Сталин. По ту сторону добра и зла

Отстранив Поскребышева, Сталин мгновенно лишился источника верной и важной информации. Ведь именно он возглавлял «спецотдел», который занимался не столько охраной видных государственных и партийных деятелей, сколько охраной самого вождя от заговоров и покушений. Одновременно Поскребышев возглавлял целую свору тайных информаторов, с помощью которых Сталин знал очень многое из того, что хотели бы скрыть от него даже самые преданные ему люди.

Удаление преданных и испытанных Поскребышева и Власика не могло не насторожить ближайшее окружение Сталина, которое слишком хорошо знало своего хозяина. «Судя по всему, — говорил на XX съезде партии Хрущев, —

Сталин решил отделаться от старых членов Политбюро. Он часто заявлял, что членов Политбюро следует заменить... и следует предположить, что он планировал уничтожение старых членов Политбюро».

После того как внимательно наблюдавший за политическими процессами в Польше и Чехословакии Сталин убедился, насколько сильно в этих странах влияние Берии, он, по всей вероятности, решил избавиться от своего страшного сообщника. Для чего и приказал добиться от обвиняемых компроматов на Лаврентия Павловича. «То, что он после XIX съезда партии дважды подавал в отставку, — писала дочь Сталина, — связано, скорее всего, с его болезнью».

Да, это было так, сосуды мозга становились все хуже, у Сталина появились галлюцинации и расстройство речи. Что особенно отчетливо проявилось на съезде. Он говорил всего десять минут, и тем не менее было прекрасно видно, с каким трудом дались ему эти минуты.

Но как бы там ни было, в октябре 1952 года Сталин все еще был одним из десяти секретарей ЦК, а его прежние функции перешли к Маленкову, который, в отличие от самого Сталина, стал называться не генеральным, а первым секретарем ЦК.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Той осенью Сталин впервые за долгие годы не уехал на Юг. Очевидно, очень опасался, что в его отсутствие в Москве может случиться непоправимое, и он вернется в нее не всесильным владыкой огромной страны, а в лучшем случае пенсионером. Хотя его уже напрочь больное воображение рисовало ему куда более страшные картины. И Маленков, и Молотов, и Берия, как, впрочем, и любой член Политбюро и ЦК, имели весьма веские основания отомстить сполна наиздевавшемуся над ними вождю. Мания преследования достигла своего апогея, и вот что пишет о последних днях жизни Сталина А. Буллок в своей книге «Жизнь великих диктаторов»:

«Состав охраны, выделенной Сталину, постоянно увеличивался. Где бы он ни ночевал, его резиденцию окружали солдаты с собаками. Он никогда не летал самолетом. Когда он отправлялся в отпуск на Юг поездом, все движение по линии останавливалось, вдоль дороги через каждые сто метров стояли солдаты МВД и выделялось два или три отдельных состава, в одном из которых поедет Сталин, как он решит в последний момент. Находясь в самой Москве, он то и дело менял маршрут передвижения на дачу в Кунцево и с дачи.

В этой добровольной изоляции основным развлечением Сталина оставались фильмы, с неизбежными на всю ночь ужинами после них. Полдюжины членов его ближайшего окружения, которых он в данный момент терпел — Молотов, Микоян, Ворошилов были из их числа полностью исключены, — должны были быть готовы бросить все, что делали, и повиноваться приглашению присоединиться к нему. Хотя все готовилось на его кухне, Сталин не притрагивался к еде или питью, пока другие не попробуют, чтобы сначала посмотреть, не подмешан ли яд. Одни и те же анекдоты рассказывались по нескольку раз, но все должны были смеяться, словно слышат их в первый раз в жизни. Сталин получал удовольствие в подпаивании других, пока они не набирались до одурения.

«По каким-то причинам, — пишет Хрущев, — ему нравилось унижать других. Помню, он заставил меня плясать гопак. Пришлось пойти вприсядку, пристукивать каблуками, пытаясь изображать на лице улыбку. Но как я позже сказал Микояну, «когда Сталин говорит, пляши, умный человек пляшет». Главным было занять время Сталина, чтобы он не страдал от одиночества. Одиночество на него плохо действовало, и он боялся его».

Но чувствовать себя непринужденно с ним было невозможно. «Если и было что-нибудь хуже, чем обедать со Сталиным, так это ездить с ним в отпуск... Это была ужасная физическая нагрузка». Дочь Сталина — Светлана, которая после войны снова установила с ним трудные отношения, говорила то же самое. Вспоминая отпуск, который провела с ним на Юге, она писала: «Несколько дней прошло, пока я снова почувствовала себя сама собой... Это стоило мне колоссального количества нервной энергии». В 1951 году, когда она снова провела с ним две недели в Грузии, заметила, как он рассердился, когда стихийно возникла толпа и устроила ему овацию. Она подумала, что к этому времени «он стал настолько одиноким и опустошенным, что больше не верил, что люди вообще могут быть сердечными и искренними».

Во время новой волны арестов в конце 1948 года были посажены обе Светланины тетки. Когда она спросила, за что, он резко ответил: «Они много болтали. Они слишком много знали и слишком много болтали. Этим пользуются наши враги». Он повсюду видел врагов. Дошло до того, что это перешло в патологию, манию преследования, это был результат замкнутости и одиночества.

Так обстояли дела, и это не могло продолжаться бесконечно, что, по-видимому, чувствовал и сам Сталин. В отпуске в Афоне, на Юге в 1951 году, он пригласил Хрущева и Микояна разделить с ним компанию. «Однажды, — передает Хрущев, — мы прогуливались по парку, когда Сталин вышел на крыльцо. Казалось, он нас не замечает. «Я конченный человек, — сказал он, не обращаясь ни к кому специально. — Я никому не доверяю, даже самому себе...»

Что ж, наверное, так и должно было быть. Всю свою жизнь Сталин был один. У него не было ни друзей, с которыми он мог бы поговорить, что называется, по душам, ни любимой женщины, которая согревала бы его жизнь, никого, кто мог бы хоть как-то скрасить его последние дни на земле. Не нашел он счастья и в детях: сыновей не любил, а дочь все дальше отдалялась от него...

Но самым печальным было то, что, несмотря на всю свою, по сути, дела абсолютную власть, он всю жизнь боялся. И точно так же, как теперь, уже перед смертью, боялся одиночества, так всю свою жизнь он боялся выстрела охранника в спину, друзей по партии, Троцкого, Жукова, врачей, агентов гестапо и подосланных к нему террористов, боялся хотя бы на миг снять с себя маску великого человека, которую носил почти два с половиной десятка лет. И в этой связи было бы интересно взглянуть на психограмму Сталина с точки зрения Фрейда и других психоаналитиков.

Как известно, внутренний мир человека существует на двух уровнях — сознания и подсознания. При этом основные черты характера человека передаются не только по наследству, но и приобретаются в ходе его жизни. И на первое место здесь выходит раннее детство. Полученные в нем исходные впечатления не исчезают, а как бы вытесняются в подсознание и, сменяя друг друга, в той или иной степени влияют на поведение и эмоциональный мир уже взрослого человека.

И понять характер и поведение практически любого человека — значит, уделить познанию его подсознательного такое же внимание (а зачастую и большее), как сознательному. И начинать здесь надо с его юношеских переживаний. А если говорить проще, то в детстве как бы закладывается тот фундамент, который и будет чаще всего непроизвольно определять поведение того или иного индивидуума.

Если же мы теперь обратимся к личности Сталина, то нам придется изучить все ступени его духовного становления. И, конечно, слово «духовного» в данном случае не означает «продвинутого», а подразумевает только то, что отложилось в его душе.

С точки зрения психоанализа, в юношеском анамнезе Сталина можно выделить несколько фаз, которые так или иначе оказали решающее влияние на его характер и поведение. И первой фазой будет, конечно же, его раннее детство. По всей видимости, грубые методы воспитания все время пьяного и жестокого Васо навсегда оставили свои следы в душе Сталина. И дело было не только в физической боли, а в том чувстве бессилия и отчаяния, которое временами охватывало мальчика.