Свободные

- Ты – не твоя мать. – Пожалуй, это самое неожиданное напутствие. Оно бьет по моему лицу, как пощечина, и я обижено свожу брови. Хочу ответить, вырваться, однако блондинка продолжает. – Вы можете походить внешне, и я не сомневаюсь: внутри вы также поразительно схожи. Правда, это ничего не значит.

- Ясно.

- Подожди. Послушай.

- Зачем? Вы говорите не о моей матери. Вы говорите о том, кем она являлась для вас, для окружающих, для остальных. Но вы понятия не имеете, какой же она была на самом деле. Так вот знаете? Я хочу быть ею! И это не стыдно.

- Я не имела в виду, что…

- Да. Вы не виноваты. Все это самолюбие людей, будто они, действительно, понимают жизнь. Ни черта вы не понимаете. И не пытайтесь понять. Все равно промахнетесь. Поэтому я просто хочу сказать вам спасибо, и все на этом. Не лезьте ко мне в душу, Наташа. – Впервые я называю ее по имени, и блондинка растеряно хмурит нос. – Пожалуйста. Мне это не нужно.

- Я хочу, чтобы у тебя все получилось.

- Я тоже этого хочу.

Пожимаю ладонь социальному работнику и киваю. Знаю, она не специально, она не понимает, она не может понять, ведь никогда не ощущала ничего подобного, и поэтому пытаюсь утихомирить в груди обиду и злость. Нельзя испытывать ярость лишь от того, что другим твои чувства не знакомы. Когда-нибудь они изменят свое мнение. А если не изменят – и, слава Богу, ведь изменить его смогут только паршивые события.

Блондинка уезжает. Я смотрю, как десятка скрывается за поворотом, и внезапно осознаю, что за моей спиной стоит он. Черт. Совсем забыла! Лицо мгновенно вспыхивает: то ли от гнева, то ли от стеснения, но я вдруг решаю вести себя смело и резко оборачиваюсь. Да. Так и есть. Этот человек небрежно облокачивается правым плечом о потертый, сероватый фонарь, и я бы поверила в то, что ему комфортно и запросто вот так вот стоять передо мной и криво улыбаться, если бы не красные пятна, вскочившие у него на шее.

Этот Константин высокий. Стройный. Волосы у него короткие и светлые, немного рыжеватые. Почему-то морщусь, понимая, что еще вчера сама ходила с похожим цветом волос.

- Не знаю, с чего начать, Зоя, - наконец, признается он, но я тут же вставляю:

- Зои.

- В смысле?

- Не Зоя, а Зои.

- Прости. – Он откашливается. – Знаешь, я хотел сказать, что мне очень жаль. Маргарита была чудесным человеком, что бы и кто о ней не говорил.

- Поэтому вы ее бросили? – я не произношу этот вопрос со злостью или с гневом. Скорее я просто хочу понять, что же случилось, и почему мои родители так и не стали крепкой, дружной семьей. Мужчина пожимает плечами и громко выдыхает:

- Это сложно. Не думаю, что стоит говорить об этом прямо сейчас. На пороге. Давай пройдем в дом, я все тебе покажу. Не волнуйся, слышишь? Я, правда, сожалею и хочу помочь.

Так и хочется заорать: да не нужна мне твоя помощь! Мне нужен был отец, моей маме нужен был муж! Нам нужна была опора, поддержка, любовь, защита, но у нас ничего из этого не было. Ничего! Но я не произношу и звука. Пусть во мне и бушует дикий пожар, поддаваться эмоциям безумно глупо, ведь что бы я ни кричала, о чем бы ни говорила – факт остается фактом: идти мне некуда. Этот человек – моя единственная надежда хотя бы на какое-то будущее.

Константин водит меня по роскошным, огромным комнатам, то и дело, отвлекаясь на звонки. Что ж, работы у него и, правда, завалом, иначе как объяснить то, во что эта семья превратила свой обычный, трехэтажный коттедж? Я никогда не видела ничего подобного, но стараюсь держать себя в руках и не расширять глаза слишком уж часто. Также я стараюсь не вздыхать, не охать, не каменеть при виде огромного, полукруглого телевизора, занимающего в зале больше места, чем моя прежняя кровать. Хожу по этим хоромам и думаю: как же такое возможно, что люди живут настолько по-разному? Все мы работаем, все мы стараемся достичь лучшего, однако кто-то ест из одноразовой посуды, а кто-то десять минут только раздумывает над тем, каким именно по счету ножом отрезать рыбу. Разве не абсурд? Да, оплата каждому своя: кому-то повезло больше, кому-то меньше, и, естественно, мы никогда не избавимся от этого пресловутого социального неравенства, ведь иначе это будет так сильно противоречить нашей человеческой натуре. Однако есть ли предел этому безумию? Я два года почти ничего не ела, делила с мамой один кусок мяса на двоих – и то не каждый день. Что же в это время делали люди с данной улицы? Сомневаюсь, что их проблемы хотя бы каким-то образом соприкасались с нашими.

- Прости, – в очередной раз извиняется этот человек. Он убирает телефон в карман и поправляет вязанный, светло-бежевый свитер. – Не работа, а сплошное сумасшествие. Наталья говорила, чем я занимаюсь?

- Нет. – Почему-то вру я и вскидываю подбородок. – Мы не говорили о те…, Вас.

Константин не обижается. Наоборот понимающе кивает, и это бесит меня еще сильней: с какой стати он вдруг играет роль чувственного отца? Может, и виноватым еще себя считает? С силой прикусываю губу и горблюсь. Мне не по себе от этого места. Пусть здесь красиво – здесь холодно. Слишком много пространства для одиночества.

Мы вновь спускаемся на первый этаж. Идем в зал, который совсем недавно показался мне слишком вычурным: кресла с дубовыми подлокотниками, толстые ковры, люстры, комоды, книги на широченных, деревянных полках – не перебор ли? Хотя не мне судить. Я как раз собираюсь спросить, можно ли подышать свежим воздухом – не терпится сбежать – как вдруг вижу около стеклянного столика высокую, худую брюнетку.

- Зои, хочу представить тебе свою жену. Елену. – Константин подходит к незнакомке и ласково берет ее под руку, но, едва она поднимает на меня свой взгляд, как тут же весь свет в комнате, будто становится тусклым. Возможно, уголки ее пухлых губ и дергаются в чем-то напоминающем улыбку, однако я не ведусь на данный трюк. Уверена, эта особа уже со всей страстностью и горячностью успела меня возненавидеть.

- Привет, - говорит она, но руку в мою сторону тянет.

- Здравствуйте.

- Надеюсь, ты добралась без происшествий.

Опять это глупое слово! Боже, да я в курсе, что все вы желаете моей смерти, но, увы, простите, никто пока не пытался пробить дыру в моей тупой башке, и я жива, и я приехала, и я намереваюсь портить своим присутствием вам жизнь! Ведь вы именно так считаете? Ох, так и тянет сказать все это, так и тянет заорать во все горло! Боже, что я здесь делаю? Почему вообще разговариваю с этими людьми?

- Меня нет, я умер, и до семейных драм мне нет никакого дела, - вдруг доносится голос за моей спиной, а я даже не оборачиваюсь. Еще один ненавистник? Эй, парень, выстраивайся в очередь! Дом и так кишит мегерами.

- Подожди, Саша. Стой. – Этот человек хмурит брови и холодно отрезает, - вернись.

- О, Боже, я же объяснил, мне плевать. Не хочу разговаривать, не хочу даже думать об этом и вообще лучше не…

Голос замолкает. Я все еще не оборачиваюсь, чувствуя себя полной дурой. О чем я только думала? Приехать в чужой дом, в чужую семью. Кому я здесь нужна, да и кто мне здесь нужен? Это неправильно, глупо, дико! Надо срочно убегать, уносить ноги! Прямо сейчас! Они против не будут. Сто процентов. В конце концов, в приюте я хотя бы не должна притворяться, что все хорошо, не должна быть благодарна! А тут…, как же мне быть здесь? Обязана ли эта семья оплачивать мое существование, а главное – смогу ли я с этим смириться? Нет, конечно, нет! Мама погибла, но это не их вина, не их проблема! Разворачиваюсь. Твердо намереваюсь убежать вон из этого дома – без объяснений, без разрешения – как вдруг внезапно натыкаюсь на зеленые, ошеломленные глаза и столбенею. Меня пробивает судорога, где-то на заднем фоне Константин объясняет, что это его сын, что его зовут Саша, что он не хотел меня обидеть, а просто сморозил очередную глупость, но мне все равно. Я стою и недоумеваю: неужели в жизни, действительно, случаются такие совпадения?