Сердца живых

— Не надо думать, что Франсис…

Жюльен не мог больше молчать. Верпийа прервал его и сказал:

— Каранто хотел сделать как лучше. Он только не понял, что можно ведь сопротивляться и тут…

Вскочивший было с места Жюльен снова уселся. К чему говорить? Теперь крестьянин внимательно слушал сержанта. Весь напрягшись, он не сводил с него глаз и, приоткрыв рот, должно быть, восхищался человеком, который так складно выражает свои мысли. Время от времени он покачивал головой, как бы одобряя слова сержанта. Значит, это отец Жоржетты! Жоржетты, о которой мечтал Каранто… Ее имя шептал он, когда из горла у него хлынула кровь. Жюльену хотелось сказать крестьянину, что последней мыслью Франсиса была мысль о его дочери. Верпийа, как видно, понял это.

— Каранто частенько говорил нам о своей невесте, — сказал он.

Сержант солгал. Франсис ни разу не произнес здесь имени Жоржетты. Он был не из тех, что поверяют свои тайны другим.

— Девчонка, конечно… Это понимать надо, — пробормотал крестьянин.

Когда Верпийа умолк, снова воцарилось тягостное молчание — людям больше нечего было сказать друг другу. Крестьянин выпил кружку вина, скрутил сигаретку из солдатского табака, взял пачку, протянутую ему сержантом, и ушел, рассыпаясь в выражениях благодарности.

После его ухода Жюльен вышел в сад; вскоре к нему присоединился и Ритер. Они довольно долго сидели на каменном ограждении бассейна, избегая глядеть друг на друга. Было еще жарко. Над городом плавало марево, сотканное из испарений и дыма.

— А все война, — вдруг сказал Ритер. — Мерзкая война, и кончится она еще не скоро.

Жюльену хотелось заговорить, но что-то его удерживало. Он попробовал привести свои мысли в порядок, однако путаница в его голове все усиливалась. Наконец взгляды молодых людей встретились, они еще немного помолчали, потом Жюльен с тревогой в голосе сказал:

— Черт побери, Ритер, ты ведь умный парень, ты привык думать, рассуждать. Как ты считаешь, может… может ли человек… как бы это сказать… приносить несчастье? Навлекать на людей беду, быть таким, что…

Он замолчал, не находя нужного слова или боясь произнести его вслух. Ритер слегка усмехнулся.

— Иметь, как выражаются цыганки, дурной глаз?

— Не смейся, — тихо сказал Жюльен. — Мне страшно.

Ритер наклонился к другу, чтобы лучше разглядеть его лицо.

— Ты это что, серьезно? — спросил он. — Нет, ты просто рехнулся! Здоровый малый и веришь в такие пустяки!

— Ты называешь это пустяками?

— Смерть Каранто, понятно, на тебя подействовала, но уж смерть его матери, знаешь…

Ритер запнулся, а Жюльен сказал:

— Не убеждай меня, что это нормально. Если бы он не умер, и она бы жила.

— Возможно. Но все дело в войне. Война убивает не только тех, в кого стреляют из винтовок и на кого сбрасывают бомбы с воздуха. Умирает множество людей. И тут уж ничего не поделаешь. Да, да, ничего. — Он опять усмехнулся. — Война — это ненависть. Ненависть, безудержная, вышедшая из-под контроля, охватившая всех и каждого. Возьмем, скажем, тебя: ведь у тебя было гораздо больше оснований убить этого мясника, который тайно резал скотину, чем первого попавшегося немца. Такого же парня, как ты, который не сделал тебе ничего дурного.

Жюльену захотелось во всем открыться товарищу, как будто Ритер мог чудесным образом исцелить его. И он заговорил о своих покойниках. О мастере, о пареньке из Домбаля и главное — о военнопленном, муже Одетты. Но тут Ритер прервал его:

— Да ты и вправду спятил, ведь то, что ты говоришь, просто абсурд. В тот самый вечер, в тот самый час, даже в ту самую минуту умерли сотни, а может, и тысячи мужчин и женщин. Возьми себя в руки. Надо смотреть на вещи здраво. Если ты теряешь голову из-за обычных совпадений, если ты воображаешь…

Жюльен заставил его замолчать.

— Есть еще одна вещь… — начал он.

— Что такое?

— Ритер… Сильвия скоро умрет…

— Что ты там городишь?

— Я боюсь, Этьен. Понимаешь, боюсь.

— Но что с ней такое, черт побери? Объясни толком.

Жюльен обо всем рассказал товарищу. Об Альби. О Лампи. О ночи, когда безумствовал ветер и бесновалась гроза. Рассказал и о том, как ведет себя теперь Сильвия. Ритер пробормотал:

— Конечно, добивать тебя — последнее дело, но я всегда знал, что это добром не кончится. Девица эта тебе не пара.

— Нет, ты не прав. Я-то хорошо знаю. Но сейчас речь не о том — ведь она скоро умрет. И в этом виноват я один. Конечно, есть самый простой способ избавиться от угрызений совести, но для этого придется…

— Да замолчи, балда ты этакая!

Парижанин внезапно выпрямился во весь рост, встал против Жюльена и заставил товарища посмотреть ему прямо в глаза.

— Может, ты мне снова заедешь в физиономию, — крикнул он, — но это не помешает мне сказать тебе, что ты болван. Я даже представить себе не мог, какой ты болван! Хочешь, я скажу тебе, что будет дальше? Либо ты прав, Сильвия тебя любит по-настоящему, и тогда она выйдет за тебя замуж; либо я вижу ее насквозь — в этом случае она отыщет бабку, которая незаконно делает аборты, и освободится от ребенка…

— Замолчи! — крикнул Жюльен.

— А ты видишь еще какой-нибудь выход?

— Но я этого не хочу! Не хочу! — Он умолк, встал, сделал несколько шагов и сказал: — Вот уже полтора месяца я думаю об этом младенце. Он для меня как живой. Да, он живет. Рядом со мной. И рядом с ней. Я не хочу, чтобы он умирал.

— Что ты там поешь? Ты понимаешь, что говоришь?

— Все равно, это смерть живого существа.

Жюльен едва слышно произнес эти слова. Он чувствовал, что Ритер не в силах ему помочь. И уже для одного себя прошептал:

— Еще одна смерть. Смерть совсем крохотного существа, но тем не менее смерть.

…Теперь Ритер вдруг исчез. В саду вокруг Жюльена были только дядя Пьер, Андре Вуазен, Доменк, паренек из Домбаля, Гернезер, Каранто, мать Каранто… Он сделал усилие, чтобы отогнать эти призраки. Их стало сейчас уже слишком много, и они вплотную обступили его…

Он взглянул на Ритера и сказал:

— Спасибо. Хорошо, что ты поговорил со мной об этом.

— Не вздумай снова наделать глупостей. Я нахожу, что ты и без того натворил их больше, чем следовало.

Жюльен вздохнул:

— Если бы я в свое время уехал с Бертье…

Ритер рассмеялся.

— Ей-ей, ты не только совершаешь одну глупость за другой, но еще жалеешь о тех, что не успел совершить. Черт побери! Ведь единственная заслуга этой девицы состоит именно в том, что она помешала тебе уехать.

Парижанин принял театральную позу, поднял руку и принялся декламировать:

— Ну, это никогда не поздно, — тихо сказал Жюльен.

— Ты прав, никогда не поздно выкинуть очередную глупость.

Жюльен снова встал и пошел по направлению к посту.

Он сделал всего несколько шагов, когда Ритер окликнул его и сказал, что он наконец-то нашел подходящее помещение для выставки своего парижского приятеля — художника.

— Это лавка, где до войны торговали чулками, теперь она пустует. Помещение долго простояло взаперти, там довольно грязно, придется немного убрать.

Ритер умолк, встал и подошел к Жюльену, который стоял не шевелясь, устремив взгляд на гору.

— Знаю, что тебя это мало интересует, — продолжал Ритер. — Но для этого дела мне понадобится твоя помощь. Надеюсь, ты мне не откажешь.

Жюльен повернулся к товарищу, собираясь ему ответить. Теперь Ритер уже больше не шутил, и Жюльену на миг показалось, что в глазах парижанина он прочел такое же беспокойство, какое часто замечал во взгляде матери.

63

Как только Ритер получил посланные его другом деньги и внес задаток за аренду лавки, приятели принялись за уборку помещения. За работой поэт без умолку болтал. Он рассказывал о своем друге парижанине, о художниках, о стихотворцах, о театре и кино, явно стараясь чем-нибудь занять ум Жюльена. Но тот как бы отсутствовал. Все его мысли были заполнены предстоящим свиданием с Сильвией. Теперь его уже не снедало лихорадочное нетерпение, как прежде, теперь он был во власти тревоги, и нередко она перед самым уходом повергала его в нерешительность.