Страница 72 из 114
Далеко за околицей Бабкин с размаху бросился на траву и, облизывая пересохшие губы, прохрипел:
— Довольно, Сергей. Дальше не так важно.
Сережка отбросил пустое лукошко и повалился, как сноп. Однако он тут же приподнялся и вопросительно взглянул на Бабкина из-под своих густых, как щетки, бровей.
— Я побегу, Тимофей Васильевич, а то, неровен час, пропадет? Жалко будет.
— Машину попроси у председательницы, она знает.
Сергей собрался уже бежать, но техник его остановил:
— Что это у тебя на сапогах, известка?
Пастушок в изумлении смотрел на свои голенища, покрытые голубоватой рябью.
Он пробовал их вычистить, но ничего не получалось.
— Не оттирается, — с сожалением проговорил Сергей и тут же вспомнил. — Так это мы через делянку Антошечкиной бежали! Она там свою химию разводит для прополки. Смотрите, и у вас тоже, — указал он на сапоги Бабкина. — Ну, я все-таки побегу! — решил он.
— Не очень торопись. — Бабкин взглянул на часы. — У тебя в запасе полчаса, а до Камышовки десять минут езды.
Сергей медленно, размеренными шагами, направился к деревне, но потом оглянулся и, заметив, что Бабкин на него не смотрит, припустился бежать. Мало ли что? А вдруг у машины баллон спустит?
В это воскресное утро по дороге в город ехала скрипучая телега. Возница дремал и спросонок подергивал вожжами. Сзади него сидела Макаркина в ярко-желтом платке с черными горошками. Она попросила подвезти ее в город. Заставила всю телегу горшками да бидонами: видно, собралась на рынок.
Старик долго не соглашался взять се. Уж больно славушка нехороша у Макарихи, — зелье, а не баба.
Мужики ее боялись, старались обходить стороной. И, может, взял ее возница в город, только чтоб не орала она ему вслед. Чего ж хорошего от такой срамоты? Леший с ней, пусть садится!
По мягкой дороге ступали копыта. Клубилась пыль за телегой. Она оседала на черном праздничном платье Макаркиной. При толчках из плохо прикрытой кринки выплескивалась сметана и тоже попадала на платье. Макаркина придерживала крышку и, как обычно, корила всех полянских колхозниц. Она хотела высказать все, что в ней кипело. Единственный ее спутник будто не замечал Макаркину, и разговаривал с лошадью. Куда как спокойнее, чем слушать эту злую болтливую бабу.
— Ну что ж, обижаться не будем, — бормотала Макаркина, с ядовитой усмешечкой поджимая губы. — Темный ты человек, тебе бы только со скотиной разговоры вести. Ишь, сколько добра на базар везет, людям и сесть негде. — Она оглянулась и, убедившись, что мужик ее не слушает, продолжала: — Знаем, как у вас в «Победе» трудодни выписывают. Брату да свату…
Ничего она не знала и даже не слыхала об этом колхозе, но уж такая у нее натура видеть во всем самое что ни на есть скверное.
«Никакого простора человеку нету! — размышляла она. — Алешку Круглякова опять прижали. Ну, выпил утречком парень, чего ж тут особенного? АН нет, Шмаков не допустил к работе. Куда это годится?»
С того случая на бугре, когда Макаркина поняла, ради чего ребята проводят всякие свои затеи, услышала все, что о ней думает Кузьма Тетеркин, а вместе с ним и другие колхозники, она стала потише. Но можно ли сразу примириться со всеми неприятностями, которые якобы доставляют ей люди? Ей казалось, что даже те колхозники, которые никогда не сделали ей ничего плохого, только ждут подходящего момента, чтобы прищемить Макаркину.
— Бесстыжие твои глаза, — говорила она, стараясь не прикусить язык, когда задок телеги подпрыгивал на ухабах. — Бочонок я тебе совсем отдала или нет? Думала, коль не спрашиваю, так он и не потребуется мне?
Вспомнила Макаркина вчерашнюю историю. Она пришла к Антошечкиным за своим, можно сказать, кровным бочонком. Хозяйка поискала его — нигде нет. «Зайди завтра, Макаркина». — «Как так завтра? — вскричала обиженная баба. — Мне до свету в город надо. Куда я сметану дену?» Никаноровна опять бросилась искать бочонок. Он словно провалился. И вот сейчас такой несправедливости не могла простить Макаркина.
«Извозилась вся, — думала она, вытирая руку платком. — А все из-за кого? Из-за добрых людей. Им палец в рот не клади, всю руку оттяпают…»
Телега, погромыхивая, выбралась на тракт и сейчас ехала по самому берегу Камышовки.
Макаркина смотрела своими зеленовато-желтыми совиными глазами на воду, а видела перед собой ненавистное ей лицо Антошечкиной.
Камыши теснились у берега. Длинная песчаная коса золотилась на солнце. Птицы оставили на ней замысловатые узоры-следы.
У самого края косы в небольшой выемке покачивался бочонок. Макариха заморгала глазами. Нет, эти ей не чудится! Самый настоящий бочонок плавает в воде.
— Погоди, — остановила она возницу и спрыгнула с телеги.
Старик с нескрываемой насмешкой смотрел на чудаковатую бабу.
Присев на берегу, Макаркина быстро скинула башмаки и зашлепала по мокрому песку.
Самым непонятным для нее было то, что это не просто бочонок, случайно выброшенный в реку. А это именно ее бочонок, который она должна была получить у Антошечкиных.
На каком другом бочонке будет написан черной несмываемой краской номер «411», а под номером «Кильки таллинские, высший сорт»?
Макаркина обрадованно схватила мокрый бочонок, прижала его к груди и побежала обратно.
К ее удивлению, верхняя крышка была плотно замазана варом. К тому же в бочонке что-то гудело.
Макаркина осторожно поставила бочонок на песок и нерешительно отошла в сторону. Кто его знает, чего он гудит? Вот так погудит-погудит, а потом как ахнет! Куда рука, куда нога!
Надоело ждать старику. Этак до вечера не доедешь. Он зачмокал губами и тронул вожжи. Макаркина бросилась было на дорогу, но жадность сильнее страха. Она схватила бочонок и на вытянутых руках понесла к телеге.
— Вот дура-баба, — усмехнулся возчик и достал из кармана кисет. — Мечется взад-вперед со своей бочкой. Коль нашла, так бери, пока другой не подобрал.
— Без тебя знаю, — огрызнулась Макаркина. — Советчик какой нашелся. Подберешь на свою голову. — Она боязливо поставила бочонок на передок телеги и отошла в сторону. — Послушай, как в нем гудет, будто в самоваре…
Старик нагнулся и приложил ухо к верхней крышке. Из бочонка доносилось густое равномерное гудение, похожее на жужжание пчелиного роя.
— А ну, забери эту чертовину отсюда! — строго приказал старик.
— Куда я его дену? — злобно закричала Макаркина и, боясь, что тот не возьмет ее с бочонком, бесстрашно села на задок телеги. — Поедем, нечего канителиться. Испугался! А еще мужик, называется.
— Забери его к лешему! В последний раз говорю! — Старик в сердцах бросил кисет на телегу.
— Указчик какой нашелся! Ровно баба, слюни распустил. — Макаркина демонстративно стала подтаскивать к себе сено, устраиваясь поудобнее на долгую поездку.
Старик спрыгнул с передка, схватил бочонок и побежал с ним к канаве. «Знаем мы эти игрушки, — думал он. — Фашисты всякие тут мины пооставляли: и в ящиках, и в бочонках. Видали ихние фокусы. Может, и этот бочонок откуда-нибудь из оврага принесло вешней водой. Не погибать же из-за глупой бабы».
— Ах ты, проклятущий! — визжала Макаркина. — Твой, что ли, этот бочонок? Она соскочила на землю и побежала за стариком.
Возчик возвратился к подводе и начал выставлять на обочину дороги все кринки и горшки Макаркиной. Он делал это сосредоточенно и осторожно, стараясь не расплескать сметану. Уставив посуду, возчик сорвал лопух и вытер им руки.
— Прощевай, коли так, — спокойно сказал он и вскочил на телегу. — Может, кто и подвезет тебя с этим гостинцем!
Макаркина задыхалась от гнева. Она сорвала с головы платок и хватала воздух широко раскрытым ртом. Слова застряли в горле. И лишь после того, как телега скрылась в облаке белесой пыли, она закричала:
— Погоди, чего скажу!
Проклиная на чем свет стоит пугливого, старика, она взяла снова злосчастный бочонок и притащила его к горшкам, выстроившимся в ряд у дороги.