Семь цветов радуги

Уже давно погас свет, а Ольга все еще не ложилась. Розовой стала занавеска на окне. Наступало утро. Ольга опять взяла с полки том Ленина.

Она читала о молодом поколении, которое увидит коммунистическое общество и само будет строить это общество. «И оно должно знать, что вся задача его жизни есть строительство этого общества». Так писал Владимир Ильич.

Ольга приподняла голову и долго смотрела на его портрет. Это к ней обращается Ленин. Задача жизни… ее, Ольгиной, жизни…

С каким волнением она сейчас думала об этих ленинских словах! Она была уверена, что все ее дела, опыты, работа в комсомоле, каждый колосок на полях… — все это хоть и маленькие, но камешки в строительстве великого светлого здания — коммунистического общества.

Молодое поколение его увидит. Об этом знала Ольга и часто представляла себе это ни с чем не сравнимое человеческое счастье.

Она осторожно отодвинулась от стола, сняла туфли и, неслышно ступая босыми ногами, прошлась по комнате.

Опять увидела Ольга приготовленную матерью одежду. Каждую мелочь, вновь пришитую пуговичку на блузке, тонкий платочек, сложенный вчетверо…

Больно сжалось сердце… Ну, а она, мать, тысячи и миллионы матерей, что прожили хлопотную, далеко не всегда счастливую жизнь, — неужели они не увидят этого будущего? У них больше заслуг, чем у нас, молодежи. И у них больше права на счастье.

Ольга остановилась у окна. Вдали темнел холм. Скоро там, наверху, заплещется озеро, побегут ручьи на поля. Через два года высоко поднимут свои ветви ее, Ольгины, тополя, высаженные у полевых дорог. Вырастут новые хорошие дома в колхозе. Будут лимоны цвести под окном. Придут на поля тысячи машин, люди разогнут усталую спину. По великому сталинскому плану они переделают природу. И подумала Ольга, что не только молодое поколение увидит коммунизм, должны увидеть мать и старики. Пусть сейчас это не яркий светлый день, но уже встает перед их глазами утро нового, счастливого общества.

Вся страна работает на коммунизм. Рабочие-новаторы вырвались на десяток лет вперед. Они обгоняют время…

Горячее и смелое желание неожиданно возникло у Ольги в душе: «Мы, молодежь, должны приблизить эти светлые годы в благодарность за все, что сделали для «ас матери и отцы».

Оля решительно села к столу и стала записывать это в тетрадь. Она знала, о чем будет говорить на собрании.

Светит яркая звезда над холмом. Если встать посреди главной улицы Девичьей поляны, той улицы, что называется «Комсомольская», то можно увидеть не только эту звезду, а еще и золотую полоску под ней. Это виден песчаный вал, окружающий будущее озеро.

Макарихе не спалось. Она стояла посреди улицы, смотрела на фонарь и ворчала: «Чего они зря огонь жгут? По всей деревне выключили. В хату не войдешь, — лоб разобьешь, а над бугром пузырь повесили. Вот они куда идут, колхозные денежки».

Никто в Девичьей поляне не мог как следует понять эту озлобленную бабу. Все ей нехорошо, все не так. Ее визгливый голос слышался с утра и до вечера. Даже иной раз ночью соседи просыпались от неистового, злобного крика. Это Макариха отчитывала мяукающую кошку под окном.

Когда комсомольцы поставили на площадь репродуктор, ока кричала, что обрежет все провода, потому что от этого радио у нее разболелась поясница.

Колхозники разводили руками. И как только такую бабу земля носит! Кое-кто предлагал исключить ее из колхоза, но особых причин к этому не находилось, с грехом пополам норму свою она выполняла. А за характер разве можно исключать? Мужики подсмеивались: «Ежели всех злых баб из колхоза повыкидать, кто же в нем останется?»

На Макаркину старались как можно меньше обращать внимания. Ее редко звали на лекции, никогда ни о чем не просили, даже не предлагали подписаться на газету. Это ее бесило. Она бежала в правление колхоза и требовала, чтобы ее подписали на все газеты и даже на разные журналы. Чем она хуже других?

И никто не удивился, когда почтальон однажды принес Макаркиной медицинский журнал с мудреным названием, вроде «Вестника стоматологии» или «эндокринологии».

К медицине Макаркина не имела никакого отношения, если не считать ее стремления как можно чаще сказываться больной. Фельдшерица в колхозной амбулатории, тихая, малоразговорчивая девушка, хмурилась и вздыхала, когда видела, что ее постоянная пациентка прошла уже мимо окон амбулатории и сейчас снова будет донимать ее жалобами на несуществующие болезни.

Макаркина при своей довольно щуплой комплекции была и здорова и вынослива. Кто не знает, как сна ловко вскидывала себе на плечо мешок, когда выгружала из телеги заработанное ею зерно? Не охнув, она таскала мешки в свой амбар. Может, к старости эта баба стала такой вредной? Нет, она была совсем не старая, средних лет, ровесница Анне Егоровне.

Как-то после лекции молодой фельдшерицы о микробах Антошечкина спросила, намекая на Макариху: «Может, бывают такие особенные микробы, которые злость у человека вызывают?» Послать бы Макаркину в Москву на исследование, у нее бы обязательно нашли где-нибудь в печенке такие микробы. Потому что больше нечем объяснить ее вредный характер.

Стеша доказывала, что микроб этот очень заразительный, потому как сразу при появлении Макаркиной в любом месте все люди вокруг нее становятся тоже злыми. Начинается крик, уже никто не может говорить обыкновенным голосом. Макариха этим пользуется, стараясь всех перекричать. А уж если начнет она, то до ночи не накричится. Страшный микроб!

Анна Егоровна несколько проще объясняла поведение этой колхозницы. За невыход на работу Макаркину не раз штрафовали. Она любила торговать на рынке, и своим добром и чужим. «Заработаешь там не меньше, чем в поле… Чего спину-то гнуть!» Не жаловали ее за это колхозники. А насчет микробов зря комсомольцы выдумали.

Когда Макаркина услышала гудок машины у соседней хаты и узнала, что Сережка ведра собирает, она бросилась домой и со злорадным трепетом ожидала стука в дверь. Сейчас придет этот малец, тут уж она ему все выскажет… Она ему покажет ведро! Она всех на ноги поднимет!

Но машина проехала дальше и остановилась у других соседей. Макаркина подождала еще немного: может быть, вернется? Нет, Тетеркин и не собирался заезжать к Макарихе, помня инструкцию бригадира ОКБ.

Этой обиды баба не могла простить. Ее опять обошли. К ней даже не хотят обращаться. Ну, погодите же!

Прошло несколько дней. Кое-кто из колхозников уже побывал на строительстве, даже старая бабка Кузьминична решила подивиться на затею комсомольцев. Макаркина уговорила ее послать девчонку за ведром, потому что уж очень ей понадобилось эмалированное ведро Кузьминичны — сметану собрать. «Чего его там зря по песку ребята будут возить? — уговаривала Макаркина. — Мое простое железное ведерко девчонка отнесет и обменяет его на ваше. Уважьте, Марья Кузьминична!»

Почему не услужить соседке? Ведь как просит! Макариха отдала девчонке ржавое ведро, причем с тайным умыслом нацарапала на донышке свою фамилию. Теперь у нее есть предлог для того, чтобы заявиться на бугор. Она им покажет, этим мальцам, как ведра собирать! Она по всем деревням расскажет, до чего тут в Девичьей поляне докатились.

Макариха шла по проселку и торжествовала. Сияющая лампа над холмом служила ей путеводной звездой, и эту звезду она сейчас ненавидела всем своим существом.

Ночь выдалась темная, черно вокруг, и так же черно было на душе Макаркиной. Ей рассказывали, что комсомольцы роют на бугре яму, в которую будут собирать электричество, потому что его сейчас не хватает для всяких штук.

«На скотном дворе коровам понадобились лампы, — со злобой думала Макариха. — В птичник электричество провели. Курам на смех! Потому как эти куры зимой без света нестись не желают. Вот до чего комсомольцы додумались! Клуб начали строить, чтобы всяким там вертихвосткам комедии представлять да танцы разводить. А за каким лешим нам, колхозникам, все это сдалось? Наших кровных денежек, небось, ухлопают побольше, чем прошлый год. Сказывают еще, что через это электричество хлеб поливать начнут. «Ну, до чего ж обманывают народ! - возмущалась она. — Мыслимое ли это дело, — все поле полить? Да тут на свой огород воды не натаскаешься, руки, ноги отваливаются… Туману в глаза напускают! Учеными все стали, а мы и без учености проживем, У Ольгушки Шульгиной ума, что ли, набираться будем? Понятие тоже имеем…»