Сицилиец

А дипломы эти имели громадное значение. Как еще избавиться семьям от сыновей, не имеющих ни стремлений, ни таланта, ни знаний? Родителям придется содержать их до конца жизни. А с дипломами — пергаментными листочками из университета — эти же самые балбесы могут стать учителями, врачами, членами парламента, в худшем случае — мелкими правительственными чиновниками.

Гектор Адонис заметил по крайней мере трех главарей местных мафий, бродивших по территории в поисках своих жертв. На них были матерчатые кепки и кожаные сапоги; тяжелые вельветовые пиджаки переброшены через руку, ибо погода стояла еще теплая. Они несли в качестве подарков корзины с фруктами и бутылки с домашним вином в бамбуковой оплетке. Не взятки, а сладкая пилюля от того страха, который охватит профессоров при их виде. Ибо большинство профессоров были сицилийцами и понимали, что в этих просьбах отказывать нельзя.

Один из главарей мафии, одетый настолько по-деревенски, что мог бы выступать в опере «Сельская честь», как раз вошел в здание и поднимался по ступенькам. Гектор Адонис приготовился со злобным удовлетворением разыграть знакомую комедию.

Адонис знал этого человека. Его звали Буччилла, он владел фермой и стадом овец в городке под названием Партинико, недалеко от Монтелепре. Они обменялись рукопожатием, и Буччилла передал ему принесенную корзину.

— У нас столько опадает и гниет фруктов, что я подумал — отнесу-ка немного профессору, — сказал Буччилла. Он был невысокого роста, но кряжистый, с могучим торсом много трудившегося человека. Адонис знал, что его считают честным, что он достаточно скромен, хотя мог бы с помощью своей силы нажить богатство. В глазах старых главарей мафии, которые боролись не за богатство, а за уважение и честь, он был недотепой.

Адонис улыбнулся, принимая фрукты. Какой сицилийский крестьянин допустит, чтобы что-нибудь пропадало?…

Буччилла вздохнул. Он был любезен, но Адонис знал, что эта любезность в долю секунды может обернуться угрозой. Так что он приветливо улыбнулся, когда Буччилла заговорил:

— Ну и каверзная же жизнь. У меня работы полно на земле, но, когда сосед попросил сделать маленькое одолжение, разве я мог отказать? Мой отец знал его отца, мой дед — его деда. Натура у меня такая, а может, и мое несчастье, что я все сделаю для друга, коль попросит. В конце концов, разве все мы не христиане?

— Мы, сицилийцы, все одинаковы, — мягко заметил Гектор Адонис. — Чересчур великодушны. Именно поэтому северяне в Риме так нахально нас и используют.

Буччилла уставился на него проницательным взглядом. Тут никаких проблем не будет. И разве он не слышал где-то, что этот профессор друг «Друзей»? Он не выглядит испуганным. А если он друг «Друзей», то почему он, Буччилла, не знал этого? Но у «Друзей» существуют разные уровни. Во всяком случае, перед ним был человек, понимавший, в какой мире живет.

— Я пришел просить вас об одолжении, — сказал Буччилла, — как один сицилиец другого. В этом году сын моего соседа провалился на экзаменах в университете. Вы провалили его. Так утверждает сосед. Но когда я услышал ваше имя, я сказал ему: «Что? Синьор Адонис? Не может быть, у этого человека добрейшее в мире сердце. Он никогда не совершил бы такого зла, если бы знал все факты. Никогда». Поэтому они просили со слезами на глазах рассказать вам все как есть. И с величайшим смирением попросить изменить ему оценку, чтобы он мог выйти в мир и зарабатывать на хлеб.

Гектора Адониса не обманула эта изысканная вежливость… Если отвергнуть просьбу Буччиллы, однажды ночью последует выстрел из лупары. Гектор Адонис вежливо попробовал оливки и ягоды из корзины.

— О, мы не можем допустить, чтобы молодой человек голодал в этом ужасном мире, — сказал он. — Как зовут этого парня?

И когда Буччилла назвал его, он вытащил из нижнего ящика стола ведомость. Полистал ее, хотя конечно же прекрасно знал, о ком идет речь.

Провалившийся студент был деревенщиной, неотесанным парнем, увальнем, большим животным, чем овцы в хозяйстве Буччиллы. Это был обленившийся бабник, пустопорожний хвастун, безнадежно безграмотный, не знавший разницы между «Илиадой» и сочинениями Джованни Верга. Несмотря на все это, Гектор Адонис мило улыбнулся Буччилле и тоном, полным удивления, сказал:

— Ах да, у него были какие-то трудности на одном из экзаменов. Но это легко уладить. Пусть он придет ко мне, и я подготовлю его в этих самых комнатах, а затем снова проэкзаменую. Больше он не провалится.

Они обменялись рукопожатием, и посетитель ушел. Приобрел еще одного друга, подумал Гектор. И зачем все эти молодые обалдуи получают университетские дипломы, которые они не заработали и не заслужили? В Италии 1943 года они могли использовать их лишь на подтирку, продолжая оставаться посредственностями.

Телефонный звонок прервал его мысли и вызвал раздражение иного рода. Сначала раздался короткий звонок, затем последовала пауза и три более отрывистых звонка. Телефонистка за пультом болтала с кем-то и нажимала на рычажок в перерыве между фразами. Это настолько вывело Адониса из себя, что он закричал в телефонную трубку «pronto» резче, чем следовало.

К несчастью, звонил ректор. Но у ректора — ярого приверженца вежливости на службе — были другие заботы, и он не обратил внимания на резкость профессора. Голос его дрожал от страха, он чуть ли не плакал.

— Мой дорогой Адонис, — сказал он, — могу я попросить вас зайти ко мне. Университет стоит перед серьезной проблемой, разрешить которую можете только вы. Это чрезвычайно важно. Поверьте, мой дорогой профессор, я буду вам благодарен.

Такое подобострастие заставило Гектора Адониса занервничать. Чего этот идиот от него хочет? Перепрыгнуть через Палермский собор? Он мягко попросил:

— Может быть, хотя бы намекнете. Тогда по пути я подготовлюсь.

Голос президента упал до шепота:

— Высокоуважаемый дон Кроче почтил нас своим визитом. Его племяннику — студенту-медику — преподаватель предложил подобру-поздорову уйти с курса. Дон Кроче приехал и самым нижайшим образом просит пересмотреть это решение. А преподаватель медицинского колледжа настаивает, чтобы молодой человек ушел.

— Кто этот дурак? — спросил Гектор Адонис.

— Молодой доктор Натторе, — ответил президент. — Уважаемый преподаватель, но несколько не от мира сего.

— Я буду у вас через пять минут, — сказал Гектор Адонис.

Быстро шагая через лужайку к главному зданию, Гектор Адонис размышлял, что же предпринять. Сложность не в ректоре, он всегда призывал Адониса в аналогичных случаях. Сложность в докторе Натторе. Адонис знал доктора хорошо. Прекрасный медицинский работник, прекрасный преподаватель — его смерть определенно будет потерей для Сицилии, отставка — потерей для университета. К тому же он — напыщенный зануда, человек несгибаемых принципов и неподкупной честности. Но даже он должен был слышать о великом доне Кроче, даже в его гениальном мозгу должен был сохраниться элемент здравого смысла. Что-то тут не так.

Перед входом в главное здание стоял длинный черный автомобиль, рядом, облокотясь на него, красовались двое в строгих костюмах. Респектабельнее от этого они совсем не выглядели. Должно быть, телохранители, оставленные здесь вместе с шофером из уважения к ученым, к которым приехал дон Кроче. Адонис заметил их изумление, потом насмешливые взгляды при виде его маленькой фигуры, отлично сшитого костюма, портфеля под мышкой. Неужели такой коротышка может быть другом «Друзей»? Он стрельнул в них холодным взглядом, и они сразу перепугались.

Кабинет ректора походил скорее на библиотеку, чем на деловое помещение; его хозяин был больше ученым, чем администратором. Вдоль всех стен стояли книги, мебель была массивной, но удобной. Дон Кроче сидел в громадном кресле, потягивая кофе. Его лицо напоминало Гектору Адонису нос корабля в «Илиаде», изуродованный годами сражений и бурными морями. Дон притворился, будто они никогда не встречались, и Адонис позволил ректору себя представить. Это был фарс, но доктор Натторе принял все за чистую монету.