Дочь куртизанки

Пока Суман говорила, Рафик, подняв чашку, внимательно следил за ней.

— Иногда человек даже выигрывает оттого, что он одинок, — сказал он. — Что ж, приходите ко мне. Что могу, сделаю. С четырех до семи вечера я не занят, то есть в эти часы я не занят служебными обязанностями и, следовательно, располагаю «свободным временем». Я живу на Парк-роуд, Юсуф знает.

Суман так это и поняла: если неловко приходить одной, захвати Юсуфа. Ей понравилось это.

Потом он открыл записную книжку и, полистав ее, сказал:

— Друзья мои, мне пора. В пять — заседание общества драматургов.

Юсуф и Суман встали.

Когда он удалился, Суман спросила:

— Господин Рафик знает и ваших домашних?

— Да. Нам он как родной. Моя мама даже не закрывает при нем лица.

— А вдруг он скажет госпоже, что мы сидели здесь с вами? — забеспокоилась Суман.

— Не знаешь ты еще этого человека. Это река, которая смывает всякую грязь.

9

Огни иллюминации, ослепительный блеск туалетов, аромат дорогих духов и резкий запах спиртного манили отдыхающих в лодочный клуб в Найнитале.

На диванах и в креслах крытой галереи расположилась живописная группа красивых женщин. Они непрерывно обращались друг к другу и, поправляя сползавшие с плеч концы шелковых бенаресских или нейлоновых сари, отпивали по глотку из стоявших перед ними стаканов, провожали глазами каждого проходившего мимо офицера, раджу или тахсильдара[22], отпускали в их адрес остроты, чаще едкие, и заливались смехом, и тогда начинали искриться бриллианты их ожерелий, сияли золотые украшения на руках.

В стороне от этой группы на диване сидели Джавид и Нафис, а напротив них на жестком стуле — Салман. Джавид держал в руках стакан с виски, Салман и Нафис пили апельсиновый сок.

Между ними и группой женщин стояла еще одна софа и несколько стульев. На софе сидели мужчина и женщина, по виду муж и жена, на стульях — две дамы. Одна из них, более смуглая, была ярко накрашена. Напротив нее развалился на стуле Шадилал, управляющий женским приютом в Лакнау.

Стол посередине был заставлен закусками, бутылками и бокалами.

Женщина на софе была бы здесь королевой красоты, если б не покров таинственной, гнетущей печали у нее на лице. Она громко смеялась, но и тогда мрачная озабоченность не сходила у нее с лица. Она была в гладком оранжевом сари из дорогого жоржета без каких-либо украшений и того же цвета шелковой блузке, тоже без всяких драгоценностей. Ее спутник был чудовищно некрасив, даже уродлив. Самым приметным в его фигуре был круглый внушительный живот.

— Кто этот господин, с которым вы поздоровались? — спросила Нафис у Джавида.

— Это Шадилал. Правительство открыло в Лакнау приют для беспризорных женщин. Так он управляющий этим приютом. Приехал сюда за пожертвованиями на свое заведение.

— Одет в домоткань, отшельник, а вино хлещет не переставая. Удивительные на свете происходят дела, — заметила Нафис.

— Ничего удивительного. Он только командует беспризорными женщинами, сам-то он не беспризорный. А вы хотите, чтобы в мире было, как в стихах, — как это: «Тот, кто голодным сочувствует, и сам голодал бы… кто лошадь жалеет, сам бы лошадью стал?»

Джавид поднялся.

— Я сейчас вернусь. Мне надо подойти к радже Ратипура. — И он с бокалами в руках отправился в зал.

Джавид едва не столкнулся с высоким блондином, направлявшимся прямо к сидевшей на софе красавице с грустным лицом. Блондин наклонился и что-то шепнул ей. Женщина печально улыбнулась и отрицательно покачала головой. Блондин взглянул на ее спутника, тот глупо улыбнулся и закивал:

— Конечно, конечно.

Но женщина продолжала отказываться. Тогда блондин просто взял ее за руку и потащил за собой. Все дружно подняли бокалы.

— Молодец, герой. Вот это настоящий мужчина! Не отпускай ее, ни за что не отпускай!

— Что тут происходит? — испуганно прошептала Нафис.

Салман повернулся на шум, потом спокойно добавил соку в стоявший перед ним стакан и только тогда ответил:

— Жена да покорится мужу своему.

— Что?

— Видишь ли, это принцесса княжества Лангарпура. Или, точнее, бывшая принцесса бывшего княжества Лангарпура. Теперь она вышла замуж за крупного дельца, торговца цементом, того, что сидит с ней рядом. Это ее муж. А тот, что тащит ее, — один из ее бывших возлюбленных. Он приглашает ее танцевать.

— Почему же она отказывается? Зачем устраивать эту неприличную сцену? — недоумевала Нафис.

— Она же индийская женщина. Как она может пойти танцевать, если нет на то воли супруга?

— Но ведь муж разрешил ей.

— Это он только так, на людях. А, видишь, палец на бокале с виски говорит совсем другое. — И Салман положил палец на бокал, потом снял его и так повторил несколько раз. — А это значит: берегись! И если она не послушается, кто знает, что произойдет сегодня в обитой шелком и муслином спальне?

Теперь Нафис не спускала глаз с этой группы. В самом деле, муж как-то странно играл пальцем по бокалу. И все же она не поверила, рассмеялась и спросила Салмана:

— А ты откуда все это знаешь?

— Я ведь говорил, если б мне вместо изучения юриспруденции доверили заняться выведением на чистую воду темных делишек этих людей, вы узнали бы многое-многое…

Но тут заиграл оркестр.

Со всех сторон поднялись пары и потянулись в зал, поближе к оркестру. В воздух вздымались разноцветные шлейфы, по сверкающему полу, залитому ярким светом, метались силуэты дам. Прижавшись друг к другу, танцующие, опьяненные близостью, кружились по залу, следуя капризу мелодии.

Потом из-за занавеса выпорхнула тоненькая накрашенная певичка-англоиндианка. Ее измученное и грустное лицо под толстым слоем краски бросалось в глаза пятнами румянца.

Она подошла к микрофону.

У нее дрожал голос.

Она пела, и ее худенькое тело извивалось в такт песне, глаза закрылись, словно у нее кружилась голова и она вот-вот упадет в обморок.

Но песня становилась все живее, задорнее, а вместе с песней быстрее двигались пары. Теперь в зале царило всеобщее забвение, пьяное и бесшабашное.

Салман попросил разрешения у Нафис и тоже отправился танцевать. Нафис поставила на стол бокал с апельсиновым соком, взяла сумочку и стала медленно пробираться между танцующими к балюстраде веранды. Оттуда было хорошо видно озеро.

На небе висел месяц, похожий на ломтик дыни. Здание клуба затеняло берег, но кое-где в свете огней отражались камни и галька. Лодки приближались к берегу, отплывали или тихо покачивались у причала. Мальчишка-горец подогнал свою огромную лодку почти к веранде и зазывал пассажиров. Парусные яхты клуба, на которых катались только днем, стояли неподвижно и уныло, с парусами, намотанными вокруг мачт. Издали слышались плеск и бурлящее ворчание разрезающих воду весел.

Нафис стояла, прислонившись спиной к колонне. Этот уголок клуба был необитаем, хотя и сюда доносились крики, смех, музыка и шум из танцевального зала. Голос певицы-англоиндианки был здесь чуть слышен.

Сегодня из Лакнау вернулся Джавид. Он дважды по ее просьбе ходил к Юсуфу, но оба раза не застал его дома. В первый раз мать передала, что Юсуф ушел в университетскую библиотеку. И это вполне естественно — не знал же он, что кто-то придет от Нафис. А второй раз? И во второй раз Джавид не застал его дома. Мать Юсуфа послала ему из дому со слугой конверт и корзинку с дынями, а также тысячу извинений Юсуфа — у него на это время было намечено какое-то собрание, и он не мог не пойти, так как он избран секретарем.

22

Тахсильдар — глава административно-финансового аппарата района (тахсиле).