожаление. — Она замечательная, правда. Но я по-прежнему не могу принять ее. Мы ведь и вправду не знаем друг друга.

— Отец у вас итальянец, мать ирландка. Родом из Нью-Йорка, росла в Филадельфии. Здравствуйте, как поживаете…

Она взяла шаль и прижала ее к лицу.

— Обожаю запах натуральной шерсти.

— Она ваша.

Грейс колебалась.

— Очень хорошо, я приму ее, с удовольствием. Но ничего не изменилось. После ленча вы должны будете уехать.

— En toute chose il faut considerer la fin, — ответил Форман и перевел: — В каждом деле необходимо учитывать конец. — Затем он посвятил себя остаткам бобов, зная при этом, что она изучающе смотрит на него — смотрит с выражением, которое, как надеялся Форман, можно было бы точно определить как возобновленный интерес.

После ленча они взобрались по извилистой тропинке, проходящей позади деревни, и пересекли узкий луг, на котором под присмотром молоденького мальчика расположилось стадо коз. Он помахал рукой, и Грейс помахала ему в ответ, заговорив с пастухом на наречии Чинчауа.

— Вы, по-видимому, прекрасно ладите с этими людьми, — прокомментировал Форман.

— Либо вы хорошо ладите с племенем Чинчауа, либо не ладите вовсе. — Она заколебалась, прежде чем продолжить. — Чинчауа живут строго общинной жизнью. Благо племени превыше блага отдельного человека. Таков закон для всех горцев в этих местах. Каждое племя — своя община, своя деревня как правило очень немногочисленная. Чинчауа считаются одними из самых воинственных здесь, в горах, они по-настоящему враждебны к пришельцам. Жизнь или смерть любого отдельного человека является несущественной постольку, поскольку она служит общему благу, сохраняет жизнеспособность всего племени.

— В такой жизни веселого мало, правда?

— В жизни Чинчауа действительно мало веселого. Мужчины, женщины и дети, их всего шестьдесят семь. В этой стране бедняков, они почти самые бедные. И почти никаких шансов, что их жизнь станет в будущем лучше. Они не могут отделиться от культуры, которая воспитала их такими, и они не могут дружить с внешним миром, который угрожает им. По крови они одни из самых чистых племен во всей стране, но они сами как пришельцы, как чужие на своей земле. Изгои. Отверженные. Да, — продолжила она, как будто отвечая на его вопрос, — они бы точно вас застрелили. Или любого другого чужака. Убийство просто не представляет для них никакой моральной проблемы. И в этом есть определенный смысл. Сама жизнь разделила здешний мир на два лагеря — Чинчауа и их врагов. А вы определенно не относитесь к числу Чинчауа.

96

Muy picante, señor — очень острые, сеньор (исп.).