Страница 72 из 94
Только тут он увидел ассистент-резидента. Капли пота выступили у яванца на лбу.
— Разве ты неправду сказал мне утром? — спросил Эдвард. — Разве у тебя не увели твоих буйволов?
Касим не отвечал.
Женщины замерли со своими блюдечками и плевальницами. Мальчишка в плоской шапочке шумно втянул воздух.
Касим посмотрел на раджу.
— Я сам отдал их Адхипатти, — сказал он.
Регент прикрыл коричневыми веками повеселевшие глаза.
— Ты сам отдал твоих буйволов мне, — ласково сказал раджа. Регент говорил на «нгоко» — он обращался к низшему. — Ты отдал мне их потому, что хотел услужить своему радже. Ты знал, что получишь за них справедливую цену.
— Адхиппати велик и мудр, — нетвёрдо пробормотал Касим. Он с трудом подбирал слова на почтительном «крама» — чужом и непривычном для него языке. Всё, что касалось самого раджи — его особы, его личных качеств, его родни, — требовало на «крама» особенно изысканных выражений.
— Адхипатти велик и мудр! Милость Адхипатти превышает ожидания его слуг. Я сам отдал буйволов моему господину и ещё накануне получил за них трижды справедливую цену, — наконец договорил Касим.
Раджа улыбнулся, показывая красные от бетеля дёсны.
— Ты видишь, туван, — миролюбиво сказал раджа, — лебакские люди не всегда говорят тебе правду.
Раджа увидел, как глаза ассистент-резидента вдруг потемнели, выкатились; он ступил вперёд. Движением руки старик поспешил отпустить Касима.
Яванец поцеловал радже ступню, — для того, чтобы иметь право поцеловать колено, он должен был быть хотя бы мантри (низшее из дворянских сословий). Но Касим был ниже всех, он был простой земледелец, чернь, нгоко, он имел право только на ступню. Не смея подняться с полу под взглядом раджи, Касим пополз к двери. Раджа смотрел ему в спину тяжёлым подталкивающим взглядом.
У самого выхода произошла задержка. Створчатая дверь плотно притворилась; чтобы открыть её, надо было подняться. Яванец не смел, да и не имел права по своему положению распрямить ноги и подняться в присутствии раджи. Он несмело попробовал привстать и снова опустился на пол. Раджа молчал и не сводил с него тяжёлого взгляда.
Эдвард не стерпел; он подскочил и распахнул дверь. Обернувшись, он встретил уже откровенно-злобный взгляд раджи.
— Регент Лебака, твой слуга, будет счастлив, если ты, туван, согласишься поесть риса из одного блюда с ним, — быстро сказал раджа и прикрыл глаза.
Из боковых дверей женщины уже несли глубокие чаши с рисом, плоды в больших медных блюдах; откуда-то из недр кратона потёк запах тушёного в пряностях мяса. Это раджа готовился угостить голландского амтенара.
Может быть, с восточной любезностью он велел заколоть для гостя одного из тех буйволов, из-за которых начался спор.
Но Эдвард не стал дожидаться угощения.
— Прошу тебя, Адхипатти, — сказал он, — отныне вести счёт всем буйволам, которые ты берёшь… — Эдвард запнулся, — которые тебе отдаёт население. И точное число сообщать мне.
Он поклонился и вышел.
Это было объявлением войны.
Глава семнадцатая
УТОПЛЕННИК
На следующий день контролёр Ван-Хемерт прибежал к Эдварду с тревожной вестью: в деревне Тьи-Пурут утопили человека.
— Я сам поеду на дознание, — сказал Эдвард.
Он велел оседлать коня.
Десса Тьи-Пурут, окружённая зелёной изгородью, показалась вдали, как зелёный островок среди однообразного рисового моря. Эдвард проехал прямо к той хижине, перед которой толпились люди. Все расступились перед ассистент-резидентом. В центре толпы лежал мёртвый человек. Обрывок верёвки из пальмовых волокон торчал у человека на шее. Вода ещё блестела на прямых седых волосах, на жёлтых морщинах лица. Эдвард узнал того самого старика, который прятался у него на пустыре.
— Лучше бы ты умер, Мамак, на своей циновке!… — причитали над стариком женщины. — Лучше бы длиннозубый крокодил утащил тебя в тростники!… Лучше бы тигр убил тебя!…
Жена старика, старуха Кирьям, сидела над утопленником в неподвижном отчаянии.
— Лучше бы тигр — злой мачанг — снёс тебе голову могучей жёлтой лапой!… Зачем ты приплыл, Мамак, к родной дессе, с верёвкой на шее, насильственно убитый, как злодей в ночи?…
— Кто из вас нашёл его в реке? — спросил Эдвард.
Ему не ответили. Люди отворачивались под взглядом голландского чиновника.
— Старший твой сын Уссуп, — причитали над мёртвым женщины, — был твой верный помощник. Он любил землю, политую дождём и вскопанную его руками. Он знал время, когда сеять и когда пересаживать рис. Опора твоей старости был твой старший сын… И вот, за Уссупом приехали из самого серанга; его и многих других забрали в деревне. Им сказали, что сам король призвал их на службу к себе. И с тех пор ты, Мамак, больше не видел Уссупа, твоего старшего сына…
— Ай-ай, больше не видел!… — завыли старухи.
— Второй твой сын, Ардай, был красив и силён. Он знал оперение каждой птицы в лесу и повадку каждого зверя. Гусли согласно пели у него в руках, и в день праздника жатвы, когда умолкали голоса ступок и запевали медные горла гамеланга и молодёжь, нестройно крича, шла на сборище, не было тогда равного Ардаю в дессе… Десять дней назад пришли и за тобой, Ардай… Второго, последнего сына забрали у старого Мамака, а последнего сына не забирают даже по закону белых!…
— Лучше бы крокодил утащил тебя в тростники… Лучше бы злой тигр снёс тебе голову могучей жёлтой лапой… Ты пошёл, Мамак, искать правды у голландского тувана и не вернулся живой назад…
— Что это значит? — уже резко спросил Эдвард у стоящих вокруг.
Люди молчали. Никто не решался взглянуть ему в лицо.
— Я скажу тебе, что это значит! — крикнул вдруг резкий девичий голос. Девушка лет шестнадцати выскочила на порог хижины старика. — Это раджа… Раджа Адхипатти утопил деда!
— Ай-ай!… — женщины в страхе заламывали руки. Несколько человек бросились к девушке.
— Аймат-Си-Кете!… Девчонка потеряла разум!… Ай-ай!… Держите Аймат, она сошла с ума!…
Старая Кирьям, жена Мамака, подняла голову и сейчас же вновь опустила.
— Погодите! — Эдвард подошёл к девушке.
— Уходите все! — крикнула Аймат. Жёсткие чёрные волосы падали ей на лицо. Она сунула руку за пояс, и волнистое лезвие криса блеснуло у ней в пальцах.
— Повтори мне то, что ты сказала! — Эдвард с силой прижал девушке локоть, и крис упал на порог.
— Словно ты сам не знаешь! У нас забрали Ардая, — не по закону забрали. Дед пошёл жаловаться к тебе, и за это его утопили!
Дьякса, деревенский староста, уже шёл к Аймат. Девочка поменьше и совсем маленький мальчик выглядывали из-за травяных занавесок в полутьме хижины за её спиной.
— Уходи! — Аймат грозилась кулаками: она защищала детей.
— Подожди, Аймат! — Эдвард взял её за руку.
— И ты уходи!
Девчонка кусалась. Дьякса взял её за плечи. Она вырвала у него зубами пуговицу из форменной куртки. Дьякса кивнул головой помощнику.
— Не тронь её! — сказал Эдвард. — Не смей трогать эту девушку без моего позволения!
Дьякса отступил перед голландским амтенаром.
Едва Эдвард отъехал, из-за ближней хижины вышел кривобокий слуга раджи. Точно ветром смело всех людей, стоявших вокруг тела. Они разбежались, исчезли, словно провалились сквозь землю.
Слуга раджи, ковыляя, шёл к Аймат. Она метнулась вглубь хижины, но её вытащили за руки. Дьякса с помощником стояли наготове. Аймат прикрутили руки к поясу. Кривобокий узлом завязал ей жёсткие косы вокруг шеи. В хижине отчаянно заголосили дети. Аймат увели.
* * *
Эдвард перестал объезжать деревни, забросил отчёты, забыл текущие дела. Он зарылся в бумаги за прошлый год. Он замучил контролёра: в двенадцать часов ночи добродушный и заспанный Ван-Хемерт доставал ему из шкафов новые и новые связки дел. Эдвард рылся в бумагах с тревогой и поспешностью, точно не просто собирал данные, а напал на какой-то след. Он уже знал наизусть дела за прошлый, 1855, год и требовал у Ван-Хемерта данных за позапрошлый.