Свободные

- Все в порядке?

Я вздрагиваю от папиного голоса. Оборачиваюсь, вижу, как он обеспокоенно хмурит брови и киваю. Не знаю почему, но мне вдруг приятно, что он оказывается рядом. Дурацкое ощущение, ведь я пообещала себе его люто ненавидеть, избегать. Однако не выходит. Он вновь спрашивает: как я, а мне хочется разреветься от глупого ужаса потому, что все плохо. Очень плохо. Он забирает у меня пустой бокал и усмехается:

- А когда-то нам запрещали пить вместе с взрослыми.

- Лучше бы это правило до сих пор имело под собой вес.

- Ты о дочери Нелова? Софье? Мда. Непривычно видеть ее такой.

- А какой привычно? – я с интересом пожимаю плечами. – Вы раньше хорошо общались?

- Да. Было время, когда Сашка не мог не упомянуть о ней хотя бы один раз в минуту.

- Что же случилось?

- Кто его знает. Дети. – Он смотрит на меня и усмехается. – Что у вас обычно происходит. Разонравились. Разошлись. Разругались.

- Или кто-то заставил их разонравиться, разойтись, разругаться. – Поднимаю глаза на отца и вижу, что он прекрасно понимает, к чему я веду. Однако хватит на сегодня откровений. Не хочу вновь услышать то, от чего потом будет жутко раскалываться голова. – В чем же смысл этого вечера? – Выпрямляю спину, чтобы хотя бы немного соответствовать виду Константина и пожимаю плечами. – Мы просто разговариваем, пьем, слушаем музыку, а потом кто-то вдруг из обычных смертных становится немного счастливее?

- Мы покупаем картины, винтажные статуи, скульптуры, а деньги переводят на счет пострадавших в дорожно-транспортных происшествиях.

- О, - на выдохе покачиваю головой я и вновь устало горблюсь, - ответственный, конечно же, Болконский. Так ведь?

- Да. – Константин недоуменно хмурится. – Он создал этот фонд три года назад, когда…

- …умерла его жена. – Я киваю. Слежу за взглядом отца и вижу высокого, широкоплечего мужчину в идеально выглаженном, сером костюме. У него светлые волосы, добрые, красивые глаза, и даже улыбка, которой он одаряет гостей, очаровательная. Я как не присматриваюсь, все не могу поверить в то, что вижу корень зла собственной персоной. Что? Просто немыслимо. Неужели именно этого человека боятся все, кто сейчас так смело пляшет в этом светящемся, пульсирующем красками зале?

- Кстати, - Константин откашливается. Я перевожу на него взгляд и вдруг вижу какую-то странную, виноватую улыбку, - Зои…

- Что такое? – я вся напрягаюсь. – Что-то случилось?

- Есть еще одна часть вечера, о которой я забыл тебе сказать. У меня ведь всегда был только сын, и я как-то даже не подумал…

- В чем дело?

- Торги.

- Торги? – растерянно вскидываю брови. – Как это понимать? Вы…, то есть ты же знаешь, что денег у меня нет. Я вряд ли как-то смогу помочь тем, кто в них нуждается.

- Сможешь, - он в смятении морщит глаза, - этот вечер – заслуга Болконского, однако средства вкладывают шесть семей. У двух из них – только сыновья. Но…

- Боже, не тяни. Я не понимаю!

- Это вроде благотворительного жеста. Выходят девушки, и мужчины платят хорошую сумму за свидание с ними.

- Что? – в ужасе расширяю глаза. – Ты ведь шутишь. Я не собираюсь ни в чем подобном принимать участия. Это аморально. Продавать себя за деньги? Господи. Что у вас за проблемы с головой? Вы явно не о том переживаете.

- Деньги также переводят на счет пострадавших. И зачастую большие деньги. Поэтому я не вижу смысла в отказе. Участвует Елена, ее знакомые и их дочери…

- Но я ей не дочь. Я вообще здесь чужая, и…

- Зои, - Константин вновь смотрит на меня как-то слишком уж серьезно, будто попросил не продать себя за деньги, а открыть новую планету, - тебе придется. Это традиция. В ней нет ничего дурного.

Нет ничего дурного? Я в ужасе смотрю на отца, затем перевожу взгляд в сторону танцпола и едва не проваливаюсь от стыда сквозь землю. Дима смотрит на меня, смотрит на меня слишком пристально, слишком опасно, и я знаю: если ему удастся меня выкупить – произойдет нечто плохое, неконтролируемое; то, чего я не могу допустить.

- Свидание – формальность, - успокаивает меня Константин. – Зачастую никто на них даже и не ходит.

Однако легче мне не становится. Я не хочу даже минуту проводить в компании этого безнадежного психа. Черт, во что же я себя втянула? Отец говорит и говорит, щебечет рядом, а я не слушаю. Поворачиваюсь спиной к Диме и глубоко втягиваю в легкие воздух, пытаясь взять под контроль мысли и, разбежавшиеся в разные стороны, страхи. Возможно, все обойдется. Да? Возможно, скоро все закончится, и я спокойно закроюсь в своей комнате, залезу под одеяло и больше никогда из-под него не вылезу.

- Дамы и Господа, я рад приветствовать Вас на нашем, ежегодном благотворительном вечере! – Люди взрываются аплодисментами, а я приподнимаю голову и замечаю на сцене старшего Болконского. Он улыбается, пару раз кивает головой и выглядит точно так же, как и его сын, когда тот пытается казаться милым, внутри сгорая от зеленой скуки. Он эмоционально размахивает руками, делает ударения на местоимения «наш», «наше», «нашему», и сверкает глазами, словно пытается затмить светом горящие канделябры. – Я надеюсь и искренне верю в то, что наше вмешательство спасет кому-то жизнь. Что наши дети не столкнутся с подобными трудностями, и сумеют привести нас к светлому будущему.

Люди одобрительно кивают, хлопают, сжимая в руках бокалы с шампанским или иным алкоголем, а я настороженно оглядываюсь: сколько же из них уже заплатили органам зеленые бумажки, пытаясь покрыть пьяного сына, пьяную дочь или взбушевавшуюся, гламурную жену? От подобных мыслей становится тошно, и я встряхиваю головой. Пытаюсь сосредоточиться на чем-то другом, как вдруг чувствую рядом знакомый запах. Все тело тут же сводит. Я медленно поднимаю глаза, вижу сначала черные ботинки, угольные, прямые брюки. Потом рубашку, синий галстук, слегка заросший подбородок, прямые, сжатые губы. И, наконец, глаза.

- Приглашаем на сцену наших девушек! – провозглашает старший Болконский, а я не могу пошевелиться.

Теслер смотрит прямо на меня. Молчит, а я буквально сгораю от неясного мне страха. Что ему нужно? Почему он стоит рядом? Я хочу задавать и задавать ему вопросы, как вдруг кто-то толкает меня в бок и отрезает:

- Зои, не спи.

Растеряно оглядываюсь. Софья хватает меня под руку и тянет вперед, а мне так и хочется заорать на нее во все горло. Какого черта она говорит мне, что делать? Правда, я не произношу ни звука. Иду рядом, послушно переставляя дрожащие ноги, и все думаю, зачем же Теслер ко мне подошел. Мы становимся в ряд. Я сглатываю, понимая, что сейчас каждый в церемонном зале прожигает своим пытливым взглядом мое лицо, оценивает, сколько же стоят мои кривые, худощавые ноги, думает, как много он сумел бы за меня отдать. Господи. Сжимаю, разжимаю руки. Пытаюсь смотреть куда угодно, лишь бы не на людей, быстро пробегаю взглядом мимо Димы – мое сердце не выдержит его очередной, змеиной ухмылки – и неожиданно натыкаюсь на синие, сосредоточенные глаза Теслера, прожигающие во мне огромную дыру. Краснею. Начинаю нервничать еще больше.

- Анна, - улыбаясь, восклицает Болконский. – Первоначальная цена пятьдесят тысяч.

Пятьдесят тысяч? Я едва не валюсь со сцены, от пронзившего все мое тело дикого шока. Отдать такие огромные деньги лишь за то, чтобы провести с какой-то незнакомой, испорченной эгоисткой один вечер? Серьезно? Наверно, мои глаза становятся безумными потому, что София дергает меня за руку и тихо рявкает:

- Прекрати.

- Это идиотизм, - также тихо отвечаю я. – Вы все спятили. Стоит подорвать это здание на воздух, а останки людей закопать как можно глубже в землю!

- Еще раз скажешь подобное, и закопают тебя. С превеликим удовольствием.

Не отвечаю. Слышу, как кто-то предлагает сначала пятьдесят пять тысяч, потом семьдесят и растеряно моргаю. Черт подери. Эти люди – полные кретины.

- Татьяна! – вновь восклицает Болконский.

Передо мной стоят еще две девушки. Одна из них – Софья. Интересно, сколько же денег заплатят за красоту и ум Неловой? Да и вообще оценит ли публика ее умственные способности, так как, судя по предыдущей красотке, которую оценили почти на сотню тысяч благодаря ее не по возрасту большим буферам – мозги здесь никакой роли не играют.