Страница 183 из 192
В 1687 году правительница наконец поняла, какую серьезную опасность представляет для нее дерзкий, неугомонный Петр, и перешла к активным действиям.
После неудачных бесед с Шакловитым она через верных людей стала распространять по Москве слухи о готовящемся Натальей Кирилловной заговоре против Софьи, Василия Васильевича Голицына и даже патриарха. Софью интересовало, как отреагируют на эти слухи обыватели и, главное, стрельцы. Надо отдать должное воинам, они не поддались, не дали себя спровоцировать (но Петр потом, гораздо позже, им это не зачтет).
Софья стала вести переговоры с Шакловитым (показания опять же даны под пыткой) об организации покушения на царя Петра, хотя прекрасно понимала, что в случае раскрытия заговора или провала ее ждет монастырь. Охочих на это грязное дело не нашлось.
В конце 1687 года Петр стал, пока еще несмело, осваивать государственное дело. По свидетельству некоторых иностранцев, именно с этого времени Голицын обязан был докладывать Петру о важнейших делах, а в январе 1688 года царь принял участие в заседании Боярской думы.
Это обрадовало Наталью Кирилловну. Ее пугали потешные игры. Она мечтала видеть сына степенным, мудрым, деловитым царем, умело руководящим страной, расставляющим на ключевые посты обиженных Нарышкиных и их союзников. О реформах (в виде косметических преобразований) она тоже мечтала — об этом говорилось в рассказе о последних годах жизни Алексея Михайловича. Но Петра влекло гораздо дальше.
В 1688 году, исследуя заброшенные амбары Льняного двора в селе Измайлово, он наткнулся на старый английский бот. Это что за диво на окраине Москвы? Откуда здесь английское судно, да такое красивое, хоть и старое? Когда-то это английское чудо кораблестроительной техники приобрел Никита Иванович Романов, двоюродный брат Михаила Федоровича, увлекающаяся натура, которой в те годы еще не нашлось применения в Московии.
Никита Иванович умер, но люди не пустили бот на дрова, упрятали в старый амбар, будто знали, что появится когда-нибудь человек, которого эта диковина поразит и подвигнет — кто знает — на большие дела… Появился.
Юный царь приказал отремонтировать бот. В Москве в те годы проживал голландец Христиан Брандт, знавший толк в корабельном искусстве. Он выполнил поручение Петра, спустил отремонтированное судно на речку Яузу. Английскому боту в ней было тесновато. Как ни старался Христиан Брандт, как ни хотелось ему продемонстрировать возможности судна, которое может ходить даже против ветра, ничего у него не получилось. Ветра-то ему московского вполне хватало, да воды было маловато. Бот с трудом разворачивался в узкой реке, бился то и дело в берега, должного эффекта на публику не произвел. Голландец видел равнодушные лица людей… но горевать ему Петр не дал! Глаза царя горели азартом. Он приказал перенести бот на Просяной пруд в Измайлово. Там парусам было чуть привольнее, но только чуть-чуть.
Петр, будто завороженный фигурами несложных парусов, в тот же день узнал о Плещеевом озере длиной в 9, шириной в 6 километров, отпросился у матушки, съездил в Переяславль, понял, что здесь можно начать дело великое, и вернулся возбужденный в Москву, сказал Наталье Кирилловне: «Надо строить флот!»
У матушки другое было на уме: «Надо поскорее женить сына!» Этим она бы убила сразу трех зайцев: женившись, Петр, согласно обычаям, стал бы совершеннолетним, что остепенило бы его, отвлекло от потех, позволило отодвинуть от престола Софью, строившую против них козни.
«Надо строить флот!» — упрямо повторял сын, и мать не могла отказать, разрешила ему отправиться в Переяславль, где он в том же году заложил на реке Трубеж, впадающей в Плещеево озеро, верфь.
Софья шла своим путем. Мечтая воцариться на российском престоле и уже не скрывая мечту свою ни от кого, она повелела написать свой портрет в короне, с державой и скипетром в руке и с надписью «Самодержица». Портрет получился на славу. Но Шакловитому и Медведеву этого показалось мало. Они повелели украсить работу аллегорическими изображениями семи добродетелей Софьи: разума, целомудрия, правды, надежды, благочестия, щедроты, великодушия. Каждой добродетели царевны были посвящены вирши.
Оттиски с портрета по приказу правительницы печатались на атласе, тафте, объяри, бумаге, и царевна вручала свое драгоценное изображение самым преданным и достойным людям.
Один оттиск она отправила в Амстердам, где по ее просьбе сделали еще более сотни оттисков с надписями на латинском языке, с переводами виршей, чтобы во всех странах знали полное имя и титул Софьи Алексеевны и полюбили российскую «самодержицу» за ее добродетели и суровый округлый лик.
Тем временем Наталья Кирилловна нашла наконец достойную пару своему неугомонному сыну, и 27 января 1689 года Петр женился на Евдокии Федоровне Лопухиной, дочери окольничего Федора Абрамовича Лопухина. Мать была рада, уверенная, что женитьба остепенит Петра.
Но ему, как боту в Яузе, было тесно в семье, в Преображенском, в Кремле, куда он иной раз наведывался в Боярскую думу, в Москве. Он с нетерпением ждал весны и, как только начали вскрываться реки, бросил все мирское, суетное, поехал в Переяславль.
Летом 1689 года вернулся из второго Крымского похода Василий Васильевич Голицын. 8 июля по случаю праздника Казанской Божьей Матери Петр и все царское семейство прибыли на крестный ход. Естественно, что рядом с царем находилась «самодержица» вместе со всеми семью добродетелями. По окончании службы Петр потребовал от Софьи, чтобы на крестный ход она с ним не ходила. «Самодержица» ослушалась царя, взяла образ и вышла к народу. Царь разозлился, не принял участия в обряде, уехал из Москвы.
В начале августа борьба между Софьей и Петром перешла в решающую фазу. В Преображенском собралось «потешное» войско. К Кремлю, к Софье стекались стрельцы. Казалось, ни у кого не могла вызвать сомнение победа царевны. 9 августа Петр через слуг поинтересовался у сестры, с какой целью она собирает в Кремле крупное войско.
Софья ответила, что хочет сходить на богомолье в монастырь (какой, не сказала), а для этого ей очень нужно войско. Ответ не удовлетворил Петра. В ту же ночь из Кремля прибыло несколько стрельцов, доложивших сонному царю, что на него готовится покушение.
Петр перепугался, вскочил с постели, побежал без сапог на конюшню, приказал седлать коня и поскакал в постельном белье в ближайший лес. Он помнил бешеные лица стрельцов, бросавших пять лет назад его самых близких людей на копья, и дрожал от страха, и конь скакал в ночи, чудом находя дорогу. В лесу дрожь стихла. Конь остановился. Подоспели люди. Петр оделся и поспешил в Троице-Сергиев монастырь.
В шесть часов утра он прибыл, напуганный, в лавру. Совсем еще юный, семнадцатилетний, чудом спасшийся, Петр даже с коня не смог сам слезть — так устал. Ему помогли слуги. Он почувствовал себя в безопасности и тут-то заплакал горькими слезами чуть было не убитого юноши. Царь рассказал о своей беде настоятелю, попросил защиты.
Троице-Сергиев монастырь был одной из лучших в России крепостей. Это поняли восемьдесят лет назад поляки. Взять его штурмом было сложно. Но обитель Сергия Радонежского являлась еще и духовной крепостью России, и это понимали все в стране. Рыдающий, испуганный Петр сделал верный ход, сбежав сюда из села Преображенского. Монахи и настоятели монастыря просто не могли не принять человека, которого пять лет назад вся Россия признала своим царем.
И теперь любое движение Софьи, любая ее попытка занять престол означали бы преступление перед законом и перед помазанником Божьим. Некоторое время правительница хорохорилась, но время — каждый день, каждый час — работало против нее.
В эти августовские дни в Москве вновь происходили своеобразные выборы: Петр посылал в столицу грамоты, в которых призывал в лавру стрельцов. Софья перехватывала его гонцов, надеялась собрать в Кремле всех, способных постоять за «самодержицу». Стрельцам предстояло сделать выбор.
В Троице-Сергиев монастырь, наперекор требованию Голицына не покидать Москву, явился Патрик Гордон. Патриарх Иоаким, посланный Софьей на переговоры, остался в лавре. 27 августа к Петру перешли несколько полковников и несколько сот стрельцов. У Софьи оставался лишь один шанс: поднять на Петра землю Русскую, но та и в 1682 году не поддержала ее, а уж теперь-то и подавно надеяться на это не приходилось.