Страница 18 из 20
Сведений о ней было немного. Разрушителей стального пути мало кому приходилось видеть, их строго охраняли. Каким-то чудом партизанам удалось сфотографировать эти механизмы на стоянке, а затем переправить пленку на нашу сторону.
Нам показали те фотографии. На грузовой платформе, загруженной песком, был укреплен сваренный из броневых листов громадный крюк, похожий на якорную лапу. Между этой платформой и паровозом находились еще три платформы с зенитными пушками — «автоматками», с двумя счетверенными пулеметами, а также вагон для команды поезда. Мощный паровоз передвигал всю эту «бандуру».
Крюк заводился под середину шпал, и, когда паровоз тянул состав, шпалы ломались пополам, полотно дороги срывалось с насыпи, а рельсы сворачивались в кольца и рвались. За десять часов броневой крюк успевал уничтожить до ста километров путей! А у немцев он не один. Разведка доносила, что на разных участках остаются следы губительной «корчевки».
Механизмы существовали, действовали, но обнаружить их было невозможно. Работали эти «невидимки» по ночам, а если днем, то под прикрытием густых туманов, низкой облачности или сильных снегопадов.
Командование поставило задачу: в кратчайший срок найти все до единого путеразрушители и уничтожить. На дневную охоту за ними определили штурмовики Ил-2, ночью поиски поручили нашему полку.
Всю железнодорожную сеть на территории, занятой противником, разделили на участки, которые «закрепили» за тем или иным экипажем. Мне достался большой и довольно сложный маршрут Херсон — Николаев — Знаменка — Кировоград, общей протяженностью около восьмисот километров. Есть где развернуться, только смотри в оба!
А погода, как я говорил, не баловала. Несколько суток подряд небо затянуто низко провисшими тучами, не переставая, сыплет холодный дождь, вовсю разгулялся порывистый ветер. Ночи темные-претемные, узкому серпику луны слабеньким своим светом не пробиться сквозь толщу облаков. Словом, видимости никакой, да ведь к тому же еще состав путеразрушителя наверняка тщательно замаскирован.
Мы регулярно утюжили свои квадраты вдоль и поперек, пуская под откос встречные вражеские эшелоны, но главную цель — броневой крюк — так и не встретили. Не было, впрочем, видно и следов его работы.
Наш 3-й Украинский фронт начал, невзирая на распутицу, наступление. Теперь надлежало особенно внимательно следить за железной дорогой, ибо отступающим немцам самое время приспело пустить в ход свою дьявольскую технику.
Очередная ночь порадовала некоторым улучшением погоды. С высоты ста метров дорога просматривалась как на ладони. До Херсона оставалось километров десять, я уже собирался обходить город, чтобы выйти на Кировоград, когда четкая линия железнодорожного полотна внезапно исчезла. Мы видели продолжение насыпи, но не блестели на ней ниточки рельсов, не тянулись лестничные перекладины шпал — дальше вся насыпь была чудовищно изрыта.
То была работа «невидимки».
Снизились почти до самой земли. Я отошел немного правее, чтобы лучше видеть линию. По краям насыпи громоздились искореженные рельсы и поломанные шпалы. Обогнули небольшой поворот дороги и…
— Командир, вон он, вон он!
— Спокойно, штурман: вижу. Заходим с курса.
— Понял, заход с курса!
Состав — «невидимка» — стремительно приближался. Я успел рассмотреть необычайно длинный паровоз, несколько платформ и две теплушки. Щелкнули замки, и, сорвавшись с держателей, ринулись вниз бомбы. Эшелон мы проскочили на форсаже. Следующая секунда принесла ударные волны взрывов. Их басовитая серия перемежалась короткими лающими звуками звонко рвущихся «ПТАБов» — маленьких, но необычайно сильных противотанковых бомбочек.
Развернулись. Штурман, больше «для порядка», прострочил пулеметными очередями по останкам разрушителя. Из паровоза, лежащего на боку и окутанного белым облаком, била вверх струя пара с кипящей водой. Вагоны и платформы громоздились друг на друга, выставляясь из общей кучи то крышей, то задранными вверх колесами.
— Молодец, штурман!
— Спасибо, командир!
Возвращаясь с задания, мы пока не знали, что в ту же ночь Антонов вместе со штурманом Нестеренко уничтожили еще один разрушитель пути — на линии Херсон — Одесса.
Уходила под крыло весенняя земля, ровно шелестел мотор да посвистывал за бортом «тройки» изорванный винтом ночной ветер…
Туман
Много позже после войны стал я однажды свидетелем разговора о том, что такое судьба и есть ли она на самом деле. Особенно кипятился совсем молоденький парнишка, радист: мол, вера в какую-то судьбу — пережиток прошлого, вековой неграмотности и даже религиозного мракобесия. Все в мире, утверждал он, совершается по строгим законам природы, а если что и кажется необъяснимым и непонятным, то это исключительно из-за незнания этих самых законов. Так что всякое там предначертание судьбы, рок или фатум — одна мистика.
Я тогда в споре не участвовал, но в конце разговора, как бы невзначай, напомнил как информацию к размышлению старинную английскую пословицу: «Кому суждено быть повешенным — тот не утонет». А сам мысленно вернулся в тот невообразимо далекий март последнего года войны, когда возвращался я ночью домой, выполнив боевое задание.
Еще за линией фронта заметил, что землю начало затягивать туманом. Пока дошел до своего приводного светомаяка, внизу уже не было видно ни зги. Ночь была темная, без луны, и сквозь туман посверкивал от нашего сигнального прожектора бледный, едва заметный лучик голубого света.
Для дезориентировки противника этот световой маяк — зенитный прожектор на довоенной машине ЗИС-5 — стоял в двадцати километрах от летного поля. Условным сигналом в ту ночь были «две воронки, три пилы»: через определенные промежутки времени дважды крутился луч под углом к зениту и трижды двигался по горизонту, поднимаясь и опускаясь.
Вышел я от маяка на аэродром. Оттуда выпустили три красные ракеты: посадка категорически запрещена! Так и летал я больше часа между маяком и укрытой, как ватным одеялом, аэродромной полосой, а туман только гуще становился, растекаясь уже на сотни километров окрест.
Кончался бензин. В подобных случаях полагалось оставлять машину и спасаться на парашюте. Но как же можно бросить свою верную «тройку», столько раз выносившую меня из передряг, да еще из каких! Не решился. Пожалел самолет. Штурман пусть прыгает, а я попытаюсь сесть. Где наша не пропадала! Тут и пословицу ту вспомнил, английскую. Сразу успокоился — так бывает, когда решение примешь единственное и бесповоротное.
Набрал высоту, приказал штурману покинуть машину, а он:
— Без тебя, командир, не прыгну. Вместе так вместе, до конца.
Штурман — мужик в таких случаях упрямый, спорить с ним бесполезно. И пошел я на снижение. Местность в этом районе — рощи, лесозащитные полосы, небольшие речки, деревеньки да хутора. Немало оврагов. Попадались и поля, нередко изрытые окопами; подбитой техники на тех полях наворочено — танков, самоходок, пушек… Словом, возможностей свернуть себе шею хоть отбавляй.
Подобрав газок, «подвесил» я «тройку» на самой малой скорости. Снижаюсь. Вошел в туман — словно в сметану окунулся, даже крыльев не видно. Напружинился — жду удара о землю.
Слышу: зачиркали лыжи по снегу! Выключил, чтобы не загореться при аварии, зажигание, перекрыл бензин. Добрал ручку управления. Чем кончится, чем сердце успокоится? Прокатилась наша «троечка» по снегу и остановилась. Долго мы сидели с Николаем в своих кабинах, не шевелясь. Тишина успокоила, сошли на снег, плясали от радости, «тройку» гладили, дескать, какая умница — сама отыскала себе ровное место.
Туман так густ, что на два шага ничего не видать. На счастье, залаяла где-то неподалеку собака. По этому лаю вышли на деревню. В ней ночевала рота стройбата. Задержавшие нас часовые повели к командиру. Тот проверил документы, велел накормить, устроить на ночлег.
Разбудили нас в десятом часу утра. Туман успел разойтись. Вместе с командиром роты — он захотел вблизи посмотреть боевую машину — двинулись к самолету. «Тройка» стояла на ровном заснеженном поле, окаймленном лесозащитными посадками. Свернули с дороги к ней — командир вцепился в рукав моей куртки: