В чужом доме

— Чего ты хочешь? — говорил он жене. — Разве можно со всем управиться втроем? Нельзя требовать от людей невозможного.

Госпожа Петьо сперва делала недовольную гримасу, но тут же начинала улыбаться и жеманничать:

— Ну, конечно, я отлично понимаю, это не просто. Вижу, как вы стараетесь, хорошо еще, что так получается, могло быть и хуже.

Теперь хозяин никогда больше не говорил: «Этот балбес Жюльен». Он неизменно называл ученика «голубчик Жюльен» или «дружище Жюльен». Иногда даже, обращаясь к ученику, он шутливо именовал его «мастером».

Временами Жюльену хотелось сказать хозяину: «Господин Петьо, я вам все прощаю. Я останусь у вас до тех пор, пока буду нужен». Но почти тотчас же он спохватывался и готов был сам посмеяться над собой.

Все, на что он смотрел, все, к чему он притрагивался, напоминало ему о том, как хозяин бранил его, насмехался над ним или пинал ногою. В его памяти одна за другой возникали тяжелые минуты, которые ему пришлось пережить в цехе или в столовой. Ему казалось, что он все еще чувствует спиной железный край плиты, а перед ним все еще стоит хозяин, подняв сжатые кулаки, и с искаженным от злости лицом глядит на него. Хозяин вопил, оскорблял его, брызгал слюной от ярости. Удары градом обрушивались на ученика. А Жюльен, закрывая лицо и голову руками, видел, как колышется круглое брюшко хозяина, незащищенное, как бы открытое для ответного удара.

Он так и не решился. Нет, не решился… Два или три раза он оказывался один в столовой, когда приготовленная для хозяина чашка шоколада дымилась на столе. И тогда быстро, с замиранием сердца, он плевал в шоколад, аппетитно затянутый пенкой, в эту чашку шоколада, стоявшую перед блюдом с бриошами и рогаликами, только что вынутыми из печи.

Жюльен продолжал работать. Господин Петьо суетился, выходил, снова входил, толковал о торговле и о войне, но ученик его не слушал. В ушах его звучал не сегодняшний, а прежний голос хозяина. Голос этот доходил откуда-то издалека, и в нем были насмешка, угроза, стремление обидеть. А потом Жюльену начинало казаться, будто он слышит голос мастера: «Главное, не валяй дурака»; и голос дяди Пьера: «Я бы ушел от него, даже не предупредив… Марсельеза…»; и голос Жакье: «Надо поступать так, как должен поступать человек…» Тебе самому виднее… Ты уже достаточно взрослый».

В тот же вечер Жюльен, стоя на пороге, ждал, когда мимо пройдет девушка, похожая на Марлен Дитрих. И вот она показалась — как всегда, чуть чопорная, чуть ванссчивая; она прошла мимо, не повернув головы. Когда она отошла шагов на двадцать, Жюльен последовал за ней. Девушка повернула за угол, на улицу Бьер, и пропала из виду. Он пошел быстрее. Достигнув перекрестка, он снова увидел ее, остановился и постоял несколько секунд. Когда она опять удалилась на некоторое расстояние, Жюльен опять зашагал за нею.

Он прошел мимо дома, где жил мастер, чуть быстрее обычного и даже не посмотрел в окно. На улице Пастера было мало людей. На тротуаре играли дети.

Когда девушка вошла в свой подъезд, Жюльен замедлил шаг. Потом прошел мимо ее дома. В комнате уже горел свет, но в окне никого не было видно. Пройдя метров пятьдесят, он повернул назад. Снова бросил взгляд на окно. Никого. Он сумел разглядеть только верхний угол буфета да большую черную трубу печки, проходившую в нескольких сантиметрах от темного потолка.

Жюльен вздохнул и двинулся в обратный путь. Он зашел на квартиру к мастеру. Белокурая жена Андре чистила овощи.

— Видите, варю суп, — сказала она. — В первые дни после его отъезда я по привычке готовила в три раза больше, чем нужно.

— Есть какие новости?

— Нет, — ответила она. — И сегодня не было писем.

С минуту оба молчали. Жюльен заметил, что глаза у нее красные.

— Если б я хоть знала, где именно он находится, — прошептала женщина. — Но даже это неизвестно.

Она вздохнула. Жюльен стоял, уронив руки.

— Присядьте на минутку, — предложила она.

— Спасибо, времени нет.

Все-таки он присел. Всякий раз, когда Жюльен приходил сюда, он вспоминал о пагоде. Перед его мысленным взором возникал мастер, резкий свет электрической лампы падал на озабоченное лицо Андре. По лбу у него двигались тени от подвесок абажура. А потом они пили чай с печеньем… Дело было зимой, но холод с улицы не проникал в комнату, там вкусно пахло, от печки струилось тепло, в комнате ощущалось и другое тепло, еще более ценное для человека.

Маленькая белокурая женщина кончила чистить овощи. Понесла их к раковине и вымыла под краном, потом положила в дуршлаг на трехногой подставке, чтобы с них стекла вода. Она вытерла руки и вернулась к столу.

— Милый Жюльен, каким далеким кажется мне то время, когда вы вместе с Андре рисовали пагоду! — сказала она.

Он улыбнулся.

— И я об этом думал, — сказал он.

Лицо женщины просветлело, она тоже улыбнулась.

— Значит, и вы вспоминаете. До чего была красивая пагода!

— Да. У меня даже сохранилась фотография.

— У нас тоже.

Она выдвинула ящик, откуда мастер доставал почтовые открытки в тот день, когда он вместе с Жюльеном работал над пагодой. И тотчас нашла фотографию. Они долго разглядывали снимок, не говоря ни слова. Потом жена Андре взяла фотографию и засунула ее под стекло буфета.

— Пусть остается здесь, — сказала она, — так я смогу все время на нее смотреть.

Жюльен поднялся.

— Мне пора, — пробормотал он. Женщина протянула ему руку.

— Спокойной ночи, — сказала она. — До завтра.

— Спокойной ночи. И если вам что понадобится, вы мне только скажите.

— Спасибо, Жюльен, какой вы славный.

Жюльен вышел. Медленно опускалась ночь. С того дня, как началась война, фонарей на улицах не зажигали. Всюду уже закрывали ставни. Казалось, темнота подступает со стороны порта вместе с вечерней прохладой; город засыпал.

66

В последний вторник сентября Жюльен взял свой велосипед и покатил к папаше Панону. Диана встретила его радостным лаем.

— Решил навестить могилу дяди? — спросил папаша Панон. — Хочешь с ним проститься?

Жюльен недоумевающе поглядел на него. Старик удивился.

— Что это ты так на меня смотришь? Ведь сам говорил, что тридцатого сентября уезжаешь. Или, может, передумал?

Жюльен помолчал.

— Нет-нет, — сказал он после паузы. — Тридцатого я непременно уеду… Да, сегодня уже двадцать шестое!

— Ты, видать, доволен, — продолжал старик. — Закончилось твое обучение. Теперь будешь зарабатывать деньги, как настоящий рабочий. Нашел уже себе место?

Жюльен пояснил, что уезжает в Лон-ле-Сонье.

— Если бы твой бедный дядя еще жил на свете, вот бы он порадовался, — сказал старик. — Не тому, конечно, что ты отсюда уедешь, а тому, что ты наконец распрощаешься с Петьо. Он, может, ничего тебе не говорил, но этот мерзавец немало у него здоровья отнял. Черт побери, твой дядюшка недолюбливал Петьо, да, он его терпеть не мог!

Папаша Панон отвязал собаку и подал Жюльену поводок.

— Когда войдешь в деревню, — наставительно сказал он, — держи ее покрепче, а то она, чего доброго, там набедокурит.

Жюльен взял поводок. Диана радостно прыгала возле него.

— У твоего дяди Пьера были свои странности, — проговорил старик, — он не любил, когда ему перечили. Но был он человек порядочный. И если вдуматься, то мысли у него были, пожалуй, правильные.

Жюльен вышел со двора. Всю дорогу он играл с собакой. Он решил не заходить в дом дяди Пьера. За садом теперь никто не следил, и цветов там больше не было.

Войдя на кладбище, Жюльен взял небольшой заступ, чтобы привести в порядок могилу, поросшую по краям травой. Он уже почти управился со своим делом, когда подошел священник. Они поздоровались. Встречая мальчика на кладбище, священник почти всегда подходил и перебрасывался с ним несколькими словами.

— Что это ты целый месяц не показывался? — спросил священник.