Страница 8 из 11
Из царского вагона спрыгивает часовой, становится возле подножки, приваливается к вагону. В тамбуре показывается царь. Он, как всегда, в военной полевой форме, в портупее, сверху на плечи накинута полковничья шинель, но погоны уже с мясом оторваны. На голове фуражка без кокарды. Из-под фуражки виднеются поседевшие виски. Николай вдыхает ночной воздух, вглядывается в темноту. Оттуда слышны приглушенные голоса, вспыхивают огоньки сигарет, кто-то шумно справляет нужду.
Николай интересуется у солдата:
– Какая станция?
Тот лениво сплевывает на сторону:
– Не положено отвечать, вашброть.
Царь, разминая затекшие ноги, неуклюже спускается на землю. Закуривает от спички, пряча ее от ветра. Предлагает портсигар конвоиру:
– Не желаете закурить?
Конвоир молча запускает пятерню в портсигар, берет горсть сигарет, прячет за пазуху, одну засовывает в рот. Наглея, смотрит в упор на царя:
– Нам огоньку бы…
Царь молча подает ему спички. Солдат раскуривает, прячет спички в карман. Царь:
– Спички верните, пожалуйста!
Солдат нехотя отдает спички:
– На!
Царь, хрустя гравием под ногами, идет вдоль вагона. Солдат кричит:
– Эй, вашброть, не ходи далеко, я ведь, если что, и пульнуть могу!
Царь поворачивает назад.
На другом конце станции спешивается конный отряд. Первым спрыгивает с лошади и бросает повод ординарцу человек в такой же офицерской шинели, как у Николая. Он высок, гораздо выше царя, плечи широко развернуты, в движениях чувствуются уверенность и сила, в голосе – привычка повелевать.
Он отдает какие-то команды своим людям, те уводят лошадей под уздцы. На нем такая же полевая форма, перетянутая портупеей, на боку наган в коричневой кожаной кобуре. Рука у него на перевязи после ранения, поэтому шинель с одной стороны просто накинута на плечо. На груди топорщится революционный красный бант. Заметна многодневная небритость на лице, но это еще не борода.
Человек идет вдоль вагонов, вглядываясь в узкие редкие полоски света, пробивающегося из-за штор. Похоже, он кого-то ищет. Вскоре они с царем сходятся в нескольких метрах друг от друга. Оба входят в кольцо света под раскачивающимся фонарем.
Тут в полной тишине нагрудные часы у красного командира громко играют мелодию «Боже, царя храни!».
– Какой странный бой у вашего брегета! – удивляется царь. – Вот уж не думал, что теперь это может кого-то забавлять.
– По специальному заказу делали в Лозанне к трехсотлетию Российского Императорского Дома, ваше императорское величество! – отчеканивает красный командир, прикладывая руку к фуражке.
Подходит с ружьем наизготовку конвоир от вагона:
– Эй, кто таков? Не положено!
Увидев красный бант на груди:
– Докýмент, докýмент есть?
Красный командир:
– Вольно, боец. Я командир отряда особого назначения. Следуем за поездом по приказу революционного командования Уральского реввоенсовета.
Показывает издали конвоиру какую-то красную книжку. Тот козыряет и отходит к вагонам, утратив интерес к случайным собеседникам.
Царь продолжает разговор с ночным незнакомцем:
– Офицер? Из бывших? Что-то мне ваше лицо знакомо. В каком полку служили?
– Полковник ее императорского величества подшефного уланского полка князь Ильницкий, ваше императорское величество!
– Оставьте фанфаронство, князь. Теперь я такой же отставной полковник, как и вы. Но что привело вас к красным? Ужели ваша ненависть к нам так велика?
– Полагаю, что в служении России и Отечеству буду более полезен в этом качестве… Ваше величество! – после небольшого замешательства решительно добавляет полковник.
– Убеждения, значит…
– Так точно! Убеждения, как честь и верность присяге, для русского офицера превыше всего, ваше императорское величество!
Царь начинает понимать происходящее, он снимает фуражку, вытирает лоб платком.
– Вы отважный человек. Вам известны наши тягостные обстоятельства?
– В меру моих полномочий, ваше величество.
– Как вы полагаете, они изменятся?
– Надеюсь, ваше величество. – Полковник продолжает украдкой следить за светом из окон.
– Оставьте, полковник. Я не нуждаюсь в утешениях. Вы знаете, куда нас везут?
– В Екатеринбург, вглубь, в самое сердце России.
– Понимаю. Оттуда не выбраться. Да и стреляют всегда в сердце. Так надежней.
– Ваше величество, ситуация неустойчива. Все меняется с каждым днем. Немцы оккупировали Украину, взяли в кольцо Петроград. Столица переехала в Москву. Чешский корпус в Сибири поднял мятеж, свыше 40 тысяч чехов движутся на восток. Большевики нервничают, в Советах разногласия, могут не удержать власть.
– То-то и оно. Вы военный и понимаете, что самая лучшая для них стратегия – запрятать Романовых в глуши, чтоб нас вообще не было.
– Ваше величество…
– Оставьте, оставьте. Я полковник российской армии, а не институтка. Об одном вас прошу, если это случится… Когда придет моя пора, позаботьтесь, сколько сможете, о моей семье.
– Разумеется, ваше величество, все, что смогу. Обещаю.
– Если вам понадобятся средства, документы… Может быть, вы последний порядочный человек, которого мне посылает судьба на этом пути, – Николай тяжело вздыхает и достает небольшой блокнот с карандашом, быстро пишет и передает записку Ильницкому. Тот читает при свете спички и тут же сжигает листок. Поднимает глаза на царя:
– Документы я сам могу обеспечить любые, для меня не проблема. А средства могут семье действительно понадобиться, все ведь не предусмотришь…
Огонек спички хорошо освещает лицо Ильницкого, склоненное над запиской, и царь, вдруг вспомнив его по давнему инциденту с княжной в Царском Селе, произносит с надеждой и оживлением в голосе:
– Теперь я вас действительно вспомнил! Вы, кажется, были увлечены княжной Анастасией, жуировали с ней?
Но тот снова возвращается к официальному тону:
– Никак нет, ваше императорское величество, клевета и наветы от недоброжелателей.
Царь с сожалением и с едва уловимым укором в голосе:
– Вот как. Но ведь, похоже, вы тогда многими увлекались, полковник…
– Конечно. Отчего бы и нет? Я отлично знаю, что такое увлечение женщиной. Нет, нет и нет, княжной никогда не увлекался. – Полковник смотрит в сторону вагона, ища глазами светлую полоску под оконной шторой. Полоска света вздрагивает и снова уменьшается. Лицо Ильницкого передергивается, напрягается в ожидании, но вслед за этим на нем отражается разочарование.
И вдруг осипнув, сбившимся голосом он совершенно буднично произносит куда-то в сторону:
– Я люблю Анастасию Николаевну, Николай Александрович.
Царя это нелепое, неловкое, вовсе ненужное здесь признание застает врасплох. Он не сразу может прийти в себя:
– Господи, что же это? Не много ли на себя берете, господин полковник?
Ильницкий, уже овладев собой, твердым взглядом смотрит в глаза царю.
– Много, мало – что теперь мерить? Сколько смогу, столько и понесу своей ноши, господин полковник, – теперь он говорит с царем на равных, подчеркнуто не заботясь об этикете.
Царь, несколько опомнившись, все еще путается в словах и мыслях:
– Извините меня, князь. Для отца это так неожиданно. Господи, да сколько же вы с ней в жизни-то виделись? Всего однажды на пруду? Как вы можете любить ее? Не переоценивайте свои чувства, князь…
У офицера надломился голос, но все так же твердо он смотрит Николаю в глаза, с абсолютной уверенностью в своей правоте.
– Государь… Я не знаю… Разве за тысячи лет хоть кому-то удалось найти этому объяснение?
Между ними повисает неловкая пауза. Оба молча курят, приходя в себя, и от обоюдного смущения не глядя друг на друга.
Царь вдруг мягко улыбнулся, понимая бессмысленность дальнейших споров.
– А ведь это я сразу после той скачки послал вас на фронт.
– Я догадался, – одними глазами улыбнулся в ответ Ильницкий.
– Не ждите извинений, князь. Даже сейчас я бы сделал это снова.