Страница 28 из 94
Инсур надавил ногой на левый угол плиты, и камень поднялся. Согнувшись, Инсур вполз в узкий потайной ход, за ним — остальные.
Здесь было совсем темно. Через пять-шесть шагов Лалл-Синг споткнулся о какой-то ящик.
Ласкар осторожно засветил огонь.
Темными блистающими рядами, как арбузы в подвале перса, в ящиках потайной кладовой были сложены пушечные ядра и бомбы.
— Опусти плиту и приметь место! — сказал Инсур ласкару. — Теперь у наших пушек надолго хватит снарядов.
Но Ласкар шел дальше, в глубь кладовой.
— Здесь должны быть большие орудия, — сказал ласкар. — Большие орудия из Дум-Дума.
— Из Дум-Дума?
Много лет назад, когда Инсур еще только начинал свою солдатскую выучку, его приставили к пушечной мастерской Дум-Дума, что под Калькуттой. Они отливали тогда в мастерской тяжелые крепостные орудия, двадцатичетырехфунтовые гаубицы. Он прекрасно помнил: гаубицы посылали в Дели для усиления старой крепости.
— Ты прав, Застра! — сказал Инсур. — Но может быть, эти пушки покалечены взрывом?
Ласкар покачал головой:
— Нет, пожалуй, они здесь, в боковой кладовой. Большие пушки, во много пудов весом. На них и надпись была — «Дум-Дум» — и имя саиба, который ведал их изготовлением. Резная надпись, красивая, с узором, как кружева. Я помню…
— Ищи! — сказал Инсур.
Они пошли дальше. На этот раз Инсур шел впереди. Земляной ход вел кверху. Слабый свет снова начал просачиваться над их головами.
— О, дьявол! — в полутьме Инсур больно ушиб колено о какой-то выступ. Он ощупал предмет рукой.
— Огня!
Забывая об опасности, Лалл-Синг чиркнул о подошву серной спичкой. Это был лафет большой пушки.
— Нашли! — закричал Инсур. — Большая крепостная гаубица!
Он нащупал на казенной части металлические буквы.
«Дум-Дум. 1846», — прочитал Инсур при слабом свете спички. «А рчдэйл Вильсон».
Вильсон! Ну, конечно! Как он мог забыть? Полковник Вильсон тогда был начальником мастерских Дум-Дума, и на вновь отлитых пушках гравировали его имя. Тот самый Арчдэйл Вильсон, который сейчас засел лагерем под Дели!…
— Приметь место и пойдем отсюда! — сказал Инсур. — Я пришлю людей за орудием.
На площади Арсенала Инсур постоял минуту-две, глубоко вдыхая свежий воздух утра. Потом пересек площадь и большими прыжками поднялся по земляному скату на свой Кашмирский бастион.
На север от городской стены, за грядой невысоких холмов укрылись белые палатки британского лагеря. Британцы называют «Хребтом» эту гряду холмов, свою единственную защиту. Вот уж больше сорока дней они удерживают за собой небольшой уголок равнины между Джамной с одной стороны и высохшим каналом — с другой. У них нехватает ни людей, ни пушек, чтобы окружить город и начать правильную осаду.
Больше того, они не могут даже помешать подвозу продовольствия и подкреплений в город. Много раз пытались британские артиллеристы втащить свои пушки на Хребет, и каждый раз великолепный и точный огонь Кашмирского и Речного бастионов заставлял их снова прятаться за холмы. Инсур усмехнулся: всего лишь несколько лет назад англичане сами усилили старые укрепления: углубили ров перед городской стеной, возвели гласис — крутой земляной вал, защищающий стены крепости от орудийного обстрела, — поставили пушки на воротные башни. Теперь им остается только смотреть на мощные стены Дели из-за своих холмов и щелкать зубами с досады.
— Многие из ферингов уже сами рады были бы свернуть свои палатки и уйти, — не раз доносили разведчики Инсуру. Но полковник Вильсон упрям, он сел за Хребтом и не хочет уходить.
Долго смотрел Инсур на оголенные холмы, на круглую башню в центре Хребта. Подле башни шевелились черные фигурки людей.
«Погоди, полковник Вильсон! — думал Инсур. — Скоро мы угостим тебя из твоей собственной пушки!»
Глава двадцать первая
«СТАРЫЕ БЕЛЫЕ РУБАШКИ ЛОРДА ЛЭЙКА»
Худой Лалл-Сингов конек с трудом вскарабкался на холм по каменистой тропе. Гаррис остановил конька подле круглой башни в центре холма. В конце концов, конь служил ему не так уж плохо, а лучших в британском лагере нет. Не хватает лошадей даже в кавалерийских частях.
Отсюда, с Ладловской вышки, хорошо видны были высокие белые зубчатые стены, башни и бастионы осажденного города.
Осажденного?… Трудно сказать, кто больше похож на осажденных: повстанцы в крепости или королевские войска, засевшие за холмами.
Каждый день их тревожат то с правого, то с левого фланга, режут коммуникации, не дают подвезти продовольствие, боевые припасы. По ночам сипаи выкатывают из ворот крепости легкие пушки, подтягивают их почти к самому Хребту и обстреливают лагерь. Чуть ли не каждую ночь приходится перетаскивать на новое место палатку самого командующего, повстанцы очень метко стреляют. Генерал уже заболел от трудов и огорчений, он не знает, у кого просить помощи: связь с Калькуттой прервана, генерал Кольвин в соседней Агре блокирован мятежными войсками, единственная дорога, связывающая их с Пенджабом, — Курнаульское шоссе — всё время под угрозой. Каждую ночь на шоссе засады; только покажется британский конный пикет, его тут же на месте уложат засевшие по бокам дороги крестьяне. Ни в самом лагере, ни на шоссе нет покоя ни днем, ни ночью. Куда ни ступишь в этой стране, — земля горит под ногами. А тут еще малярия, холера, солнечные удары… Проклятое пекло!…
Но сегодня — большой день. Сегодня из Пенджаба наконец прибывает подкрепление — настоящие войска — старый британский королевский корпус «Белые Рубашки».
Знаменитый корпус! Полвека назад, еще при лорде Лэйке, «Белые Рубашки» брали приступом эту самую крепость Дели. Ни один королевский полк индийской службы не сравнится с «Белыми Рубашками» храбростью в бою, выносливостью, привычкой к тропическому солнцу.
«Старые Белые Грязные Рубашки лорда Лэйка», — называют их в Пенджабе за светлосерые дымчатые мундиры, на которых точно осела пыль тропиков за столетие.
С небольшим запасом довольствия в ранцах, с шестьюдесятью патронами в сумке у каждого, они проделали двести миль за девяносто часов, под июльским солнцем, и к полудню вышли на Курнаульское шоссе, в нескольких милях от лагеря.
Только сейчас прискакал верховой: «Белые Рубашки» очень бодры, поют свою отчаянную песню — «Джонни, мой мальчик», — и меньше чем через час будут в лагере.
Гаррис ждал их прибытия, стоя на вышке в центре Хребта. Снизу к нему поднялся лейтенант Франк. Они видели какое-то движение на ближайшем участке городской стены, недалеко от Морийского бастиона.
Значит, повстанцы уже проведали о приближении «Рубашек»?
— Не туда смотрите, полковник! — Франк указывал правее, в сторону Кабульских ворот.
Ворота были открыты настежь. Большой отряд сипаев выходил из крепости с барабанным боем, как на параде.
— И пушки тащат за собой! Глядите!
Сипаи выкатывали из ворот легкие полевые пушки. Горожане суетились вокруг, помогали солдатам.
Облачко пыли поднялось далеко на Курнаульской дороге. Это шли «Рубашки».
— Внимание, Франк!…
Частая ружейная пальба неожиданно донеслась откуда-то слева. Навесы давно опустевшего загородного Птичьего Рынка у самого шоссе вдруг ощетинились ружьями.
— Повстанцы!
— Как они забрались туда?
— Должно быть, вышли из крепости еще с вечера и залегли.
— И с другой, с другой стороны! Глядите!
Красные куртки туземных солдат, точно из земли возникнув, выросли вдруг вдоль сухого ложа канала и вперебежку понеслись к шоссе.
— Франк, это наш взбунтовавшийся Девятый!
— Да, аллигурцы!… Они, они!…
… Джонни, мой мальчик, не езди в Индию.
Индия слишком от нас далеко!…
донеслось с шоссе. Это шли «Рубашки». Аллигурцы, забегая с канала, отрезали им путь.
Пушечные ядра взметнули землю на шоссе, по ходу «Рубашек», и дальше за поворотом дороги. Песня оборвалась. Защелкали ружейные выстрелы.