Пусть умирают дураки

Но это помогает принять общество и простить своих ближних. Когда это достигнуто, никто не останется жуликом, разве что ему действительно нужны деньги.

Теперь обратимся к одной из наиболее поразительных повестей об успехе и истории литературы. Интимные жизни гигантов нашей культуры. Особенно одного безумного выродка. Шикарный мир. Итак, теперь мы имеем мир бедного, борющегося за выживание гения, преступный мир и шикарный литературный мир. Все это перемешано со множеством секса и некоторыми общими идеями, которые, однако, не оглушают тебя, а, возможно, даже покажутся интересными. И наконец, финальная сцена в Голливуде, где наш герой получает все свои награды, деньги, славу, прекрасных женщин. И… Не уходи — не уходи — как все это обращается в прах.

Этого мало? Ты слышал все это и раньше? Но помни, я мастер волшебного. Я могу сделать всех этих людей по-настоящему живыми. Я могу показать тебе, о чем они действительно думают и что чувствуют. Ты будешь их оплакивать, каждого из них, обещаю тебе. Или, возможно, просто смеяться. Во всяком случае, нам предстоит много развлечений. И мы узнаем кое-что о жизни. Что, вообще-то говоря, бесполезно.

И я знаю, о чем ты думаешь. Этот жулик пытается заставить нас перевернуть страницу. Но постой, это же просто история, которую я хочу рассказать. Что в этом плохого? Даже если я отношусь к ней серьезно, от тебя этого не требуется. Просто приятно проведешь время.

Я хочу тебе поведать историю, и на большее не претендую. Я не хочу ни успеха, ни славы, ни денег. Но это просто: большинство мужчин, большинство женщин не хотят этого, правда. Лучше того, я не хочу любви. Когда я был молод, некоторые женщины говорили, что любят меня за длинные ресницы. Я принимал это. Позже за мое остроумие. Потом за мою власть и деньги. Потом за мой талант. Потом за мой разум — глубокий. Хорошо, я могу принять все это. Единственная женщина, которая меня пугает, это та, которая любит меня только за то, что я есть. У меня есть на нее планы. У меня есть яды и кинжалы, и темные гробницы в пещерах, чтобы укрыть ее. Ей нельзя разрешать жить. Особенно если она сексуально преданна и никогда не врет, и всегда ставит меня выше всего и всех.

В этой книге будет много о любви, но книга эта не о любви. Эта книга о войне. О старой войне между верными друзьями. О великой «новой» войне между мужчинами и женщинами. Конечно, это старая история, но она теперь начинается сначала. Воительницы Женской Эмансипации думают, что у них есть нечто новое, но их армии просто сошли с партизанских холмов. Сладкие женщины всегда осаждали мужчин: в колыбелях, в кухне, в спальне. И у могил их детей, лучшее место, чтобы не слышать мольбу о жалости.

А, ты думаешь, что у меня зуб на женщин. Но я никогда не испытывал к ним ненависти. И они окажутся лучше мужчин, вот увидишь. Но правда в том, что только женщины могли сделать меня несчастным, и они делали это, начиная с колыбели. Но это же может сказать большинство мужчин. И с этим ничего не поделаешь.

Ах, какую мишень я из себя сделал! Я знаю — я знаю — искушение почти непреодолимо. Но будь осторожен. Я ловкий рассказчик, не какой-то там уязвимый чувствительный художник. Я принял меры. У меня еще есть несколько сюрпризов.

Но довольно. Позволь мне приступить к делу. Позволь мне начать и позволь мне закончить».

И это был великий роман Осано, бессмертное творение, которое должно было принести ему Нобелевскую премию и восстановить его славу. Жаль, что он не написал его.

То, что он был великим мастером надувать, что следовало из этих страниц, н° имело никакого значения. Может быть, это было даже частью его гениальности. Он хотел поделиться своими внутренними мирами с окружающим миром, вот и все. И вот эта последняя шутка — шесть страниц его романа. Именно шутка, потому что мы с ним совершенно разные писатели. Он — такой щедрый. А я — теперь я это увидел — такой прижимистый.

Я никогда не был без ума от его работы. Даже не знаю, любил ли я его, вообще говоря, как человека. Но я любил его как писателя. И потому я решил — может быть, ради удачи, может быть, ради силы, а может быть, просто из озорства — использовать эти страницы как свои собственные. Нужно было только изменить одну строчку. Смерть всегда вызывала мое удивление.

Глава 51

У меня нет истории. И этого как раз Дженел никогда не понимала. Того, что я начинаюсь с самого себя. Что у меня никогда не было ни дедушки с бабушкой, ни родителей, ни теток, ни дядьев, не было друзей семьи, не было двоюродных сестер и братьев. Что в моих детских воспоминаниях нет места какому-то особому дому, особой уютной кухне. У меня не было ни своего города, ни деревни. Что моя история начинается с самого себя и моего брата, Артура. И того, что, когда границы мои раздвинулись и включили в себя Валери и ребят и ее семью, и я стал жить с ней в городском доме, когда я стал мужем и отцом — тогда они стали моей реальностью и моим спасением. Но мне больше нечего волноваться о Дженел. Я не видел ее больше двух лет, а с момента смерти Осано прошло уже три года.

Вспомнить Арти мне невыносимо тяжело, и даже когда я мысленно произношу его имя, слезы появляются у меня в глазах, но он единственный, о ком я когда-либо плакал.

Все два последних года я сидел в своем рабочем кабинете и занимался тем, что читал, писал и был примерным мужем и отцом. Иногда я выбираюсь в город пообедать с друзьями, но мне нравится думать о себе как о серьезном, занятым делом человеке, который отныне будет вести жизнь гуманитария, литератора. Все авантюры и приключения которого — в прошлом. Короче говоря, я молюсь о том, чтобы жизнь больше не готовила мне сюрпризов. В спокойной атмосфере этой комнаты, окруженный моими магическими книгами, Остином, Диккенсом, Достоевским, Джойсом, Хемингуэем, Драйзером, и вот теперь Осано, я чувствую себя уставшим до последнего предела зверем, вновь и вновь вырывавшимся на волю, прежде чем обрести окончательную свободу.

Подо мной, в доме, ставшем теперь моей историей, я знал, что сейчас происходит — моя жена хлопотала на кухне, готовя воскресный обед. Мои дети смотрели телевизор и играли в карты в нижнем кабинете и, поскольку я знал, что они там, печаль, охватившая меня, была все же переносимой.

Я снова перечитал все книги Осано; ранние его вещи написаны просто здорово. Я попытался проанализировать причины неудач позднего периода его жизни, то, почему он так и не смог завершить свой великий роман. В ранних его книгах чувствовалось восхищение этим удивительным миром и людьми, живущими в нем. В итоге он пришел к удивлению от самого себя. Сделать легенду из собственной жизни — вот что теперь стало заботить его. И писания его предназначались скорее миру, чем самому себе. Каждая строчка взывала больше о внимании к персоне Осано, чем к его искусству. Все должны были узнать, каким умным, каким неподражаемым он был. Его персонажи, плод его воображения, никогда не были столь же талантливы и великолепны, как сам Осано. Он напоминал чревовещателя, которому не дает покоя успех у публики его же собственной куклы. И все же я считаю его великим человеком. Я думаю о его пугающей человечности, бьющей через край любви к жизни, о его невероятной одаренности, и о том, что с ним всегда было интересно.

Как я могу говорить о его провале как художника, если его литературные достижения, хоть и не лишенные недостатков, намного превосходят мои собственные? Я вспомнил, как, разбираясь в его бумагах после его смерти, я приходил все в большее изумление, понимая, что незаконченного последнего романа я так и не обнаружу. Мне трудно было представить, что он все эти годы прикидывался, что работает над романом, а на самом деле мудился с заметками. Теперь я понимаю, что он просто исчерпал себя. И не было в этой последней шутке ни хитрости, ни злого умысла, а просто все это забавляло его. А еще давало деньги.

Он был автором замечательной прозы, к нему приходили стоящие идеи, на уровне его поколения, но ему доставляла удовольствие роль негодяя. Я прочитал все его заметки, более пятисот страниц, написанных от руки на длинных желтых листах. Это были гениальные заметки. Но заметки — это ничто.