Сюрприз

Надо ли говорить о том, что в его понятии такое чудесное местечко находилось как раз на кровати в его комнате.

Прошел час, другой, третий… Погас фонарь, масло было долито в резервуар и выгорело снова — а злоумышленник так и не появлялся.

Петер, почувствовав если не умом, то ногами, что хождений на сегодня было уже предостаточно, поставил светильник на землю, а сам приземлился рядом с Иваном, подтянув колени под подбородок и обняв их руками.

Тусклый, грязно-желтый свет выхватывал из темноты небольшой кусочек мостовой, ноги и лица товарищей по караулу, объединяя их в странное братство и словно подталкивая к задушевным разговорам.

— Никто не придет, Петер, — мягко глянул на вондерландца Иванушка. — Эрих не виноват. Да у кого бы рука поднялась на такую красоту!.. Хотя… я, конечно, не знаю про всех… если бы мне, к примеру, кто-нибудь сказал: перегрызи этот ствол зубами, и самая прекрасная девица Белого Света будет твоей…

Петер подумал

[3]

и пожал плечами.

— У кого-то поднялась ведь.

— Угу… — царевич не стал отрицать очевидное, хоть и невероятное, и перевел разговор на более приятную и понятную тему: — А Семолина сейчас где?

Лицо парня озарилось улыбкой, и в ночи будто стало светлее.

— Уехала с родителями в город к тетке погостить, но должна вернуться со дня на день.

— А… — Иванушка деликатно откашлялся и продолжил: — …какая она… Семолина?..

— Сама удивительная, самая прекрасная и самая ученая девушка Глюкфельда! — с жаром заговорил Петер. — Обожает всё красивое, необычное, иностранное… Она даже читать умеет! И на арфе играть! А знаешь, как она песни любит!.. Балды там всякие… потом эти… как их… которые надо только ночью петь? Ногтюрны?.. сыро…нады?.. И кстати, она прослышала, что в городе проездом остановился иноземный король со свитой, а в свите — какой-то знаменитый менестрель, который вечерами выступает в парке, и ей загорелось ехать, чтобы его послушать! И она уговорила род…

Закончить он не успел: из темноты до их потерявшего бдительность слуха донесся тихий звук, словно быстро-быстро протыкали толстый лист железа.

Юноши встревоженно нахмурились, вытянули шеи и уставились во тьму: показалось, или?..

Ответить на сей вопрос они так и не успели, хоть и по уважительной причине. Звук прекратился, а вместо него возник другой, причем у них над головами. И был это бряк и скрежет мелких медных предметов друг о друга.

— Он там!!! — яростно вскричал Петер, подскочил, едва не опрокидывая фонарь и, размахивая дубиной, кинулся в атаку.

Иванушка — за ним.

После вчерашней «ночи длинных ножей»

[4]

там, где вчера красовались изящные ветви, ствол щетинился чугунными обрубками. Сомнений быть не могло — неизвестный вандал вскарабкался по ним как по лестнице и теперь прятался среди веток, замышляя под покровом темноты не менее темные дела.

Вондерландец, сгорая от нетерпения поскорее наложить руки на неизвестного — или известного — осквернителя апельсинов, подпрыгнул, взмахнул дубиной и со всего маху грохнул по суку над головой:

— Слазь, гадюка! Я из тебя отбивную сделаю!

Но гадюка, даже — или тем более — перед перспективой закончить свои дни в виде отбивной, слазить не торопилась. Медные ветки застучали, забренчали, ударяясь друг о друга, и рядом с Петером шмякнулся неопознанный медный фрагмент кило под шесть — то ли скелет гигантской камбалы, то ли запчасть от сенокосилки.

Скорее всего, это была ветка.

Юный трактирщик воспринял ее, как перчатку.

— Ах, ты так!!! — распаленный вызовом, Петер попытался вскарабкаться по стволу, но зажатая в кулаке палица наводила на мысль, что или в руках было что-то лишнее, или как минимум одной руки не хватало.

Разрываясь между необходимостью срочно забраться и потребностью иметь что-то, чем можно было бы вздуть вредителя, он попытался переложить свое оружие в другую руку

[5]

, потом подмышку

[6]

, прижать подбородком

[7]

, засунуть за пояс… Не предназначавшаяся для такой транспортировки дубина выскользнула, грохнулась на мостовую и покатилась. Суконщик, рассыпая проклятия и эвфемизмы, метнулся за ней.

Когда воссоединение мстителя и его оружия состоялось, ветки дребезжали, уже на другом конце кроны. Искореженные апельсины шмякались на камни, подпрыгивали с дребезжащим звоном, подобно граду на анаболиках, и раскатывались по площади, пересчитывая булыжники рваными боками.

Разъяренный апельсиновладелец ринулся туда, где свирепствовал невидимый саботажник, подскочил, размахнулся…

Дубинка, запутавшаяся в анатомии дерева, на удивление так просто не ломаемой, вырвалась у него из рук и застряла вне пределов видимости.

И досягаемости, как выяснилось спустя полминуты бесплодных подпрыгиваний.

— Чтоб… тебе… повылазило… — хрипел Петер, и руки его метались над головой, одновременно стараясь задеть блудную палицу и защитить голову от сыплющегося на него лома цветного металла. — Г-гадюка гадская…

Иванушка, недолго думая, выхватил единственный предмет, которым можно было бы выбить задержавшуюся в гостях дубину, и взмахнул им, целясь в место ее предполагаемой дислокации — раз, другой, третий…

— Убери меч! — прорычал вондерландец, отдергивая руки, пока их кусочки не присоединились к останкам апельсина на мостовой, и снова бросился на штурм ствола. — Гадюка!!!..

Но едва голова его поравнялась с нижней веткой, как нечто увесистое впечаталось ему в лоб, да так, что из глаз полетели искры, а сам он — кубарем наземь, под ноги царевичу, которому именно в этот момент посчастливилось выбить беглую дубину из ее медно-чугунного гнезда.

На голову хозяина.

Тот, не сказав последнего «гадюка», закатил очи под лоб и откинул руки.

Иванушка охнул, замер, испугавшись, что на очереди другая пара конечностей, бросил меч в ножны, метнулся растерянно к парню, к стволу, к постоялому двору, снова вернулся к осыпаемому медными обломками суконщику, подхватил его подмышки и стремительно — словно беговой рак-рекордсмен — задом-задом потянул его к дому.

Отступление сопровождалось издевательски-звонкими ударами изувеченной меди о мостовую.

Через пару минут из постоялого двора выбежала подмога — дядя Петера с женой и детьми — с фонарями, топорами и ножами, но к этому моменту на дереве уже никого не было.

* * *

Булыжная мостовая главной улицы сменилась утрамбованным проселком боковой, и звук, выбиваемый каблуками, стал глухим, почти не слышным.

Топ-топ-топ.

Иванушка, опустив голову, смотрел на поднимаемые сапогами облачка пыли и транскрибировал мысленно «топы», но в уши его, несмотря на усилия отвлечься, упрямо проникал голос Сергия:

— …а я тебе говорю, что это шептун, больше некому. И то, что мы не можем понять, как он это извернулся сделать, только подтверждает мои подозрения. Сделал тот, кому выгодно. А кому еще выгодно, чтобы петькин подарок в металлолом превратился, пока его Линька не увидела? Эриху! Больше некому!

— То есть, — устало вздохнул Иванушка, — ты настаиваешь, что это Эрих ночью залез с пилой…

— …или кусачками, — дотошно уточнил Волк.

— …на дерево и за несколько минут искромсал его?

— Точно, — убежденно кивнул Серый.

— Но мы не слышали звуков пилы! И кусачек тоже!

[8]

И такой поступок был бы подлостью с его стороны, а Эрих добрый! Он… он животных любит!

— Особенно жареных, — пробормотал отрок Сергий. — Вань, ну ты сам поразмысли, а? Эрих бедный, как мышь на лесопилке. А тут богатенькая наследница в девках сидит. Опарафинить конкурента, уболтать девчонку — и уровень благосостояния взлетает выше крыши! И за квартиру платить не придется опять же. А что звуков не слышно было… Он же маг, или ты забыл? Кто знает, чему их там учат? Помахал руками, пошептал — и уваля!