Прайд

Моя сестра, ты всегда называла меня слишком мягкой и податливой, говорила, такие качества не подобают львице. Ты оказалась права и большое тебе спасибо, за твою доброту и любовь.

Последняя солнечная искорка ускользнула за ширму и ночные тени, мало-помалу, поползли из-под дивана, из-за столика, заскользили вниз по стене. Я знала, точно знала, куда они ползут и кого ищут. Так идите же быстрее, скройте меня в сумраке ночи, пожрите моё больное сознание, дайте свободу от боли, терзающей его!

Может быть тогда я освобожусь и стану вольна, как исчезнувший луч света, нырну между ядовитыми прутьями, навсегда покину проклятое место…

Шум голосов начинал стихать. Значит торжественное мероприятие завершалось и гости, напихавшись омерзительной пищей и налакавшись мерзкого пойла, отправятся в свои стойла. Там они, по-быстрому совокупившись, провалятся в свои зловонные сновидения. Люди! Почему я не могу вас ненавидеть, даже после того, как вы фактически убили меня? Сестра моя, прости меня ещё раз, но я такая, какая есть и уже не смогу измениться.

Просто, для этого не остаётся времени.

Время моей жизни заканчивается. Ускользает, следом за последним лучом солнца и растворяется в наползающих тенях.

Простите меня, мои братья и сёстры! Я – слабая львица и не вижу другого выхода.

Громкий топот тяжёлой обуви известил об окончании дня. И закончится он точно так же, как и все остальные: громким пыхтением зловонной пасти и душным смрадом какой-то человеческой жвачки. Мой персональный страж, как обычно, пришёл пожелать мне спокойной ночи. Так, как он это понимал.

На этот раз сторож был облачён не в обычные серые обноски с императорским гербом, а в пугающе-цветастую куртку с тем же, безвкусным гербом и красно-жёлтые, полосатые штаны. Ах, да! Праздник, как-никак. Сторож, покачиваясь, замер перед клеткой и уставился на меня кнопками тусклых глаз, теряющихся в складках рябого одутловатого лица. Сальные волосы клочьями торчали из-под сплюснутого блина ярко-алого берета, а неровно ощипанная бородка ходила из стороны в сторону. Мой страж изволили откушать. Подбирал объедки за местной элитой.

– Чо, стерва, ишшо не подохла? – любезно осведомился охранник, – коды ж ты ужо скопытишься, упыриха? Гляш, я хоть тоды немного отдохну.

Я просто не могла позволить этому куску мяса нависать над собой. В конце концов, львы, пока они ещё живы, не должны валяться у человеческих ног. Я ещё жива. Испытывая режущую боль во всём теле, словно его кромсали на куски, я медленно поднялась на ноги и выпрямилась во весь рост, позволив волосам обнять кожу. Человек, криво ухмыляясь, наблюдал за мной. Чавкать он так и не прекратил.

– Для такого животного, как ты, – сказала я, глядя на него сверху вниз, – должно быть честью, выполнять подобную работу. Да и не перерабатываешь ты, ленивая тварь.

Последнее замечание его задело. Сторож, угрюмо пыхтя, протянул окорокоподобную руку за ширму, и я сжала зубы, пытаясь сдержать панику. Огромного труда стоило оставаться на месте и сохранять невозмутимое выражение лица. Слишком хорошо знала я этот жест и то, чему он предшествует. Охранникам запрещено пользоваться оружием, но они отлично понимают – жаловаться я никому не стану. Не подобает льву жаловаться человеку или ожидать помощи, от него.

– Дерзишь, сучка? – недобро ухмыляясь, пробормотал человек и потянул к себе тресп на длинной рукояти, – сама должна понимать – это будет заслуженное наказание.

Очень хотелось зажмуриться, успокоить птицу, бешено бьющуюся внутри. Нет, я не могу позволить животному заметить мою слабость. У меня нет секретов от вас, братья и сёстры, но это вонючее создание не сможет оценить, насколько уязвима я стала.

Поэтому я лишь презрительно смотрела в глаза человеку, когда он размахнулся и ткнул оружием в мою грудь. Всего лишь ещё одна капля боли в бескрайнем океане страдания, поглощающем сознание. Так хотелось думать, но, против своей воли, я застонала.

Будь ты проклят!

Будь проклята я…

Прости, Серра.

– Слабеешь, гадина, – он хохотнул, но под моим презрительным взглядом смешался, – ничо, я ишшо доживу до того дня, коды гордая львица шлёпнется на колени молить меня о пощаде. Тоды я надену на тебя ошейник, а ты станешь лизать мои сапоги.

– Оставь свои фантазии для человеческих самок, животное. Я, скорее умру, чем стану на колени!

– Посмотрим, – он, посмеиваясь, отвёл оружие назад, но в этот раз лишь имитировал удар, громко расхохотавшись, когда я, не удержавшись, вздрогнула, – боишься? Бойся! Я стану твоим самым страшным кошмаром!

– Мы не спим и сны нам не снятся, – силы были на исходе и даже стоять приходилось, испытывая невыносимую боль, – тебе не стать моим кошмаром – только своим. Ты живёшь в собственном бредовом человеческом сне и пытаешься распространить его на других. Лучшим выходом было бы пробуждение.

– Чего?

– Умри, животное.

Он остервенело ткнул меня в живот и даже не глянув, как я буду страдать, утопал прочь. Только теперь я позволила себе опуститься на холодный пол клетки и прижать ладонь к тонкой полоске на поверхности бледной кожи. Дымок рвущийся наружу, казался почти невидимым, – но он был моей жизнью и восполнить силы мне нечем. Ещё одна толика боли. И так, каждый вечер. Неужели я действительно заслужила подобное? А ведь моя сестра упрекала меня в излишней мягкости с этими животными. Так она оказалась права?

Шаги мучителя стихли и глухо хлопнула закрывшаяся дверь. Светильники начали тухнуть, один за другим и сумрак, мало-помалу, воцарился вокруг. Только призрачное сияние крошечных бра пыталось рассеять подступающий мрак. Нет, лишь вокруг, но никак не внутри меня.

Серра, брат мой! Больше всего на свете, я хотела бы ощутить твои пальцы на моём теле, твои губы на моих и услышать слова нежности и любви. Как жаль, но всё что осталось – твой образ на моём полотне и светлые воспоминания, немеркнущим пламенем озаряющие ночь, внутри меня.

Я осторожно подползла к самому дальнему углу клетки, упирающемуся в холодную каменную стену, покрытую чёрными пятнами жирной плесени и запустила руку в щель между обжигающим кожу прутом и ледяной кладкой. Пальцы коснулись драгоценного подарка моей сестры. Единственное место, где я могла скрыть нечто личное от своих соглядатаев. Эта проклятая грань лишала нас способностей к маскировке и созданию одежды, вынуждая меня ходить полностью обнажённой.

Глупые люди! Им казалось, нагота тяготит меня и смущает отсутствие одежды. Нет, мне не доставало МОЕЙ одежды. Той, которую Серра ласково именовал сексуальным безумием; той, над которой смеялась сестра, а потом, втайне копировала; той, чьи линии и очертания не походили ни на один человеческий наряд.

Я достала тресп и положила на пол, перед собой. Прекрасная, всё-таки, штуковина. Создатель её понимал толк в красоте: эти очертания древесного листа, то – абсолютно прозрачного; то – матового, словно шлифованный металл. Рукоять, в форме идеального львиного тела, удобно располагалась в ладони, вызывая воспоминания о чём-то приятном и сексуальном. Как жаль, но всё это великолепие должно нести лишь смерть. Стоит воткнуть клинок в грудь, и она не заставит себя долго ждать. Перетерпеть мучения, и милосердная тьма навсегда сотрёт ту вселенную боли, где я живу последнее время.

Я не боюсь смерти. Никто из нас не боится. Но вокруг так много прекрасного, столько замечательных вещей, ради которых стоит жить дальше! Если бы у меня оставался хотя бы единственный шанс…

Тресп тускло мерцал в слабом свете и я, как зачарованная, протянула руку и положила пальцы на гладкую рукоять. Подняла оружие и медленно поднесла к лицу, любуясь переливами сияния в листообразном клинке. Осталось повернуть оружие остриём к себе и слиться с ним, как я сливалась с Серра. Брат мой! Те, незабываемые ночи под двумя лунами, около грохочущего водопада…Твои сильные руки на моём мокром теле и шершавая поверхность плоского камня, выступающего из чёрного, как сама ночь, озера.