Акапулько

— А я виню себя за то, что не смог вовремя углядеть опасности. Возможно, пришло время вам выбрать себе нового консультанта, кого-нибудь помоложе, кто лучше разбирается в делах сегодняшних.

— Прошу тебя, Бернард. Подобные разговоры огорчают меня. — Она снова села в свое кресло и взяла руку Бернарда в свою. — Оптимизм во всем. Ведь это ты учил меня этому. И в нем — единственный выход. «От волнений на лице появляются морщины, а проку от них нет никакого — ни энергии, ни решимости они не прибавляют, да и бумажник наполнить не в состоянии.» Это высказывание, дорогой Бернард, принадлежит доктору Кэнигу, моему кудеснику из Альп.

Оба рассмеялись.

Прежде чем заговорить, Бернард выпятил нижнюю губу.

— Когда деньги подходят к концу, у человека есть только две возможности.

— Какие же это возможности?

— Экономить, как я уже сказал…

Саманта испуганно подняла брови.

— А второй выход состоит в том, чтобы заработать еще денег.

— Какая замечательная мысль. Но как?

— Я намереваюсь усердно заняться этим вопросом. Что касается идей, я, простите мне это сравнение, еще не банкрот.

— Я никогда не сомневалась в тебе, Бернард.

И все же, когда Саманта нежилась в своей ванне из зеленого мрамора позднее тем вечером, ее одолевали сомнения. «Может быть, Бернард действительно слишком стар, не чувствует современных тенденций, не умеет действовать по-новому? Может, найти кого-нибудь помоложе, с большей энергией и решительностью, более пригодного для работы на сегодняшнем денежном рынке, более способного оперативно решать ее финансовые проблемы?» Саманта дала себе слово серьезно подумать над этим. «Я завишу от денег, отрицать это нельзя. Богатство имеет множество преимуществ, как духовных, так и материальных. Вилла Глория, например. Доктор Кениг, вот, пожалуйста, еще один пример. Ее парижский и нью-йоркский туалеты, сшитые на заказ специально для Саманты. Все эти милые прелести моего существования. Все стоит денег.»

Саманта давно оценила преимущества, которые дает богатство; именно поэтому она устраивала так, чтобы ее мужьями были не просто богатые мужчины, не боящиеся тратить деньги. Все ее мужья знали, как надо жить, и Саманта была отличной ученицей: она быстро обучалась, и ее аппетиты постоянно росли.

Но за последние несколько лет обстоятельства ее жизни изменились. Сначала незаметно, а потом все более явно менялось соотношение сил. Теперь именно Саманта давала мужчинам возможность жить настоящей, богатой жизнью — мужчинам, которые без Саманты не смогли бы облачать свои красивые тела в отлично сшитые костюмы. Сначала это было нечто вроде игры, нечто вроде преднамеренного нарушения правил поведения — она звонила им, она платила за такси, она покупала билеты на развлечения. Фактор новизны скоро исчез, а правило поведения утвердилось, ее новая роль вошла в привычку, и Саманта была бессильна изменить ее.

Молодые мужчины все еще бывали у нее. Они оставались недолго — теперь их визиты становились все короче и короче — собирали подарки, получали свою порцию денег, вкусно кормились за ее столом и отлично одевались за ее счет. А когда их одолевала скука или возникала другая, более приятная и многообещающая ситуация, они двигались дальше.

«Кико, как ты красив, ублюдок!»

Саманта устала. Устала от забот о других людях, устала от ответственности. Она страстно жаждала внимания, любви, привязанности, она мечтала, чтобы ею дорожили, чтобы о ней заботились. Одиночество стало частой гостьей за последние месяцы, одиночество и страх. Ее годы сосчитаны, ее годы взвешены, и вдалеке она начинает различать мрачное и открытое всем ветрам будущее, населенное дряхлостью и уродством. «Неужели слишком поздно? Неужели время сыграло свою последнюю подлую шутку над Самантой Мур?»

Она выбралась из мраморной ванны и встала перед большим зеркалом в золотой раме, висящим на стене. Ее лицо все еще сохраняло свою красоту — ту холодную красоту блондинки, которой природа наделяет так много американок. Широко расставленные глаза были блекло-голубого цвета, и, хотя взгляд их казался рассеянным, на самом деле эти глаза видели все. Изящная линия короткого тонкого носа с красиво очерченными ноздрями; губы — полные, но не вульгарные, широкие и всегда находящиеся под контролем.

И ее тело. Худое, но не тощее; гладкая, упругая кожа; небольшая, совершенной формы грудь, соски — чувствительные и темные. А ягодицы, задняя часть ее длинных ног — ни единого следа дряхлости или старения.

«Будь ты проклят, Кико! Будьте прокляты все мужчины, что пользовались мной!»

«Я все еще красивая женщина. Да, “женщина”. Вот главное слово. Женщина, привлекательная для мужчин. Кто-то обязательно захочет меня, кто-то надежный и респектабельный. “Респектабельный”». Само это слово напугало Саманту. Респектабельность была той чертой, которую она всю жизнь ассоциировала с заурядными людьми, людьми чванливыми и нелепыми, людьми, чье имя никто никогда не прочтет на соответствующих страницах газет.

«Наверное, именно это мне и нужно сейчас. Надежный мужчина, готовый принять ответственность за настоящую женщину. Человек, который знает, как любить.

Не все еще потеряно для нее — Саманты Мур. Еще не поздно заключить последний хороший брак. Еще не поздно иметь семью. Что за чудесная мысль! Ребенок придаст браку прочность. Смысл. Суть.»

Она попыталась представить себя беременной, а свой плоский загорелый живот — вытянувшимся и безобразным. «Нет. Вопрос решен. Девять месяцев неудобств и уродства. Им придется взять приемного ребенка. Так будет лучше всего. Ребенок изменит мою жизнь радикально. Очень хорошо, я готова. Саманта Мур — мать и жена. Я сама буду себе готовить и сама буду убираться. Ну… нет, не совсем так. Иначе это зашло бы слишком далеко. Но я буду строго следить за работой слуг. Ожидать от меня, что я превращусь в обычную женщину, в простую домохозяйку, — просто абсурд. Но зато я совершенно точно знаю, как угодить мужчине, как сделать его счастливым. Все, что мне надо сделать сейчас, — правильно выбрать мужчину. А для этого надо просто хорошенько поразмыслить. Только и всего…»

Гарри Макклинток оказался серьезным человеком с круглым, коричневым от загара лицом, седыми очень коротко подстриженными волосами и косоглазием — этим вечным признаком профессиональных кинооператоров. Он вел взятый напрокат грузовичок-пикап осторожно, тщательно соблюдая дистанцию между собой и другими автомобилями на Костера Алеман. Доехав до развилки, он развернулся и снова направился к центру города.

— Нет смысла ехать дальше по этой дороге, — сказал он Форману своим скрипящим голосом. — Там дальше залив, еще один отель, аэропорт. Еще американская военно-морская база и залив Пуэрто Маркес. Приятное местечко, но не слишком застроенное. Парни вроде Джеки Кеннеди любят там поплавать, да кое-кто из бывших президентов Мексики. Ну, что вы думаете? Вы ведь уже здесь почти целые сутки.

Форман пожал плечами.

— Отели здесь — прямо не отличить от Майами Бич. А все эти заведения: «У Денни», «Пиццерия Шейка», «Жареные цыплята из Кентукки»! Напоминает мне пригородный торговый центр где-нибудь в Штатах.

— Точно мои мысли прочитали.

— И все же, даже при всем этом хламе, здесь чувствуется огромная природная красота. Эта пышность, сочность, эти тропики…

— Да. Просто потрясающе. Но все тут чертовски по-торгашески…

Форман посмотрел вдаль, на залив. Под почти совсем прозрачным небом вода с солнечными бликами на ней была живой. Зеленые, шероховатые, изрезанные мысы обрамляли гавань; Форману они показались огромными, в натуральную величину декорациями для кинофильма.

— Закаты здесь вообще нечто особое, — рассказывал между тем Макклинток. — Pie de la Cuesta[37], Пляж Вечерней Зари называется. Всего в восьми милях от города или что-то около того. Потрясающая натуральная подсветка и классное послесвечение. Но прилив там очень сильный. Время от времени какого-нибудь утонувшего придурка вылавливают из воды. Есть еще один пляж, «Орнитос», там построили огромные волнорезы. Очень опасные, так мне сказали. На этом пляже местные рыбаки развешивают свои сети для просушки. Камера наезжает, потом обратно, дается нерезкий фокус…

37

Pie de la Cuesta — игра слов: «первым делом, сначала» и «подошва склона» (исп.).