Страница 16 из 27
— Вот теперь вода не «тяжелая».
«Масса покоя меньше массы движения»,- вспомнил Рауль.
Он долго пил прохладную воду.
— Спасибо. А что у вас тут производят? — Он кивнул на освещенные заводские корпуса.
— Топливо добывают. Здесь и рудники и завод. А топливо-то кончается! Сжирают его эти ваши экспрессы… За временем гонитесь…
— Я не гонюсь, фрау Паулина.
— Ну, тогда счастливого пути.
— До свидания, фрау Паулина.
Клемперт вышел на дорогу и пошел обратно в город.
Смиренная бедность окраин больших городов. Люди, живущие на задворках чужого богатства. Так жили и те берлинские ребята, которые приходили по вечерам в кафе «Синяя лампочка». Они сидели до рассвета, иной раз выпив одну-единственную кружку пива. Почувствовать свободу — вот за чем приходили люди в «Синюю лампочку». До фашизма можно было еще надеяться на лучшее. Но нацисты больше всего боятся именно свободы. И они ее задушили. Немцев убедили, что только война может спасти их от бедности. На немцев надели мундиры.
Гаммельн! Другой мир с удивительными законами природы. Но и тут смиренная бедность. Что ждет эту страну, в которой даже время течет не для всех людей одинаково?
В доме Айкельсонов было темно. Анна-Мари сидела на подоконнике открытого окна.
— Где вы были? — спросила она.
— В пригороде.
Она спрыгнула с подоконника.
— Вы ходили туда пешком?
— Конечно.
— А правда, что у них там вода за деньги?
— Неужели вы там не бывали?
— Никогда! Впрочем, один раз в детстве… Там на нас смотрят с ненавистью… А кто виноват, что онм родились не в городе?
— Никто.
— Почему вы всегда разговариваете со мной так, как будто я в чем-то виновата? С вами я чувствую себя несчастной.
Рауль облокотился на подоконник.
— У вас неприятности?
Она кивнула.
— Отцу запретили заниматься опытами.
— Как так запретили?
— Приходили из полиции и объявили, что уволенный служащий не имеет права заниматься опытами без контроля полиции.
— А обо мне не спрашивали?
— Нет.
— Простите, Анни. Я хотел вас спросить: вы ни с кем обо мне не говорили?
Анна-Мари ответила не сразу.
— Нет, я ни с кем о вас не говорила.
— Ну и прекрасно! Спокойной ночи!
— Погодите, Рауль. Неужели вас ничего не интересует, кроме архивных рисунков и пригородов?
Клемперт улыбнулся.
— Очень многое. А главное — я очень хочу вам помочь.
— Мне не надо помогать. Я просто хотела… хотела с вами поговорить об одном человеке, который, может быть… — Она встретила насмешливый взгляд Клемперта. — Ничего я не хотела! Спокойной ночи.
Клемперт не мог знать, что человек, о котором хотела с ним говорить Анна-Мари, был Лео Трассен, его бывший друг.
ПАДЕНИЕ ТРАССЕНА
А для Трассена наступил самый несчастный вечер в его жизни. Он брел по городу и вышел к привокзальным путям. Как холодные васильки, горели сигнальные огни. Пахло едким дымом и мокрым железом. Ему было не впервой коротать ночные часы на вокзале. Но то было когда-то… Давно… В Берлине… А теперь?
Память послушно прокрутила перед ним короткометражный фильм.
Он не ожидал, что встретит снова «девушку своей мечты» в тот самый день, когда ему в первый раз выдадут такую кучу денег. Он не думал, что повар может получать больше физика. Она шла с рынка, и в руках у нее была большая корзина с провизией. Он купил цветы, сунул ей в руки мокрые красные гвоздики и понес корзину. Цветам она так обрадовалась, будто ей раньше их никогда не дарили.
А ей и вправду никогда не дарили цветы. В Гаммельне не тратят деньги на чепуху. Цветы дарят только уезжающим, да и то — кактусы, чтобы по возвращении в гаммельнское время они сохранились…
По тесным рельсам проползал паровоз.
Подумать только — простой паровоз, а работает, как машина времени. Впрочем, всегда ли нужна машина, чтобы бежать от своего времени? Где бы я был, если бы остался в Берлине? Слава богу, все это ушло навсегда. И теперь я хотел бы жить, как говорится в старых сказках: «Долго и счастливо — до самой смерти…»
…Ну что ж, она обрадовалась цветам и сияющая шла до своего дома. Мы подошли к калитке, и тут я увидел ее отца. Он сидел в плетеной качалке. Глаза острые. Типичный взгляд экспериментатора.
— А-а, бывший физик! Слыхал, слыхал!
— Я не бывший физик.
— Простите, не расслышал?
— Я не бывший физик.
— Значит, я ошибся?
— Вы не ошиблись. Но работаю я поваром.
И вот тут-то образовалась трещина. Старик встал и, ни слова не говоря, ушел в дом. С тех пор меня больше в дом не приглашали.
После этого я спасовал. Собственно говоря, почему спасовал? Я радовался как последний дурак,- когда Анна-Мари шла со мной гулять. Иногда я спрашивал:
— Чем теперь занимается профессор?
— Археологией, — и ни слова больше.
— А физикой?
— Не знаю.
Между прочим, я сам вчера вечером видел вспышки света в окне лаборатории. Ну что ж, может быть, профессор занимается физикой просто так, для себя? Но не каждому дано иметь домашнюю лабораторию. И зря он разгневался, узнав, что я бросил науку. Конечно, я ничего не сказал об этом Анне-Мари. А потом дела пошли совсем плохо.
— …Я не люблю, когда со мной переходят на «ты».
— Почему?
— Потому что мне не нужны вокзальные знакомства.
— Вокзальные?
— Бросьте прикидываться! — она иронически посмотрела на меня.
Когда она грубо разговаривает, мне почему-то становится ее жаль.
— Если у девушки нет денег, она может рассчитывать на верность только до первой поездки в «иное время». А потом сами понимаете — появляется разница в возрасте… И никто не виноват, если тебя бросают…
И тут я сделал величайшую глупость. Я сказал:
— Прошу вас быть моей женой. На всю жизнь и в любом времени.
…Повар сделал предложение… Конечно, она отказала…
На этом кадре короткометражный фильм оборвался. Но конец его может показаться безнадежным только тому, кто не понимает выражения глаз Анны-Мари! Трассен снова вглядывается в этот последний кадр и пытается найти в нем скрытую для себя надежду.
Впереди длинный вечер. Сегодня ему не идти на работу — не его смена. Может, пойти в «свой» ресторан? Занять столик у оркестра. Заказать фирменное блюдо — «бифштекс Трассена». Напиться.
Заглянув на кухню, Лео увидел, что кухарка фрау Тони пытается передвинуть «отяжелевшую» горячую кастрюлю.
«Теплота переходит в массу», — машинально подумал Трассен.
— Помогите, господин шеф! Кастрюля горячая — килограммов на десять тянет.
Трассен вместе с кухаркой перенес кастрюлю с плиты на стол.
— Вот теперь она остынет, я и сама с ней справлюсь.- Фрау Тони вытерла руки о передник. — А что же вы не в свою смену вышли?
— Пришел развлечься, фрау Тони.
Из ресторана доносились звуки оркестра.
— Желаю приятно провести вечер.
— Спасибо, фрау Тони.
В ресторане нарастал шум. Парочки выходили из-за столиков и шли танцевать. Позвякиванье тарелок слилось в беспокойный гул. Дверь на улицу была открыта, и вечерний ветер перемешивал с ресторанным угаром пушинки цветущих тополей.
Трассен сел справа от эстрады и заказал бутылку вина и шницель. Оркестр играл известную песенку о потерянном времени. Откинувшись на спинку стула, Лео мечтательно следил сквозь затуманившиеся очки за колебаниями сложной прически танцующей блондинки. Какие удивительные переплетения прядей… Торжественная пышность сказочного убора… И такой тонкий, хрупкий профиль под затейливой шапкой волос… «А не отбить ли ее у этого самоуверенного хлыща?» — Трассен хмелел. В ресторан медленно вошел высокий и узкий в плечах человек. Коротко стриженные волосы. Серые внимательные глаза. «Рост выше среднего, метр восемьдесят пять. Сутулится…» В мозгу Трассена вспыхнули приметы Рауля, объявленные по радио перед его бегством из Берлина. Сколько ле прошло с тех пор, с того самого лета, когда между ними произошел разрыв?..