Страница 29 из 92
— Я попробую.
— Когда ты будешь готова, мы снимем последнюю сцену еще раз.
— Как скажешь, Пол.
Они, ни разу не прервавшись, сняли длинный эпизод, и, когда работа была закончена, Форман обнял Шелли, а та смеялась и снова плакала, но уже от радости и возбуждения.
— Я все время запиналась, — рассказывала она. — У меня в голове постоянно вертелись какие-то сумасшедшие мысли, чего только не приходило мне на ум! Я все время забывала текст! Что я говорила — все было правильно?
— Лучше и не могло быть.
— Ох, Пол! Я так хотела сделать все хорошо!
— Все было хорошо…
Не о многом в своей прежней жизни Шелли могла сказать, что это было хорошо. Например, о ее карьере, ее замужестве. А теперь осталась только «Любовь, любовь». «Она должна получиться хорошей. Кроме того, — думала Шелли, — это ее последний шанс, разве нет? С помощью Пола Формана я смогу, наконец, использовать этот шанс». Она верила Полу, и она верила Харри. Была вынуждена верить.
— Dame un veinte, señorita[70]…
Перед Шелли стоял маленький мальчик, рука его была протянута к ней.
— Como[71]? — переспросила она.
— Un veinte, — повторил он. — Para un pan[72].
Слова замерли в воздухе — пародия на старых попрошаек, которых можно было видеть в Мексике на каждом углу. «Para un pan…» На кусок хлеба… Она порылась в сумочке и протянула мальчику банкноту в пять песо. Он уставился на нее, не веря своим глазам, потом повернулся и побежал, зажав деньги во все еще протянутой руке.
Ее внимание привлек смех. Неподалеку, привалившись к штабелю каких-то товаров (дело происходило в порту) и поглаживая свою русую бородку, стоял высокий американец.
— Помнишь Лео?
— Я не хотела бы с вами разговаривать.
Он вытянул руку.
— Un veinte, señorita, una caridad…[73] — Он покачал головой, а глаза его оценивающе осматривали фигуру Шелли в желтых обтягивающих брюках и коричневой блузке.
— В таком наряде тебе не следует одной прогуливаться по здешней набережной. Никогда не знаешь, кто к тебе может здесь пристать.
— Вроде вас?
Он слабо рассмеялся. Потом, выпрямившись, подошел к Шелли.
— Этот парень обдурил тебя. Надувать туристов — излюбленный метод делать деньги для таких детишек, как он, они этим живут здесь.
— Точно так же, как и вы, — ответила Шелли; в ее голосе был слышен вызов.
— А для чего тогда вообще нужны туристы? А потом они возвращаются домой, к своим лужайкам и покеру, откуда их и забрали.
Она сделала шаг назад.
— Вы не очень-то вежливы.
— Не кипятись. Форман, тот кинорежиссер, у него денег полно. А «Эль Тибурон» платит мне небольшие комиссионные. Каждый имеет право жить.
— Вам следовало бы предупредить о том, куда вы нас повели.
— Жизнь тем и приятна, что полна неожиданностей. — Он приблизился к ней.
— Послушай, — тихо и вкрадчиво зазвучал снова голос Лео, — у тебя, наверное, при себе есть несколько песо. Давай пропустим по парочке пивка. Я знаю тут одно место. А потом, после этого, я угощу тебя травкой…
Шелли зашагала прочь, стараясь выбросить все из головы — намек в его тоне, то, как он заставил ее себя чувствовать с ним. Она мучительно попыталась сосредоточиться на простом физическом действии — ходьбе, ускорила шаг… и не заметила одинокого пешехода, прошедшего мимо.
Сосредоточенность Шелли была нарушена пылинкой, попавшей ей в глаз, — она вернулась к реальности и увидела еще одного мужчину. Казалось, он поджидал именно ее. Внутри у нее все задрожало, и Шелли оглянулась в поисках другого пути. Незнакомец выглядел достаточно странно: угловатый, костистый, одно плечо выше другого, другое слегка укорочено, приподнято к шее. Наклоненная вперед голова, запавшие глаза, смотрящие на мир из-под костистых надбровий. Вокруг шеи обвязан цветной шейный платок. Смуглые щетинистые щеки, крупные, четко прорисованные черты лица.
— Buenas tardes[74], señorita, — произнес незнакомец. Он жестом показал Шелли на мольберт, установленный у края тротуара, и складной стул. — Всего несколько минут, — сказал он по-английски. — Я могу нарисовать ваш портрет. Углем, пастелью, акварелью, как вы захотите.
В его произношении Шелли уловила легкий акцент, свойственный жителям американского Среднего Запада, и это усмирило ее страхи. Она осторожно улыбнулась мужчине.
— Думаю, не стоит.
— Всего пятьдесят песо за рисунок углем. Восемьдесят за пастель. Сотня за акварель.
— Нет, благодарю вас.
— Не спешите. Со мной можно договориться. Сделайте мне заказ.
— Спасибо, нет.
Он поднял верхнее плечо.
— Тогда, может быть, mañana[75]. Или послезавтра. Я здесь каждый день.
Что-то заставило Шелли заколебаться, какая-то знакомая тень в его глазах — что-то от ее самой?
— Хорошо, — решилась она. — Нарисуйте мой портрет углем.
— На акварель уйдет ненамного больше времени. В цвете вы будете восхитительны.
— Углем, — твердо сказала она, сама удивляясь своему выбору.
Шелли села на стульчик и повернула лицо, как он ей сказал. Он несколько мгновений всматривался в нее, а потом его рука широкими, уверенными движениями набросилась на бумагу. Из ничего возникли линии и тени, а из них начало проглядывать лицо.
— Это всегда будет вам напоминать об Акапулько, когда вы вернетесь… — вы откуда приехали?
— Последнее время я жила в Лас-Вегасе.
— Под жарким солнцем Вегаса меня тысячу раз раздевали до нитки…
— Вы играете?
— Ясное дело. Неудачник — все время проигрываю. Пристрастился.
— У меня тоже так было, с игральными автоматами. Потом бросила.
Его рука летала над бумагой.
— Сколько вы еще здесь пробудете?
Она заколебалась.
— До конца месяца. А вы?
— До тех пор, пока держится волна туристов. На следующей недели они валом повалят сюда, отмечать Рождество.
— А вы всегда были художником?
— Занимался и другими вещами. Преподавал художественное восприятие в Индианаполисе, богатеньким студентам. Для них живопись начинается с Энди Уархола[76], а музыка с «Джефферсон Эйрплейн»[77]. — Ему, казалось, понравилось, когда Шелли засмеялась. — Смех идет вам. Он украшает ваше лицо.
Комплимент, как всегда в подобных случаях, смутил Шелли.
— Расскажите мне еще о себе, — попросила она.
Он рассказал, что как-то давно пробовал серьезно рисовать, но скоро обнаружил, что мир переполнен художниками, «многие из которых такие же плохие, как я сам. Тем не менее, пока я обретался в Нью-Йорке, понял, что мое восприятие прекрасного значительно больше развито, чем моя способность воспроизводить его на бумаге».
— Для меня Нью-Йорк слишком велик, слишком быстр и там слишком много народа, — призналась Шелли.
— Все верно. Но он великолепное место для того, чтобы учиться. Я, например, впервые узнал там об оргоновых ящиках.
— О каких ящиках?
— Как я понял, «оргоновый» означает «омолаживающий». Вообще-то, это теория Вильгельма Рейха[78], это ученик Фрейда. Рейх полагал, что только с раздражением, гневом и всем таким прочим человек теряет огромные количества сексуальной энергии, которая вроде бы как рассеивается в атмосфере. Рейх решил, что если человек сядет в деревянный ящик, обитый изнутри железом, то человек сможет вернуть, вновь впитать своим телом часть этого заряженного сексуального воздуха, оргоновую энергию. Я построил для себя такой ящик и поставил его в углу своей спальни. И ежедневно по часу сидел в нем, ровно шестьдесят минут каждый божий день.
70
Dame un veinte, señorita — буквально: «Дайте монетку в двадцать сентаво, сеньорита» (исп.).
71
Como — как (исп.).
72
Un veinte — монетка в двадцать сентаво, примерно то же, что и «двугривенный» по-русски. Para un pan — на хлеб (исп.).
73
Un veinte, señorita, una caridad… — слово «caridad» по испански обозначает как человеколюбие, милосердие, благотворительность, так и «милостыня».
74
Buenas tardes — добрый день (исп.).
75
Mañana — завтра (исп.).
76
Энди Уархол (1930–1987) — американский художник-авангардист.
77
«Джефферсон Эйрплейн» — название американской поп-группы.
78
Вильгельм Рейх (1897–1957) — австрийский психоаналитик, жил в США. «Оргоновый ящик», или «оргоновый аккумулятор», изобретенный им, представляет собой контейнер, напоминающий шкаф, сделанный из дерева и других материалов, типа олова. По мнению Рейха, нахождение пациента в оргоновом ящике способствует восстановлению оргоновой энергии и, как следствие этого, помогает лечить импотенцию, рак, простуду и прочие заболевания.