После смерти Пушкина: Неизвестные письма

Екатерина Ивановна жила недалеко, во фрейлинском флигеле дворца, и каждый день в 7 часов вечера приезжала к Наталье Николаевне, вернее — к детям. Она была очень привязана к маленьким Пушкиным и, видимо, у нее была по­требность ежедневного общения с ними. Если сестры уезжа­ли куда-нибудь в гости или в театр, тетушка все равно неиз­менно являлась в положенное время и проводила вечер с де­тьми.

На такое дорогое удовольствие, как театр, денег не бы­ло. Иногда их приглашали Строгановы, у которых была своя ложа. Сестер довольно часто навещали Александр Ка­рамзин, Андрей Муравьев. Изредка бывала Наталья Никола­евна у Вяземских и Карамзиных. Более близкие отношения с ними поддерживала Александра Николаевна. Пока была жива тетушка Екатерина Ивановна, она всячески препятст­вовала общению сестер с этими семьями (о чем писала, как мы увидим далее, Екатерина Николаевна). Так, в письме к Фризенгофам от 24 ноября 1841 года Наталья Николаевна описывает небольшую сцену, очень характерную в этом отношении. В этот день праздновались именины Екатерин. Утром Наталья Николаевна отправилась к тетушке Загряж­ской «всей семьей», как она говорит. Интересно отметить, что там был и Сергей Львович Пушкин, также пришедший поздравить именинницу. Днем был семейный обед у Строга­новых, а вечером сестры собирались к Екатерине Андреев­не Карамзиной. Но в 9 часов явилась тетушка Загряжская и упорно сидела, не желая уезжать, чтобы помешать сестрам ехать к Карамзиным. Наталья Николаевна поняла это, и в 11 часов вынуждена была встать и тем дать понять Екатери­не Ивановне, что больше они ждать не могут. Поневоле те­тушке пришлось уехать...

Салоны Карамзиных, графа Строганова и Местров, где бывала Наталья Николаевна, посещали и ее поклонники. Как свидетельствует А. П. Арапова, за годы вдовства у Ната­льи Николаевны было несколько претендентов на ее руку. Она называет Н. А. Столыпина, блестящего дипломата, ко­торый, приехав в отпуск в Россию, был поражен красотою Пушкиной, без памяти влюбился, но, как говорит Арапова, «грозный призрак четырех детей», которые были бы, по его мнению, помехою в его дипломатической карьере, за­ставил его отказаться от «безрассудного брака».

Та же причина послужила препятствием и для второго претендента, которого Арапова зашифровывает буквой Г. — князь Г. Это, очевидно, князь Александр Сергеевич Голи­цын, штабс-капитан лейб-гвардии конной артиллерии, со­служивец братьев Карамзиных. Он часто упоминается в пи­сьмах Натальи Николаевны к Фризенгофам как постоян­ный посетитель салона Карамзиных. По-видимому, Голи­цын ухаживал за Пушкиной довольно настойчиво. Арапова пишет, что якобы через какое-то третье лицо Голицын пытался выяснить, как отнеслась бы Наталья Николаевна к то­му, чтобы в случае брака с ним всех четверых детей отдать на воспитание в казенные учебные заведения. На что Ната­лья Николаевна сказала: «Кому мои дети в тягость, тот мне не муж!»

Из письма Вяземского 1842 года мы узнаем, что у Ната­льи Николаевны был еще один поклонник — иностранец. Вяземский не называет его, но нет сомнения, что он имеет в виду дипломата графа Гриффео, секретаря неаполитанско­го посольства. В одном из писем Наталья Николаевна упо­минает о Гриффео: он был на вечере у Карамзиных. По по­воду этого поклонника Вяземский разразился длиннейшим письмом Наталье Николаевне, на первом листке которого вверху ее рукой сделана полустершаяся теперь надпись: «Аff  Griff» (история с Гриффео) . Конца имени нет, но, полагаем, и этих четырех букв достаточно. Приведем выдержки из этого письма, обнару­женного нами в архиве Араповой.

«...Ваше положение печально и трудно, — пишет Вязем­ский. — Вы еще в таком возрасте, когда сердце нуждается в привязанности, в волнении, в будущем. Только одного про­шлого ему недостаточно. Возраст ваших детей таков, что, не нарушая своего долга в отношении их, вы можете всту­пить в новый союз. Более того, подходящий разумный союз может быть даже в их интересах. Следовательно, вы совер­шенно свободны располагать вашим сердцем и его склонно­стью. Но при условии, что чувство, которому вы отдади­тесь, что выбор, который вы сделаете, будет правильным и возможным. Всякое другое движение вашего сердца, всякое другое увлечение может привести только к прискорбным последствиям, для вас более прискорбным, чем для кого-либо другого.

Вы слишком чистосердечны, слишком естественны, слишком мало рассудительны, мало предусмотрительны и расчетливы, чтобы вести такую опасную игру... То трудное положение, в котором вы находитесь, отчасти, проистекает из-за вашей красоты. Это — дар, но стоит он немного доро­го. Вы — власть, сила в обществе, а вы знаете, что все стре­мятся нападать на всякую власть, как только она дает к тому хоть малейший повод. Я всегда вам говорил, что вы должны остерегаться иностранцев... Даже при наличии независимо­го состояния подобный союз всегда будет иметь серьезные затруднения. Рано или поздно вы будете вынуждены поки­нуть родину, отказаться от своих детей, которые должны оставаться в России... А без независимого состояния затруд­нения были бы еще более серьезными. Выйдя за иностран­ца, вы, возможно, лишитесь пенсии, которую получаете, и ваше будущее подверглось бы еще более опасным случайно­стям.

Все эти неблагоприятные обстоятельства проистекают из вашего особого положения, из вашего образа жизни. Вы не принадлежите к светскому обществу, не удалились от не­го. Эта полумера, полуположение имеет большой недоста­ток и таит в себе большую опасность. Во-первых, свет, не имея вас постоянно перед глазами и под своим контролем, видя вас очень редко, судит о вас по некоторым признакам и выносит свой приговор по малейшим намекам, которые дают ему возможность думать, что то, что он не видит, куда более серьезно, чем то, что он видит. Эти приметы, кото­рые, может быть, прошли бы незамеченными, если бы вы были постоянно на глазах у ваших судей, носят оттенок тай­ны и умолчания вполне естественного, а вы знаете, что мне­ние большого света видит зло всюду, где оно видит что-либо скрытое. Но самая большая опасность — в вас самой. Вы не должны ей подвергаться, борьба слишком сильна. В этом ложном положении вы слишком подвержены первой же атаке. Рассеяние большого света, его соблазны и притягате­льность, как бы они ни были опасны, они гораздо менее опасны, чем это влияние, глухое и тайное, которое должно неизбежно вызвать в сердце женщины стремление к душев­ному волнению, и появление первого встречного может его разбудить. А это значило бы сдаться врагу вслепую и безо­ружной. Рассеяние большого света лучше, чем развлечение, которое начинается с того, что незаметно касается сердца, а кончается тем, что разрывает его. В большом свете лекар­ство рядом с болезнью: одно увлечение сменяет другое. А здесь болезнь предоставлена самой себе и с каждым днем распространяется все больше и больше. Мое мнение — вы должны вырваться из этого испытания, и если уединение и сердечное спокойствие вам тяжелы, что вполне естествен­но, вернитесь смело в свет... Вы мне скажете, быть может, что я ищу там, где ничего нет, что у страха глаза велики, вы можете делать всякие предположения и дать моему поступ­ку любое насмешливое толкование, пусть так! Но если мои слова правдивы, а они таковыми являются, если мой тре­вожный крик может вас предупредить об опасности, как бы далека она ни была, и заставить вас посмотреть на ваше положение серьезно и спокойно, я с удовольствием принимаю всю странность моего положения...»

Письмо это не имеет даты, но судя по тому, что в конце его Вяземский уговаривает ее во что бы то ни стало уехать на лето в Михайловское, чтобы «вырваться из-под рокового влияния», «избегнуть опасности», — это письмо относится к 1842 году. Да это вытекает и из последующего.

Опасения Вяземского в отношении Гриффео, мы полага­ем, не имели основания. В одном из писем к Н. И. Фризенгоф от конца 1841 года Наталья Николаевна пишет, что ни­кем из своих поклонников не увлечена (мы приводим это письмо ниже). Но Вяземский ревнует и, опасаясь, как бы ухаживание Гриффео не кончилось браком, бросает такой весомый для Натальи Николаевны козырь, как дети. Одна­ко и Гриффео, видимо, оказывал внимание этой красивой женщине без серьезных намерений. Во всяком случае, веро­ятно, увидев, что здесь нельзя ожидать легкого романа, он вскоре увлекся другой женщиной. 12 августа 1842 года в са­мых язвительных выражениях Вяземский сообщает Ната­лье Николаевне в Михайловское об отъезде Гриффео: