Страница 30 из 56
А в ту пору как раз брали Муската, в Лианозове. Он там целую армию завел, погнали всех, и кто-то из начальства возмутился – что это в такой момент боевой офицер сидит в оружейном обезьяннике как Чарли Гордон. Пусть-де захватит, что там есть под рукой, и со всеми в Лианозово.
– Я знаю, – сказала Полина. – По всему Управлению слухи ходили.
Вот уж не думал, что она в курсе той давней истории. Какие были слухи, тоже представляю; когда там же, в Лианозове, уже после всего пили вместе с «Альфой», один усач все никак не мог успокоиться: «Ну, извини, брат, чуть опоздали, ну бывает… Но, мужики, что я видел! Кухонным ножом, простым кухонным ножом… Прямо слалом! Они палят в него с четырех сторон, а он между ними танцует вальс Штрауса! Я ахнуть не успел, а на полу уже четыре трупа кашляют… Ты объясни, земляк, как это сквозь тебя пули пролетают?»
– Почему ты не стрелял? – спросила Полина.
– Интересно, что ты об этом спрашиваешь… Такой же вопрос мне задал Старик, во время нашей с ним первой встречи… Да, вот не стрелял. Баранов режут… есть такая поговорка… Прости, это у меня сохранились восточные замашки. Просто был не в настроении. Стало противно. Какое-то деревенское вахлачье, быдло, еле грамоту осилили, натянули джинсы, навешали на себя американские бирюльки и возомнили себя крутыми. Кухонный нож для таких в самый раз. Да и сунули мне дурацкий «Макаров», его и в руки-то брать пакостно…
– А что ты ответил Богуну?
– Да, в общем, то же самое, и, наверное, в чем-то угадал, потому что в группу-то он меня взял, но дидактики его я уже в тот раз наслушался. Россия-де сильна провинцией, и за такой подход москвичей и ненавидят по всей стране. А «Макаров» – самый надежный пистолет в мире.
– А ты что?
– А я говорю – кирпич еще надежнее, товарищ полковник. И смазка на морозе в нем не загустевает. Что касается провинции – против ничего не имею, но провинциальности не выношу, это точно. Потому что провинциальность – это основа для фанатизма. Даже если у этого парня в голове что-то есть, и он не просто конченый деревенский идиот, все равно, у него в детстве был какой-нибудь дядя Яков, или дядя Мехмед, который в пять лет объяснил ему, что в жизни правильно, а что нет. И вот эти объяснения уже ничем и никогда не вытравишь – дай этому провинциалу хоть двадцать образований и степеней, все равно в глубине души он будет верить, что истина в последней инстанции – это как раз те наставления дяди Якова, а нас с нашими философиями можно в лучшем случае пожалеть, потому что в нашем детстве не было такого дяди. Страшнее кошки зверя нет. И никогда ничего такому типу не докажешь. Иметь дело с такими физически опасно.
Разговор пресекся. Близился момент истины, который я старался оттянуть всеми силами – до желудочных колик не хотелось приступать к объяснениям, но деваться было некуда. Полина со своей драматической складкой между бровей сидела напротив, вся какая-то широкая, в громадных серых глазах застыл вопрос, толщи русых волос шлемом вокруг головы… Эх, пропади ты все пропадом…
– Полина… Я, наверное, виноват перед тобой… Да что с меня взять, я теперь конченый псих после всех своих приключений, обо мне так и говорят. Я ущербный, чокнутый и нуждаюсь и верю точно таким же чокнутым… А ты совершенно нормальная девушка, у тебя должна быть нормальная семья, дети и все такое. Ну куда тебе со мной? Знаешь, у меня есть такое правило: рисковать только собственной шкурой. Я не имею права уродовать тебе жизнь. У меня такой план: подкопить денег и поселиться где-нибудь в глуши, в лесу, завести огород… и никому не мешать.
Полина помолчала, ухватила себя за подбородок, словно проверяя, на месте ли он, потом горестно вздохнула. Мне почему-то вспомнилось детство, Приокско-Террасный заповедник, осень, листопад и зубр, к которому я по юной своей глупости рискнул подойти вплотную. Он тоже вздохнул, и меня заметно качнуло горячей воздушной волной. Бесконтрольные ассоциации. Прав Старик.
– А если нормальная девушка тоже хочет быть счастлива? – спросила Полина. – Если нормальной девушке нужен именно этот чокнутый в драной куртке? И только он, и никто другой? Я хочу, чтобы у нас с тобой был дом… а не такая вот берлога с белыми стенами, и не какой-то там лесной огород. Скажи, ты на самом деле меня любишь – так, как говорил?
Если это и был момент истины, то жуткий момент жуткой истины. Меня, как и тогда в библиотеке, обуял ужас, но Полина сама пришла мне на помощь.
– Да, – снова вздохнула она. – Сейчас ты будешь благородно отрекаться от всех своих слов, лишь бы не превратить мою жизнь в кошмар. Володя, я ведь не хрустальная, я много чего могу выдержать… Скажи правду, я тебе действительно нравлюсь? Так, как ты мне говорил?
Серые глаза снова надвинулись, и мне вдруг вспомнилась старинная песня:
Или красочные описания типа – «он начал тонуть в ее синих глазах». Ну и ну. Дно глаза – это сетчатка. Если он провалился до сетчатки, то дальше, скорее всего, по зрительному нерву долетел до самого мозжечка, и там застрял. Если, конечно, не снял ботинки.
Нет, други веселые, не тонул я в Полининых глазах, это они вдруг начали погружаться в меня – все глубже и глубже, и спустя краткое время я чувствовал их уже где-то в животе. Заговорило во мне что-то дремучее, глубинное и подкорковое. Страшная, неодолимая сила исходила от Полины, и противостоять этой силе было совершенно невозможно – все равно, что пытаться вычерпать океан ложкой… сидя на плоту посреди этого океана. Да-с, а вдали нарастает цунами. Казалось, ефремовская Рея-Кибела, восстав из Бог знает каких веков, явилась простому смертному, и противиться, трепыхаться и рефлексировать не только смешно, но и глупо. Целые поколения косматых предков незримо салютовали мне бронзовыми щитами.
Ладно, черт с вами, не в этом доме надо искать святого Амвросия, я сдавленно замычал и закивал. Полина запустила мне руку в волосы и притянула мой лоб к своему.
– Поцелуй меня, – прошептала она и чуть позже спросила: – У тебя есть большое полотенце или халат?
Минут через десять она предстала передо мной, завернутая в это самое полотенце, сияя, как Фрея древних германцев, и протягивая ко мне руки.
– У тебя красивая ванна. Ты сам все это сделал? Плитку, медные трубы?
– Да, и пол, и окна. Здесь до меня были окопы Сталинграда…
На этом разговоры закончились. Смотав с Полины ее импровизированный наряд, я впервые смог по-настоящему оценить масштабы доставшегося мне сокровища и, как всегда некстати, мне пришла на ум старинная поговорка: «Этот нос семерым Бог нес, да одному достался». Что ж, если закон сохранения материи не врет, то многим же бедным девушкам выпало ходить по земле без переда и зада, чтобы существовала такая роскошь, как Полинина фигура.
Дальше надо было постараться не обмануть ожиданий и, с одной стороны, я надеюсь, что не обманул, а с другой – что мы не слишком обеспокоили соседей.
– Мне скоро тридцать, – сказала Полина жарким шепотом, еще толком не отдышавшись – господи, от этих широко расставленных глазищ, горящих тяжким фанатичным огнем, кружилась голова. – Моя жизнь проходит впустую, мне не нашлось места ни в армии, ни в ФСБ… я не нужна. Но я хочу, чтобы у меня… у нас с тобой была, по крайней мере, семья. Володя, доверься мне. Я буду тебе очень хорошей женой. Только не называй меня Полей… я этого не выношу.
Хорошей женой… н-да. Она перекатилась на живот, я мог видеть ее всю и вдруг вспомнил рассуждения Игорька. Попа у Полины была идеально треугольной формы.
– Полина, а ты Цвейга любишь?
Она ничуть не удивилась, словно именно такого вопроса и ждала.
– Люблю. Ну, новеллы не очень, а исторические романы очень люблю.
Ого.
– А лазанью умеешь готовить?
– С грибами? Умею.