Страница 26 из 38
— Хорошо…
И добавил загадочно: «Теперь я могу верить…» Антор не понял — впрочем, походило на то, что юноша сказал это самому себе… Он словно задумался о чем-то — настолько, что не слышал, о чем говорит собеседник:
— А?
— Ты не слушаешь?
— Простите… — словно очнувшись, он пошарил взглядом вокруг, потом наклонился, открыл свой шкафчик, раздраженно сдвинул в сторону кучу хлама… Антор с недоумением наблюдал эту перемену — где былая неуверенность, замедленность? Движения были точны и собранны — несколько мгновений, и рабочее место готово. В правой руке уже тихо искриться легендарный паяльник, слева — несколько контрольных приборов и кучка кристаллосхем. Антор закрыл рот. Мовай виновато посмотрел на него и попросил:
— Вы… ложитесь спать, пожалуйста. Мне очень нужно сделать это, — он показал паяльником на кучу деталей, — обязательно!
— Именно сейчас? — удивился хонниец, несколько даже обиженный. Странное желание, однако, после такого разговора…
— Да. Это очень важно.
— Хм… Ладно. Спокойной ночи!
…Он несколько раз просыпался и видел освещенное крохотной лампочкой сосредоточенное лицо. Перед ним возникало из небытия что-то легкое, серебристое и праздничное, и спросонья казалось, что он создает зримое воплощение чьей-то мечты…
Глава 20
…Это продолжался сон — сон, перешедший в кошмар! Визг сирены сорвал Антора с места за полчаса до подъема вместе с половиной экипажа и, не дав опомниться, бросил в холодные объятия металла и пластика. Можно было подумать, что неведомый противник подобрался вплотную и вот-вот возьмет их на абордаж. Но действительность оказалась страшнее… Дух смерти выбрал первую жертву — добровольную. И Антор едва смог подавить вскрик, увидев между тушами стражей знакомую хрупкую фигуру…
Мовай Нга стоял, слегка согнувшись, словно под тяжестью — руки его были скручены сзади, лицо со слабой страдальческой гримасой поднято вверх и покрыто подсохшей кровью… Глаза его были закрыты. Сумрачный свет главной десантной палубы, казалось, весь сосредоточился на нем, оставив в тени замерший строй. Здесь были только десантники. И здесь вершился суд.
— …никогда еще на этом корабле не случалось ничего более позорного! И мы должны сделать так, чтобы это больше не повторилось — пусть этот суд послужит уроком, горьким уроком! — капитан Прэгг возвысил голос, и тот зазвенел струной патетики:
— Предательство нельзя подвести под обычные законы — для предателя нет закона!
«Что, что он мог сделать?!» — Антора разрывали противоположные чувства — страх, стыд, ярость свились в дикий клубок: «Не может быть, чтобы — подослан… Нет! Пацифист проклятый — что он мог сделать?!»
— …Воспользовавшись своим знанием электронных систем защиты, этот презренный выродок проник в рубку связи, чтобы сделать свое грязное дело — предупредить врага о штурме!
Гул прошел по рядам — низкий рык; блеснули ненавистью глаза, сжались кулаки. Гад! Он продал их жизнь задешево — теперь их встретит крепость, готовая к отпору. И многим, ох многим не вернуться на знакомую орбиту…
Антор знал, что происходящее транслируется на весь корабль — и те, кто спроектировал этот рейд, тоже смотрят сейчас на экран. На свою первую жертву. О чем они думают? Жгучая жалость затопила его едкой соленой влагой, не утоляющей жажду — как угораздило этого младенца подставить свою голову под этот жернов? Что он хотел сделать? И почему, почему ничего не сказал?!
«Смерть предателю! Смерть!» — выкрики становились настойчивее. Прэгг молча выжидал, пока температура чувств, раскалявших толпу, не поднимется до нужной черты. Потом, подняв руку, раздвинул губы в усмешке:
— Значит, все согласны, что закон здесь неприменим? Хорошо.
В наступившей тишине он четко повернулся и доложил невидимому капитану:
— Десант принял решение — арестованный не попадает под юрисдикцию корабля… Прошу полномочий для суда чести!
Несколько секунд прошло в молчании. Потом конвоиры, синхронно отсалютовав, повернулись кругом и мерным шагом удалились через сразу же закрывшийся за ними люк. Томительная тишина после лязга металла… ее разорвали торжествующие крики — ответ был получен.
…Процедура суда не занимала Антора — обряд перед закланием… Обряды, ритуалы — их тесный круг давил, выпрямляя все нестойкое, мягкое, слишком человеческое и непоправимо уродуя его. Пятьсот человек выносили решение — каждый должен был произнести роковое слово, поставив этим подпись под приговором. Круговая порука, скрепленная кровью… Нет, про него не забыли: «Антор Велес, Т-разведчик…» — разнеслось под низкими сводами. Подняв отяжелевшую голову, он с ужасом ощутил уставленные на него сотни глаз, горящих одним желанием… Это смерть! И, не успев осознать и проклясть свой благословенный инстинкт самосохранения, он произнес одними губами: «Виновен…»
Мовай так и не открыл глаза. Даже когда услышал имя своего командира — Антору не удалось встретиться с ним взглядом. Казалось, афрана уже давно нет здесь, а обозленные судьи, чтобы хоть как-то выместить гнев, судят сделанное в изощренном раже чучело. «Но почему же я чувствую себя виноватым? Ведь он действительно предал нас! Зачем…» — мысленные увещевания не помогали избавиться от тяжести на душе. Все идет, как идет, и ничего теперь не изменишь — трезвый рассудок пытался укротить взбаламученное месиво чувств, таких послушных обычно классному эмоциотехнику…
— …Таким образом, предатель не удостаивается огненной смерти, и труп его не будет осквернять палубу корабля… — тон капитана Прэгга был холоден и спокоен. И все же где-то очень глубоко пряталась нотка удовлетворения, как от хорошо сделанной работы.
— Врач освидетельствует скафандр, — продолжал вещать капитан, — там должно быть: полная норма воздуха, половинная норма воды, десять таблеток концентрата…
Он продолжал педантично перечислять, упомянув даже аптечку с минимальным запасом лекарств и обменную массу. «Господи, о чем это он?» — хонниец поднял голову… Увиденное навсегда осталось в его памяти.
…Был скафандр — обычный оболочечный скафандр для наружных работ, снежно-белого цвета… Мовай стоял, неловко повернувшись, и, кажется, смотрел на этот скафандр — а может быть, и нет. Вот деловито возившиеся в непривычной для себя роли техников десантники один за другим выпрямились и отошли, волоча по палубе ранцевый двигатель — у Антора мурашки побежали от скрежета… Медленно, словно во сне, афран поднял руку и положил ладонь на биоконтакт. Теперь он стал хозяином этого скафандра. Надолго?
Антор понял. И впился ногтями в ладонь, мгновенно покрываясь холодным липким потом. Суд вынес приговор. И он тоже проголосовал «за»…
Огромный корабль, светясь разноцветными огнями, неожиданно возник в одном из пустынных секторов космоса, прервав на мгновение свой призрачный полет. Ничто не нарушало строгой геометрии его форм, выдавая повреждение — он остановился не для ремонта. Из раскрывшегося шлюза медленно выплыла крохотная по сравнению с кораблем фигурка, ослепительно-белая в лучах прожекторов. От первоначального толчка она обрела некоторую, хотя и небольшую, скорость, и теперь отдалялась — все дальше и дальше. Все происходило так просто и буднично, что ничем не напоминало казнь. Когда белая фигурка достаточно отдалилась, корабль исчез…
…Антор очнулся от внутреннего онемения только на двенадцатом уровне — сквозь звеневшую в ушах тишину до сознания дошел голос врача: «Ах дурак я, дурак… Старый дурак… Я не должен был говорить при мальчике о таких вещах…» Голос пресекся, и некоторое время слышалось только сопение. Слова ничего не зацепили в памяти — они только разбудили… И нахлынувший поток мыслей, образов, ассоциаций властно и безжалостно потащил за собой, не подчиняясь желанию — Антор уже ярко, в мельчайших подробностях представил себя на месте того… Сейчас, в эту секунду он — один. Жалкая пылинка живого на триллионы и триллионы километров пустоты. Это было убийственно — вся его подготовка эмоциотехника обернулась тяжким потрясением. Глухо промычав, он согнулся пополам, уткнувшись во что-то мягкое… В живот доктора. Держа его, сотрясаемого дрожью, тот что-то говорил мягко и напевно, положив ему на голову большую теплую ладонь; он продолжал уговаривать, пока острота этой ледяной тоски не притупилась, превратившись в тупую ноющую боль. Доктор был хорошим психотерапевтом… Но эту боль он убрать не мог — она останется навсегда. Душевные раны затягиваются в те же сроки, что и физические — но получатели ветеранских пенсий могли бы многое рассказать о том, как мозжат старые, давно зажившие раны… «Как же… Как же он… один…» — жалкие всхлипывания перешли в стон.