Дочь куртизанки

Суман взяла чашку, взглянула на него благодарными глазами и, размешивая ложечкой сахар, стала рассказывать о своей жизни. Он не перебивал ее, когда она останавливалась.

И она продолжала:

— …А потом я, вымазав лицо сажей, убежала. Я взяла рикшу, а они погнались за мной. Но бог посчитал нужным меня защитить. Со стороны Университетской улицы показался какой-то человек, схватился с этими негодяями и, рискуя жизнью, вступился за меня. Автомобиль мчался на него… Подумайте, они могли сбить его, и никто бы не узнал, что произошло на той пустынной улице… Я как подумаю, меня бросает в дрожь — ведь могло случиться, что он сам погиб бы там…

— Он поступил так, а не иначе потому, что счел это своим долгом, — сказал доктор Рафик. — А расправиться с теми, кто готов рисковать своей жизнью ради долга, тоже не так-то легко. Они испытывали его нервы, Суман.

Суман внимательно следила за ним. Он был очень серьезен и больше никаких чувств не отражалось на его лице. Неужели она ошиблась, когда думала о нем, как о своем спасителе.

Темнело. Теперь она уже плохо различала черты его лица, но, собрав все силы, продолжала рассказ. А закончив, умолкла и стала ждать, что он скажет.

Он закурил вторую сигарету, наклонился вперед, чтобы видеть ее лицо, и сказал:

— Суман, вы видели много богатых мужчин, но, судя по всему, не встречались с женщинами из богатых домов. Вам приходилось сталкиваться с ними вплотную?

— Нет, — ответила Суман, не поняв, к чему он спрашивает об этом.

— Тогда я скажу вам, что жалеть таких, как Нафис, — слишком неблагодарное дело.

— Но… но ради Юсуфа, — запинаясь, пробормотала Суман.

— Я понимаю. Но что такое Юсуф для Нафис? Я давно знаю их семью. Нафис — типичная девушка из богатой семьи. Литература для них — мода, политика — забава, поэты и писатели — реквизит для спектаклей, которые они разыгрывают, вроде бенаресских игрушек из дерева, лакнауских — из глины или бенгальских — из папье-маше… Разве трудно тем, кто каждый день покупает для своей собачки кувшин молока, достать каплю хмельного для поэта? А цель одна — развлечение…

Суман смотрела на него, не отрывая глаз.

— Это так неожиданно для меня, — прошептала она. — Но… но ведь эти поэты, писатели и другие — грамотные, ученые люди… Как же они не поймут этого? Как они позволяют дурачить себя, не разгадают этого лицемерия?

— Они понимают, — горько усмехнулся Рафик. — Но все это очень сложно, Суман. Каждому человеку хочется побыть в красивой обстановке. Всем нам присуще стремление к красоте. Человек с рождения любит слушать, как его хвалят. Очень трудно удержаться от соблазна. Остается ответить на другой вопрос: какой ценой приходится расплачиваться за это? И ответ на этот вопрос определяет выбор человека.

Суман молчала.

Он затянулся сигаретой и продолжал:

— Скажите, неужели вам не хочется, чтобы на вас было красивое сари, на ногах изящные туфли, в ушах, на шее и запястьях рук сверкали украшения, чтобы вы ездили в роскошной машине по фешенебельным курортам, чтобы в вашей сумочке не переводились деньги, чтобы вы могли купить в магазине все, что хочется. Вся беда в том, что цену, которую надо заплатить за это, вы лично считаете слишком высокой. Поэтому сейчас на вашем красивом теле грубое ситцевое сари, поэтому ваша шея не украшена дорогим ожерельем, а на руках нет браслетов, поэтому ваши ноги покрыты дорожной пылью…

Суман молчала. Она внимательно прислушивалась к каждому слову.

Еще никто так не разговаривал с ней. Она не все понимала, но ей нравились его слова, она видела, что они искренни. Она слушала очень внимательно и ощущала радость и силу, которые ей никогда раньше не приходилось испытывать.

— Вы знаете Нафис? Расскажите мне, какая она? — спросила Суман.

— Добрая, хорошо воспитана, умна. Насколько я понимаю, привязана к Юсуфу, но, по-моему, она еще сама не разобралась, чего ищет в жизни. Вот поэтому, очевидно, она и не сможет быть с Юсуфом.

Суман все больше запутывалась. Любит Юсуфа и не может быть с ним? Бессмысленная любовь.

— Но ее все-таки нужно предупредить, — напомнила она.

— Я рад, что вы настойчивы, — улыбнулся доктор Рафик. — Я не удерживаю вас, Суман, от этого намерения. Вам надо самой убедиться, что богатые люди, может быть, и не сумеют оценить ваш чистосердечный порыв. Их приводит в смущение сама мысль о бескорыстии, так как это — единственное, что они не могут купить за деньги.

— Что же вы посоветуете? Я расскажу Нафис все, как и намеревалась, но вдруг это действительно будет неправильно понято?

— Ну, бояться тут нечего. Расскажите, чего тут бояться. Но если вы ищете совета… Я поделился бы вначале с Юсуфом именно для того, чтобы не произошло недоразумений между ним и вами, Суман.

— Вы правы, — согласилась Суман.

— Ну, и не забывайте меня. Тем более что Нафис еще не вернулась из Найниталя. Когда она приезжает?

— Сестра Юсуфа сказала, что на следующей неделе. Господин Юсуф хотел рекомендовать меня Нафис как учительницу пения. Вот я и подумала — я стану учить ее пению, подружусь с нею и тогда смогу рассказать ей все. Но сначала она должна почувствовать ко мне доверие.

— Это будет их счастье. Но никогда не надейтесь на богачей, Суман! Какими бы они ни казались, их мозг опутан паутиной принадлежности к богатой и знатной фамилии.

Суман почему-то вспомнила Номана. Ей захотелось рассмеяться, но она сдержалась. Она встала, взяла сумочку и хотела попрощаться, когда в калитку постучали. Слуга выскочил из кухни, но Рафик жестом остановил его, встал и сам пошел открывать. Он приоткрыл калитку — так чтобы пришедший не мог видеть Суман, но тут же распахнул ее.

— Ты очень кстати, — сказал он гостю.

Он отступил в сторону, и Суман увидела Юсуфа. Судя по всему, Юсуф не ожидал ее здесь встретить. Но он ни слова не сказал, просто опустился в кресло рядом.

— Как поживаешь? — спросил он чуть погодя.

— Все в порядке, — ответила Суман. И повернулась к Рафику: — Заварить свежий чай?

— Обязательно.

Когда она принесла из кухни чайник, над столиком горел свет, они обсуждали вопрос об устройстве Юсуфа на работу.

— Похоже, что сейчас мы не придумаем ничего лучшего, как согласиться на службу в этом магазине нормированных товаров. А между делом будем продолжать поиски.

— Я тоже так думаю, — без энтузиазма согласился Юсуф. — Хоть мне и не по душе эта правительственная служба.

— Какое бы у нас сейчас ни было правительство, оно прежде всего индийское, — сказал доктор Рафик. — Государственная служба теперь не означает прислуживание иностранным господам.

— Я не хочу вообще никому прислуживать, — как-то смущенно проговорил Юсуф.

— Это несерьезно, Юсуф. Наша задача сейчас — принимать самое активное участке в любом деле в своей стране. Мы ничего не добьемся, если будем стоять в стороне, как мальчики-нигилисты. Критиковать смело и плодотворно может только тот, кто что-то делает сам. Что, если бы мы принялись обвинять строителей плотины в том, что в ней образовалась течь, а сами бы палец о палец не ударили, чтобы ликвидировать ее? Мог, да не хотел?

— Вы же сами знаете, в четырех местах мне отказали в работе лишь потому, что я коммунист, — проворчал Юсуф. — А вы говорите палец о палец… Рады бы…

— Частный случай. Если б не такие, как Номан, мы б давно доказали, что страна не может обойтись без нас, и с нами считались бы в любом деле. Мы, которые всегда и везде стояли и стоим за коллективизм, из-за таких Номанов скатываемся порой до сектантства. Вот и теряем доверие, вот и складывается мнение, что, куда ни прими нас на работу, мы только и занимаемся, что протестами и обструкциями.

— Значит, по-вашему, я могу поступать на эту работу?

— Должен. И работать там старательно, не считаясь со временем, работать лучше, чем кто-либо другой. Я уверен, что никто не может продемонстрировать такое качество труда, как мы. На любой работе.

Суман поднялась.

— До свидания, господин Юсуф, до свидания, господин Рафик, я отняла у вас столько времени.