Страница 25 из 81
— Витька прав, если идет речь о Земле. Но ведь я с другой планеты. Ясно?
— Ясно. Но разве у вас не одна истина, а много?
— Разумеется, одна. Я не о том тебе говорю. Я говорю, что наша наука намного старше вашей и знает об окружающем мире немножко больше вашей.
Меня эти слова, конечно, смутили. Кому охота признаться. что мы отстаем. И я сказал:
— А так ли это?
— Если бы это было не так, — сказал он, — то я не стоял бы сейчас перед тобой. Я ведь на много миллионов лет не только тебя старше, но и всего человечества. Понятно?
— Это почти понятно. Но непонятно, почему ты так похож на меня и даже костюм на тебе мой, тот, что моя мать на прошлой неделе отдала в химчистку.
Мальчик усмехнулся.
— Уж не думаешь ли ты, — спросил он, — что твоя мать потеряла квитанцию, а я нашел и по ней получил?
— Не думаю, — ответил я. — Мать моя никогда ничего не теряет. А кроме того, там, кажется, спрашивают и паспорт. Заведующая очень недоверчивая.
Я еще раз посмотрел на него и на костюм. Костюм был точно такой же, как мой, только чище. И я подумал, что там, в химчистке, не могли так быстро выполнить заказ, мать ведь ворчала, что он там пролежит две недели, ожидая очереди.
Странно все это было, очень странно. И я повторил свой вопрос:
— Откуда у нас с тобой такое сходство?
— Ты находишь, что большое?
— Огромное, — ответил я. — А если не веришь, спроси Громова. И костюм на тебе мой.
Он посмотрел на свой, то есть на мой, костюм и улыбнулся, как обычно улыбаюсь я, чуточку растерянно.
— Костюм-то я мог взять в химчистке на время, воспользовавшись знакомством, а вот твою внешность как я мог заимствовать, не знаешь?
— Не знаю. И удивляюсь. Наверное, Громов тоже не знает.
— Знаю, — сказал Громов. — Это все наука и техника.
— Какая наука? Наша?
— Нет, пока еще не наша. А с другой планеты.
— И все равно непонятно, — сказал я. — Во-первых, на другой планете меня не знают. А во-вторых, корабль прилетел и улетел обратно в меловой период, а я родился в 1952 году.
— А это точно? — спросил мальчик. — Ты не ошибаешься?
— Не ошибаюсь, — сказал я. — Видел в документе. И кроме того, каждый год празднуют мое рождение. В этом году хочу Громова пригласить. А если ты не откажешься, то и тебя.
— Я не могу, — сказал с грустью мальчик.
— Почему?
— Исследователи не разрешают. А кроме того, душа не лежит. Представляешь, если бы я отмечал все дни рождения, сколько бы их накопилось с мелового периода.
Я невольно прикусил себе язык. Бестактно было затевать разговор на эту тему. Недаром Громов чуть заметно толкнул меня локтем.
Он еще раз толкнул меня локтем, а потом шепнул:
— На сегодня хватит. Пойдем. Больше нельзя.
Мне очень хотелось задержаться в кабинете и узнать то, чего я узнать не успел, но я постеснялся. И мы с Громовым вышли из кабинета, а мальчик остался там рядом со стеллажами, письменным столом и портретом великого русского путешественника Пржевальского.
Когда мы прошли коридор и оказались в бывшей детской, я вдруг сообразил, что, в сущности, ничего не узнал и даже не выяснил, почему на мальчике был мой костюм.
Насчет костюма с Громовым говорить было как-то неловко. Да и черт с ним, с костюмом. Я его, по правде говоря, не любил и хотел даже, чтобы он побыстрее износился после химчистки. После чистки вещи всегда быстрее изнашиваются.
Наше сходство с мальчиком — это совсем другое дело. О сходстве нужно немедленно узнать.
— Ты заметил, — спросил я Громова, — что он очень похож на меня?
— Заметил, — сказал Громов.
— А чем ты объясняешь это сходство?
— Тем, что сегодня четверг.
— А если сегодня был бы но четверг, а пятница?
— По пятницам он бывает похож на меня.
— Только по пятницам?
— Да, только по пятницам. В пятницу мы обычно с ним встречаемся и разговариваем.
— Значит, он может превращаться в кого захочет?
— Нет, это гораздо сложнее. Он, в сущности, не меняется, остается самим собой. А что касается сходства, оно нам только кажется. Он ведь улетел на свою планету вместе с экспедицией еще в меловой период.
— А кто же это? Не он, что ли?
— Не совсем. Но почти он. Это его копия.
— Его копия? Понимаю. Но не моя и не твоя. А он так похож на меня.
— Случайное сходство. То есть не совсем случайное. Просто он занял у тебя свою внешность.
— Зачем? Разве у него нет своей?
— Представь себе, нет. Он ведь только внутренняя копия. Копия чувств, мыслей. Копия характера. А внешность? Внешность… Внешность его создается в воображении того, кто с ним говорит. Я еще не до конца понял, в чем тут дело. Он мне обещал еще раз объяснить, но как-то неудобно напоминать. Он уже мне пять раз объяснял, но до конца понять не могу. В нашем мышлении еще нет таких понятий. А он этого не знает и может подумать про меня, что шарики плохо работают.
— Почему же он говорил так просто, совсем обыкновенно, как мы? От тебя, что ли, научился?
— Да нет! Это мы так воспринимаем, так же, как его внешность. Он даже не говорил, а только думал. Тебе только казалось, что он говорит.
— А костюм? Костюм на нем был мой, тот, что мать отдала в химчистку на Большом проспекте. Откуда он об этом костюме догадался? Он же его не видел.
— Зато ты видел, чудак. Ты и одел его в этот костюм.
— Но он же в химчистке!
— Не только в химчистке, — сказал Громов, — но и в твоей памяти тоже. Вот он и воспользовался твоей памятью. Понимаешь?
— Допустим, понимаю. Но это не важно. Важнее другое. Как же он без внешности? Значит, он невидимка?
— И да, и нет.
— Но как же в таком случае его обнаружил твой отец?
— Не мой отец его обнаружил, а он отца. Отец разбирал коллекцию древних предметов, найденных им в Воронежской области, прежде чем выставить их в Институте археологии. И вдруг услышал голос. Но об этом пока никому. Через полгода или через год отец сделает публикацию, и тогда о находке узнает весь мир.
— А почему через полгода, а не раньше?
— Слишком все необыкновенно, а многое и противоречит логике, так называемому здравому смыслу. Если бы это случилось в физике или кибернетике, тогда бы не удивились, а это же в археологии. Тут сразу нельзя, а надо все подготовить и систематизировать… Отец даже от археологов скрывает, говорит, занят дешифровкой. А к чему дешифровка, когда он говорит на любом языке.
— Но все-таки. Хоть на месяц бы раньше. А то так долго!
— Нельзя.
— Понимаю. Мне Витька объяснял. Чтобы не нанести вред науке.
Я еще посидел немножко в комнате Громова. А потом Громов зевнул, и я подумал, что пора уходить домой.
Дома все были чем-то расстроены. Мать сказала мне:
— Понимаешь, Саша, какая неприятность!
— А что?
— Твой костюм пропал, что я отдала на прошлой неделе в чистку. Я ходила туда, просила ускорить. Заведующая говорит: «Вам всегда надо все без очереди. Надо уважать и других клиентов. Чем они хуже?». И начала, начала. Я возмутилась, хотела забрать и отдать в другое место, а костюма нет. Обещает возместить деньгами. Но ведь ты так любил этот костюм.
20
Витьке я об этом, конечно, ни слова. Но дома чуть не проговорился. Мать опять завела разговор о костюме, что так загадочно пропал в химчистке. А я сдуру и брякнул:
— Видел я свой костюм на одном…
— Где? — перебила мать.
— Нигде. Просто так. На Васильевском острове.
Мать сразу же оживилась и стала допрашивать. На ком? Когда? Почему?
Я ужасно покраснел и растерялся. Врать я не любил, а сказать правду язык не поворачивался. Да и как я мог объяснить матери, что мальчик взял мой костюм не в химчистке, а вынул из моей памяти? Все равно бы не поняла и не поверила, а чего доброго, еще пошла бы к Громовым или заявила бы в угрозыск. Вот и пришлось выкручиваться.
— Да на одном прохожем я видел. На Васильевском. На одном незнакомом школьнике.