Омерта

Фиссолини поднялся с колен. Обнял дона и заплакал.

Тот день словно связал дона и его племянника в единое целое. Дон любил мальчика за то, что тот убедил его проявить милосердие, Асторре — дядю, который подарил ему жизни Фиссолини и его людей. И связь эта со временем только крепла.

В их последний вечер на Вилле Грация дон Априле пил кофе в саду, а Асторре, на удивление печальный, ел оливки.

— Тебе не хочется покидать Сицилию? — спросил дон.

— Мне хотелось бы жить здесь, — мальчик положил косточки оливок в карман.

— Мы будем приезжать сюда каждое лето, — пообещал ему дон.

Асторре взглянул на него, как на мудрого давнего друга, и на юном лице отразилась тревога.

— Катерина — твоя девчонка?

Дон рассмеялся.

— Она — моя очень хорошая подруга.

Асторре обдумал его ответ.

— Мои двоюродные братья и сестра знают о ней?

— Нет, мои дети о ней не знают, — дон с любопытством смотрел на мальчика, гадая, что за этим последует.

Лицо Асторре стало очень серьезным.

— Мои двоюродные братья и сестра знают, что у тебя есть такие могущественные друзья, как Бьянко, которые сделают все, о чем ты их попросишь?

— Нет.

— Тогда я им ничего не расскажу. Даже о похищении.

Дон почувствовал прилив гордости. Омерта была у мальчика в крови.

Поздно вечером Асторре ушел в дальний конец сада. Руками вырыл в земле ямку. Положил в нее косточки от оливок. Поднял глаза к усыпанному звездами ночному небу Сицилии и представил себя глубоким стариком, таким вот, как его дядя, сидящим в этом саду теплой ночью и наблюдающим, как растут его оливковые деревья.

После похищения дон уже не сомневался, что будущее мальчика предопределено судьбой. Он и Асторре каждый год ездили на Сицилию, пока Асторре не исполнилось шестнадцать. К тому времени у дона пусть смутно, но уже сформировались мысли о том, какую роль сыграет мальчик в его семье.

Но планы, которые дон строил в отношении Асторре, пришлось реализовывать гораздо раньше, чем он предполагал. Кризис вызвала его дочь.

В восемнадцать лет Николь влюбилась в Асторре, который был моложе ее на два года, и не пыталась этого скрывать. Юноша не пытался сопротивляться. Со всей страстью молодости они бросились друг другу в объятия.

Дона это совершенно не устраивало, но, как генерал, стремящийся выиграть сражение с наименьшими потерями, он не подал и виду, что знает о бурном романе.

Зато как-то вечером вызвал Асторре в свой кабинет и сказал, что тот отправляется в Англию учиться и изучать банковское дело под руководством некоего мистера Прайора из Лондона. Никаких других причин дон не назвал, зная, что мальчик и сам сообразит, что его отправляют в Европу, чтобы положить конец роману с Николь. Но он и представить себе не мог, что она подслушивает за дверью. Естественно, она ворвалась в кабинет. Еще более прекрасная в безрассудной ярости.

— Ты никуда его не пошлешь! — бушевала она. — Мы убежим вместе. «Дон улыбнулся.

— Вам обоим надо закончить школу.

Николь повернулась к покрасневшему от смущения Асторре.

— Асторре, ты не уедешь? Правда?

Юноша не ответил, и Николь разрыдалась.

Любого отца такая сцена тронула бы до глубины души, дона она разве что позабавила. Он видел, что дочь его — истинная мафиозо, а потому особо не волновался о последствиях. Как бы то ни было, потом она несколько недель не разговаривала с отцом и запиралась в своей комнате. Но дон знал, что разбитым навеки сердце его дочери не останется.

Еще больше занимал его Асторре, угодивший в ловушку, которой не удается миновать юношам, вступающим в пору зрелости. Конечно же, Асторре любил Николь. А ее страсть и любовь возвышали его в собственных глазах. Любой молодой человек не устоял бы перед чарами Николь. Но дон понимал и другое: Асторре требовался предлог, чтобы освободиться от обязательств, которые могли помешать достижению поставленной цели.

Дон улыбался. С инстинктами у парня был полный порядок, то есть пришла пора настоящей учебы.

И теперь, через три года после ухода на заслуженный отдых, дон Раймонде Априле ощущал себя в полной безопасности и испытывал чувство глубокой удовлетворенности, свойственное человеку, который на всех жизненных развилках делал правильный выбор. Даже с детьми у него начали устанавливаться более теплые отношения. На исходе жизни у него появилась возможность вкусить плоды отцовства.

Поскольку большую часть последних двадцати лет Валерий провел на заграничных военных базах, особой близости с отцом у него не было.

После того как его перевели в Уэст-Пойнт, они стали видеться гораздо чаще и разговаривать более открыто. Но обоим сближение давалось с трудом.

С Маркантонио все было иначе. У дона и его второго сына сразу установилось полное взаимопонимание. Маркантонио рассказывал, чем он занимается на телевидении, объяснял особенности драматургии телевизионных передач, свои обязанности перед зрителями, рассуждал о том, как телевидение, по его разумению, может улучшить мир, в котором они живут. Люди, формирующие общественное мнение, казались дону персонажами из сказок. Они его просто зачаровывали.

На семейных обедах Маркантонио и его отец частенько спорили, но по-дружески, к вящему удовольствию остальных. Как-то дон сказал Маркантонио:

— В жизни я никогда не видел таких хороших или таких плохих людей, как персонажи твоих постановок.

— Зато в их существование верят наши зрители, — отпарировал Маркантонио. — И мы должны оправдывать их ожидания.

На другом семейном обеде Валерий попытался объяснить дону, что послужило причиной войны в Персидском заливе, которая не только защитила экономические интересы Америки и права свободолюбивого народа Кувейта, но и стала поистине золотым дном (если говорить о рейтингах) для телевещательной компании, в которой работал Маркантонио. На все объяснения дон лишь пожимал плечами. Международные конфликты особо его не интересовали.

— Скажи мне, каким образом та или иная страна выигрывает войну? — спросил он Валерия. — Какой фактор является решающим?

Валерий задумался.

— Имеет значение уровень подготовки армии, талант генералов. Немаловажен исход решающих сражений, как выигранных, так и проигранных.

Когда я работал в разведывательной службе, мы проводили достаточно глубокий анализ. И пришли к следующему выводу: войну выигрывает страна, которая производит больше стали.

Дон кивнул, вполне удовлетворенный ответом.

Но самые теплые отношения сложились у него с Николь. Он гордился ее достижениями, красотой, взрывным характером, умом. И действительно, к тридцати двум годам она стала влиятельным адвокатом, приобрела обширные политические связи и никого и ничего не боялась.

Дон тайком помогал дочери: адвокатская фирма, в которой она работала, немало ему задолжала. А вот братья держались с ней настороженно.

По двум причинам. Во-первых, она так и не вышла замуж, во-вторых, слишком уж увлекалась общественной работой. Несмотря на восхищение успехами дочери, дон не воспринимал ее всерьез.

Она, в конце концов, была женщиной. Не нравились ему и мужчины, на которых она останавливала свой выбор.

На семейных обедах отец и дочь цапались постоянно, как две большие кошки, иной раз чуть ли не набрасывались друг на друга. В одном вопросе они просто не могли найти общего языка, придерживаясь противоположных позиций. Человеческую жизнь Николь полагала священной, смертная казнь вызывала у нее отвращение. Она организовала и возглавила Движение за отмену смертной казни.

— Почему? — спрашивал ее дон.

И Николь вспыхивала как спичка. Потому что она верила, что смертная казнь приведет к гибели человечества. Оправдание убийства, совершаемого при определенном наборе условий, могло вести к его оправданию при другом наборе, и так далее. А потому не способствовало эволюции и развитию цивилизации. Убеждения Николь приводили и к ее постоянным конфликтам с Валерием. Для чего, собственно, создается армия, как не для убийств? Причины Николь не интересовали.