Свободные

- Вставай, - устало приказываю я и помогаю парню оторваться от дивана, - надо уходить.

- Я думаю, ты права, но не признаюсь в этом.

Удивленно усмехаюсь. Общаться с Димой, когда тот пьян, гораздо приятнее, чем когда он соображает. Да, от него ужасно пахнет, и его колени постоянно прогибаются, но, тем не менее, он хотя бы не стремится испортить мне жизнь, что значительно расслабляет обстановку.

Мы выходим на улицу, пройдя через все круги ада. Блондин падает каждые две минуты, а я, как не пытаюсь его поднять, постоянно терплю неудачи. Он слишком тяжелый, а я слишком слабая. В итоге добираемся до выхода едва ли не к полуночи, и уже на парапете в нескольких метрах от собравшейся толпы, Диму тошнит прямо мне на туфли. Я думаю, хуже и быть не может, однако он делает это еще раз, и меня распирает дикая злость.

- Хватит уже, - ною я, морщась от отвращения, - господи, ты просто невыносим.

- Мне уже лучше, спасибо.

- Я за тебя рада.

- Ты злишься, золотце? Я ведь не специально, - Дима вытирает руками лицо, и его глаза резко закатываются, будто он теряет сознание. Парень валится вниз, а я испуганно вскрикиваю.

- Эй! Ты чего? Эй! – бью его по щекам. Колени неприятно обжигает холодный асфальт, но мне плевать, ведь увидеть смерть блондина от передозировки – не самое лучшее завершение дня. - Дима, хватит меня пугать! Дима!

- Я тебя пугаю? – неожиданно вяло переспрашивает он. Даже в таком состоянии, у него вдруг находятся силы для того, чтобы криво и нагло ухмыльнуться, - это уже прогресс, лгунья.

- Где твоя машина?

- Бери любую. Тут все мое.

- Если бы, - вздыхаю я. Поднимаюсь на ноги и осматриваю парковку. Вокруг столько иномарок. Любой из этих автомобилей может принадлежать Болконским. – На чем ты приехал?

- Я прилетел.

- На чем?

- На крыльях любви.

Он перекатывается на спину. Смотрит вверх, на небо и выглядит так дико, что мне вдруг становится смешно. Люди за моей спиной шепчутся. Наверняка, не каждый день сын одного из самых влиятельных людей Питера, валяется в луже из собственной блевотины.

- На тебя смотрят.

- На меня всегда смотрят, - невозмутимо отвечает он. – Я не виноват в том, что сейчас я им не нравлюсь. Не волнуйся. Пройдет несколько дней, и они вновь меня полюбят. У них нет иного выхода.

В его голосе столько горечи. Удивленно хмыкаю и задумываюсь: почему люди способны говорить то, что думают только тогда, когда ни черта не соображают?

Неожиданно ко мне подходит незнакомый мужчина в черном, идеально-выглаженном костюме. Он останавливается около Димы и снимает очки так резко, что едва не задевает меня локтем и не выкалывает мне глаз.

- Я отвезу вас домой, слышите? – говорит он младшему Болконскому, однако тот лишь грозно сводит брови. – Вы в порядке?

- Как он может быть в порядке, - недоумеваю я, - он лежит в собственной рвоте. Едва соображает. Неужели это «в порядке»?

Мужчина переводит на меня взгляд.

- А вы кто, можно узнать?

- Она – моя судьба, - пьяно отшучивается Дима. Пытается встать, но тут же неуклюже валится обратно. – Зои поедет с нами. Я хочу показать ей свой дом, свою комнату, свои вещи и балкон, и еще зал с книгами, она ведь, наверняка, любит читать, и кухню, там еда.

Обреченно ударяю себя ладонью по лбу. Кажется, он сошел с ума.

Мы едем минут двадцать. Все это время блондин лежит на моих коленях и мычит что-то невразумительное. Не понимаю, что делаю, почему вообще нахожусь рядом с ним, но почему-то не бегу с дикими воплями. Возможно, так на меня действует ссора с Теслером. А, может, мне просто не хочется уходить.

Ворота послушно распахиваются, едва мы выезжаем из-за поворота.

С интересом осматриваю стеклянный и роскошный особняк Болконских и невольно вспоминаю, как хотела пробраться сюда тайком, дабы завершить коварный акт мести. Странно, что сейчас я приехала с совершенно иной целью. Как же быстро меняется жизнь и желания.

Мы выходим из машины. Дима цепляется за мое плечо, а я устало выдыхаю, ощутив себя абсолютно опустошенной. Что я здесь забыла? Встряхиваю головой: я пытаюсь найти зацепки, связанные с исчезновением Сони. И дело не в том, что мне жаль Диму, и не в том, что я хочу заставить ревновать Андрея. Я здесь, потому что от меня зависит жизнь человека.

Внутри дом выглядит пустым. Стеклянные стены обдают холодом, отстраненностью, а широкая, мраморная лестница кажется огромным препятствием на пути к заветному спокойствию. Мы идем вдоль белых, узких коридоров, завешанных странными картинами, где изображены не люди, а бесформенные фигуры, круги, треугольники, а на потолке тускло светят лампы, оставляя в темноте то, что хотелось бы увидеть. Охранник отстает позади, когда Дима указывает пальцем на одну из дверей. Я догадываюсь, что это его комната. Парень храбро выпускает из пальцев мое плечо, выпрямляется и врывается в свои покои, совершив самое длинное путешествие за весь вечер в четыре широких шага. Затем он падает на гигантскую, белоснежную кровать и громко выдыхает, испугав меня до коликов.

Осматриваюсь. Комната ледяная, одинокая. Здесь почти нет мебели, почти нет света. Белые стены, белый пол, белая кровать и лишь письменный стол и комод – темно-серого цвета. Как же не сойти с ума? Парень, будто живет в больничной палате. Такой порядок свойственен параноикам. Однако я никогда не думала, что Дима из их числа. В ряд стоят на полках книги. Аккуратно разложены на столе ручки, тетради. Я прикусываю губу и вдруг думаю, что блондин ни один вечер потратил на то, чтобы разложить все учебники в алфавитном порядке. Неужели это тот Дима, которого я знаю?

- Понимаешь, - вдруг шепчет он, вырвав меня из мыслей, - просто по-другому не выходит.

- Что? – недоуменно переспрашиваю я. Подхожу к парню немного ближе и, чувствуя себя ужасно неловко, пожимаю плечами. – О чем ты говоришь?

- Он ведь бил ее каждый день. А она не кричала. Не жаловалась. Почему? Ей было плохо, однако она молчала. Любила его? Нет, - он устало морщится, - не может быть. Его невозможно полюбить.

- Ты говоришь о своей матери?

- Вы с ней похожи. Не внешне. Какими-то движениями, мимикой, я не знаю. Тогда в отеле я увидел тебя и подумал: черт! Она же морщит нос и отводит взгляд прямо как моя мама! Разве это реально? Я думал, что спятил. А еще я думал, что тебя стоит прикончить за ложь. Но я не смог. Сложно. Сложно делать то, что делал обычно, когда жизнь в корне меняется, - парень горячо выдыхает и переводит на меня сосредоточенный, хитрый взгляд, - ты понимаешь?

- Наверно.

- Наверно – это не ответ. Я хотел тебя убить, но не убил. Почему? Потому что не смог. Но теперь, я жалею, Зои. Каждый день жалею, что вообще тебя встретил. Теперь я не представлю, как быть дальше. Я хочу тебя, но более того хочу сделать тебе больно, как мой отец делал моей матери. Ломать людей интересно. Это как игра, наркотик. Завязывать сложно, а продолжать – опасно. Но я жил с этим, и мне было хорошо, пока не появилась ты.

- Ты – не твой отец, - неожиданно отрезаю я, и вспоминаю, как нечто подобное мне говорила Наташа – мой социальный работник, - ты не должен повторять его ошибки.

- Я не должен, но повторяю, потому что иначе не бывает. Мы – это наши родители. И ты. Ты такая же, как и твоя мать. – Дима хмыкает. – Ты сомневаешься? Нет, поверь мне, я не видел ее, но уверен, что уже ее знаю: ее манеру вскидывать подбородок, прикусывать губу и нервно закатывать глаза к небу, когда ее что-то не устраивает и жутко бесит. Зои, мы никуда от этого не денемся.

Задумчиво опускаю взгляд на свои руки. Не ожидала, что этот парень вообще когда-либо заставит меня остановиться на минутку и прокрутить в голове собственные мысли и убеждения, поставив их под огромный вопрос. Смотрю на него, вижу, как медленно закрываются его глаза, и растеряно потираю ладонями плечи. Становится не по себе. Я неожиданно вижу Болконского с совсем другой стороны, и это жутко меня пугает. Я не хочу замечать в нем светлых пятен, пусть почти в каждом человеке и присутствует хотя бы лоскуток добра. Но в этом случае, в этой ситуации, я бы хотела ненавидеть Диму вечно; столько, сколько тянется моя жизнь, чтобы оправдать себя, свое бездействие, чтобы скинуть вину на того, кто приложил усилия и испортил мне жизнь. Однако теперь память стирается. Медленно. Постепенно. Мне все еще неприятно его видеть, но я внезапно забываю о самом главном: о ненависти. И заполняю голову новым содержанием, например, содержанием о его тяжелом прошлом, о его тяжелом настоящем и, наверняка, не менее тяжелом будущем.