Страница 104 из 123
Как это часто бывает в истории, повторялась ситуация Первой мировой войны. Как и тогда Ленин, а вслед за ним и сам Сталин стремились использовать войну для захвата власти, точно так же теперь видевшие главное зло в Сталине пытались избавиться от него с помощью тех же немцев.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
И все же наибольшее впечатление победа под Сталинградом, надо полагать, произвела на самого Сталина. Давно он не испытывал такой эйфории, как в февральские дни 1943 года. Оно и понятно: его отказ признать угрозу германского вторжения, временная потеря самообладания, когда это случилось, его требование стоять насмерть и «атаковать, атаковать, атаковать», опора на старых дружков вроде Ворошилова и Буденного, политиков без всякого военного опыта вроде Жданова или карьеристов типа Мехлиса и Кулика — все это было по сути не чем иным, как выражением недоверия к боеспособности Красной Армии, чьи лучшие кадры он уничтожил. Но теперь, когда забитая до полусмерти армия начала сокрушать непобедимые немецкие полчища, он мог смело говорить, что был трижды прав, когда покончил со всеми этими немецкими шпионами Тухачевскими и Блюхерами. Армия стала только сильней.
На успехе сталинградского наступления сказались и новые отношения между Сталиным и руководством армии, которые стали постепенно складываться во второй половине 1942 года, когда Сталин начал понимать, что, продолжая планировать военные операции, он погубит и армию, и страну. Появились в его окружении и новые люди. Но в то же время он, никогда не видевший современных сражений, так никогда и не смог понять нужд полевых командиров, потому что, по свидетельству того же Жукова, действия воинских единиц меньше, чем армия, оставались для него «темным лесом».
Сталинград стал переломным пунктом во Второй мировой войне, и после катастрофы на Волге уже мало кто сомневался в победе Советского Союза. Как того следовало ожидать, грандиозная победа и неизбежная в таких случаях эйфория вскружили Сталину голову: он потребовал повторить тот же маневр одновременного наступления на все три немецкие группы армий. То есть совершить то, чего Красная Армия не смогла сделать летом 1942 года. Окрыленный разгромом огромной группировки немецких войск, Сталин даже не сомневался, что теперь стратегическая инициатива принадлежит ему. А потому и планировал освобождение Украины и в первую очередь стратегически важного Донбасса.
Готовился к летним сражениям и Гитлер. Хотя, как отмечали многие знавшие фюрера, это был уже не тот Гитлер. И не случайно Геринг сразу же после разгрома немецких армий под Сталинградом сказал Геббельсу, что «фюрер постарел на пятнадцать лет за три с половиной года войны». Сказалось постоянное нервное напряжение, в котором он пребывал годами. Положение осложнилось еще и тем, что после Сталинграда Гитлер заболел очень тяжелым гриппом, который вызвал серьезные осложнения. Для лечения требовалось несколько недель полного отдыха, чего Гитлер не мог позволить себе даже при всем своем желании. О каком отдыхе могла идти речь после столь страшного для него удара под Сталинградом!
Гитлер продолжал работать, но через силу. Вскоре у него появились сильнейшие головные боли, начали дрожать руки, что некоторые медики объясняли результатом его истерического состояния. Впрочем, доктор Морелль допускал, что это были первые признаки болезни Паркинсона. Не видевший Гитлера с декабря 1941 года генерал Гудериан был поражен его внешним видом в феврале 1943 года. «Его левая рука дрожала, — писал он позже, — спина горбилась, остановившийся взгляд, глаза навыкате, но без прежнего блеска, на щеках красные пятна. Он легче возбуждался, легко терял самообладание и был подвержен вспышкам гнева и, как следствие, принимал необдуманные решения».
В довершение ко всему Гитлер стал приволакивать ногу. Время от времени им овладевали приступы тяжелейшей депрессии, которые доктор Морелль снимал гормональными инъекциями. Не имея возможности забыться, Гитлер постоянно пребывал в тяжкой задумчивости, что вызывало сильнейшие спазмы желудка и постоянную бессонницу. В конце концов на него перестало действовать снотворное. Трудно сказать, был ли это бред, но Гитлер отказывался идти спать до тех пор, пока последний английский бомбардировщик не покидал воздушного пространства Германии.
С 1942 до ноября 1944 года Гитлер почти безвыездно находился в своей Ставке в Растенбурге, располагавшейся в 560 километрах от Берлина в таком густом лесу, что сквозь него даже в самые солнечные дни не пробивалось солнце. Гитлер проживал в бетонном бункере, и все его три комнаты очень напоминали тюремные камеры. «Там было много заборов и колючей проволоки, — описывал Ставку фюрера генерал Йодль, который видел в ней нечто среднее между тюрьмой и монастырем. — На всех дорогах, которые вели к Ставке, были установлены заставы, а в центре находилась так называемая «зона безопасности № 1». Постоянного пропуска в эту зону не имели даже сотрудники моего штаба; охранники обыскивали каждого офицера, которого не знали в лицо. За исключением военных сводок, в эту святая святых из внешнего мира проникала только очень скудная информация».
Чаще всего измученный бессонницей Гитлер, если ему все же удавалось заснуть, просыпался в 10 часов утра. Завтрак подавали ему в спальню, где он, как правило, читал обзор иностранной прессы, которую составлял для него сам Риббентроп. Ровно в 11 часов в комнату Гитлера входил один из его адъютантов и до полудня обсуждал с фюрером текущие вопросы. В полдень Гитлер приступал к анализу положения на фронтах с Кейтелем, Йодлем и начальниками штабов трех родов войск. В два часа начинался двухчасовой обед, в течение которого говорил, как правило, один Гитлер. Даже после сокрушительных поражений под Москвой и Сталинградом фюрер продолжал разглагольствовать о своих теперь уже однозначно фантастических планах «переустройства мира».
По словам Гудериана, у Гитлера «сложилось собственное представление о мире», действительность он «приспосабливал к этой картине, которая была плодом его фантазии», а весь мир «должен был быть таким, каким он себе его представлял».
После обеда Гитлер пытался заснуть, что ему крайне редко удавалось, и чаще всего мучился все теми же тяжелыми мыслями о положении его армий на фронтах. Ровно в шесть часов вечера начиналось новое совещание, на котором Гитлер снова обсуждал с генералами чаще всего уже изменившееся положение на театрах военных действий. В восемь начинался ужин, и в течение двух часов его участники были вынуждены слушать бесконечные монологи своего начинавшего выживать из ума фюрера.
Именно тогда Гитлер снова стал превращаться, а вернее, вернулся к тому состоянию постоянного изгоя, в каком он во времена своей юности проживал в Вене. Он не хотел никого видеть и болезненно реагировал на любое вторжение в его внутренний мир. «Просто трагично, — писал в связи с этой оторванностью Гитлера от настоящей жизни Геббельс, — что фюрер так отгораживается от действительности и ведет такой нездоровый образ жизни. Он не бывает больше на свежем воздухе, сидит в своем бункере, размышляет и принимает решения».
Это было сказано уже после краха под Сталинградом, и вся беда Германии была даже не в том, что потерявший чувство реальности Гитлер продолжал верить в свои фантасмагорические идеи, а том, что и многие другие главари Третьего рейха были уверены в окончательной победе. И то, что ожидало всех «неполноценных», можно выразить тремя словами: кнут, выселение и крематорий. Да, жизнь в оккупированной нацистами Западной Европе была тяжелой, но даже она не шла ни в какое сравнение с тем, что выпало на долю жителей Советского Союза, Польши и других славянских стран.
Само собой разумеется, что без мощной репрессивной машины подобное было невозможно, и в деле «германизации Востока» на одно из первых мест вышел «черный орден» СС во главе с Гиммлером. Все недовольные были брошены в тюрьмы на «перевоспитание». Но никакого перевоспитания не могло и быть, так как Гитлер давно считал, что тот, кто провинился перед ним однажды, останется его врагом навсегда.