После смерти Пушкина: Неизвестные письма

К. д'Антес».

«Сульц, 18 января 1842 

Дорогой брат, хочу обратиться к тебе с просьбой от име­ни моего мужа, но прежде всего должна тебя предупредить, что мне было бы очень тяжело, если бы я не встретила в этом отношении готовности с твоей стороны. Дело идет о поручении, которое я уже тебе давала более года тому назад и о котором ты вероятно совершенно забыл. На этот раз я убедительно прошу тебя об этом, и если ты не можешь этим заняться сам, поручи кому-нибудь, кто в этом понимает. Вот в чем дело: надлежит купить пару хороших борзых (суку и кобеля), очень высокого роста, с длинной шерстью, кото­рые были бы хорошо натасканы на волков. Мой муж предо­ставляет тебе полную свободу в отношении цены, нет такой жертвы, которую бы он не принес в этом отношении. Его единственное удовольствие здесь — это охота, и несмотря на все его старания, он не может достать таких собак, а он уверен, что именно борзые лучше всего для этой охоты, вот почему он так настойчив в желании их раздобыть. К тому же он легко вернет деньги, затраченные на покупку, так как у него не будет недостатка в любителях собак, и потомство от привезенных из-за границы предков вполне все окупит.

Если в округе ты не найдешь то, о чем я тебя прошу, то в Москве это легко сделать, поручи Андрееву или кому-нибудь другому, и если хоть немного постараться, я уверена, что можно найти. Помнится, в мое время их продавали в Охот­ном ряду по воскресеньям и приводили целые своры к Пре­сненской заставе для боя с волками, и прежде чем их ку­пить, надо, чтобы ты поручил их испытать знатоку этого де­ла, потому что непременно нужно, чтобы по крайней мере одна из собак показала свое уменье. В Петербурге при помо­щи Носова пусть их отправят с первым же пароходом в Ам­стердам, я тебе пришлю адрес, по которому их нужно доста­вить, а оттуда уже муж позаботится, чтобы они благополуч­но прибыли сюда.

Прошу тебя, дорогой друг, — никаких отговорок, ника­ких безосновательных доводов, я не желаю принимать ни один из них. Как я уже тебе сказала, если это тебе докучает, поручи кому-нибудь в Москве и сделай все возможное, что­бы порадовать моего муженька. И он в свою очередь, если только может быть тебе в чем-либо полезен, в полном твоем распоряжении, так же и я. Как только ты найдешь и купишь собак, ты мне тотчас же напишешь, не правда ли?

А теперь я поздравляю вас с новым годом, тебя и всех твоих, целую вас от всего сердца. Я надеюсь, что вся твоя се­мья здорова, и сыновья и дочка, и что Лиза уже совсем по­правилась от родов и готова начать все сначала, потому что и у вас тоже в этом отношении все идет ладно, ни вы, ни мы ни в чем не можем себя упрекнуть.

Есть ли у тебя вести о Ване; что касается меня, я ничего о нем не слышала и не знаю даже, где он сейчас находится, од­нако не отчаиваюсь и не теряю надежды его увидеть, судя по тому, что пишет мне мать. Что поделывают сестры? Я не имею от них вестей с 1840 года. А любезная тетушка Катери­на еще жива? По-прежнему ли она думает обо мне с любовью и нежностью?

Если Август еще у вас, дай ему поручение касательно со­бак, я уверена, что он выполнит его прекрасно.

Прощай, обнимаю тебя, дорогой друг, от всего сердца и умоляю выполнить просьбу, с которой я к тебе обращаюсь. Муж шлет тебе тысячу приветов.

Напоминаю тебе о деньгах».

Мысли о родных не покидают Екатерину Николаевну. Она тяжело переносит молчание отца и брата Сергея. «Час­то я на всех вас жалуюсь, говорю, что никто мне не пи­шет...» Ранят ее самолюбие и насмешки мужа, который гово­рит, что давно уже она должна была бы отвыкнуть получать письма от родных. Дантес прекрасно понимал, чем вызвано такое отношение Гончаровых к жене, но ни своей, ни ее ви­ны в петербургских событиях признать не хотел. Судя по письмам Екатерины Николаевны и самого Дантеса, он писал Дмитрию Николаевичу только о деньгах, никаких родст­венных писем, помимо требований уплаты задолженности, не было.

С какой любовью Екатерина Николаевна говорит о де­тях! Их воспитание, здоровье — предмет ее постоянных за­бот. Обратим внимание, что она им рассказывает о своей семье в России, показывает портреты родных. Видимо, ей хочется, чтобы те, кого она так глубоко любит, не были чужими для ее детей.

Вспоминает она и своих московских приятельниц. Ли­за — это, по-видимому, известная московская красавица Елизавета Пашкова. Анастасия Щербинина — подруга юности Екатерины Николаевны. В письме от 21 июля она спрашивает о ней и даже собирается написать. Но как только она узнает, что та предполагает поселиться в Париже, Екатери­на Николаевна опасается, как бы Щербинина не приехала к ней. Почему? Надо думать, она боялась, что Щербинина станет рассказывать в семье Дантесов то, о чем ей хотелось бы умолчать: о больном отце, о матери, бросившей его, и т. д., а главное, о всех тех слухах и разговорах, которые шли в Мо­скве по поводу гибели Пушкина. Трудно придумать иное объяснение тому, что Екатерина Николаевна не хотела, чтобы ее верный Пилад заявился в один прекрасный день в Сульц...

БАДЕН-БАДЕН. ВЕНА

1842 год был для Екатерины Николаевны годом стече­ния самых непредвиденных обстоятельств. В начале года (по-видимому, в конце января — начале февраля) ее постиг­ло большое горе — она родила мертвого ребенка. Мы узнаём об этом из письма Натальи Ивановны от 30 марта 1842 года к Дмитрию Николаевичу.

«Ты, возможно, уже знаешь от Кати о несчастье, которое с ней случилось: она родила мертвого ребенка, а главное — это был мальчик, которого они так страстно желали. Здоро­вье ее, слава Богу, как будто бы хорошо; она предполагает поехать на несколько дней повидать Ваню. Ты, вероятно, знаешь о его болезни: беспокойство за состояние здоровья жены уложило и его в постель. Теперь он здоров, однако я не получила письма от него самого. Мари, которая поправ­ляется, мне написала о его болезни, но с тех пор я не имею от них вестей».

Можно себе представить переживания Екатерины Нико­лаевны, так жаждавшей сына! К сожалению, мы не знаем, при каких обстоятельствах это произошло; нет в архиве и письма к Дмитрию Николаевичу об этом событии. Но, види­мо, Екатерина Николаевна довольно быстро поправилась и в начале марта смогла поехать в Баден повидаться с братом.

Из писем, приведенных нами в первой части, известно, что Иван Николаевич выехал с больной женой за границу в июле 1841 года, но Екатерину Николаевну об этом никто не счел нужным известить, в том числе и сам Иван Николае­вич. Она в нескольких письмах спрашивает Дмитрия Нико­лаевича о брате Иване, и в течение более полугода не знает, что он уже давно находится за границей. Очевидно, и мать не писала ей ничего определенного. Вероятно, она случай­но услышала, что Иван Николаевич в Бадене, и, не рассчи­тывая на то, что он ее навестит, поехала туда сама вместе с мужем и двумя старшими дочерьми.

Об этом мы узнаём из обнаруженного нами письма са­мого Ивана Николаевича к Дмитрию, которое приводим ниже.

«Баден, 25 марта/6 апреля 1841 г.

Дорогой, любезный Дмитрий, я не пишу тебе сегодня длинного письма, принимая во внимание, что и без моих ка­ракулей у тебя займет много времени чтение прилагаемых писем, которые тебя заинтересуют, вероятно, не менее, чем то, о чем я буду с тобой говорить. Случай доставил мне воз­можность, мой славный друг, быть тебе более полезным, чем я предполагал, в связи с одним вопросом в твоем по­следнем письме, и вот каким образом.

Ты, возможно, знаешь уже от матери, а может быть, еще и не знаешь, что Катя приезжала сюда с мужем и двумя стар­шими девочками повидаться с нами. Вот уже две недели, как они вернулись в Сульц, пробыв с нами четыре дня. Присут­ствие ее мужа было мне много приятнее, чем я был к тому подготовлен. При первой встрече я поборол в себе мысль об отвращении при виде его, не желая уж очень огорчать се­стру, и обошелся с ним как мог лучше, но, признаюсь тебе, дорогой друг, что это стоило мне многого. Я хотел сначала посмотреть, каковы их семейные отношения, и когда я по­нял, что сестра моя счастлива не на словах, а в действитель­ности, это побудило меня, естественно, изменить мой не­сколько ледяной прием ее мужа на обращение более благо­желательное и свободное. В самом деле, он такой же хоро­ший муж, как и отец, и когда я вспоминаю того самого пе­тербургского Дантеса, когда я думаю, что вот уже пять лет, как он прожил со своей женой почти что в ссылке, так как Сульц и Баден друг друга стоят в отношении скуки, я не ве­рю своим глазам, видя как он нежен с женой и как любит своих малюток.