После смерти Пушкина: Неизвестные письма

Хотя Наталья Николаевна и писала брату, что собирает­ся в Михайловское на лето, но у нее, очевидно, была мысль обосноваться там на более продолжительное время. Она от­казалась от петербургской квартиры, часть обстановки, ви­димо, оставила на складе, а остальную мебель и библиотеку Пушкина повезла в Михайловское.

15 мая 1841 года большой обоз и экипажи с семьей Пушкиных и Александрой Николаевной тронулись в путь. 19 мая они прибыли в Михайловское.

На другой же день по приезде Наталья Николаевна пое­хала в Святогорский монастырь на могилу мужа. Еще в кон­це 1839 года Наталья Николаевна заказала известному пе­тербургскому мастеру Пермагорову памятник-надгробие на могилу мужа. В ноябре 1840 года оно было готово, и Ната­лья Николаевна поручила бывшему михайловскому управи­телю Михаиле Калашникову доставить его на место. Но установка надгробия была отложена до весны, то есть до приезда Натальи Николаевны.

«Пушкина хоронили дважды, — пишет в своей книге «У лукоморья» директор пушкинского заповедника «Михай­ловское» С. С. Гейченко. — Первый раз его хоронил в 1837 году А. И. Тургенев. Второй раз хоронила Наталья Никола­евна и дети — в 1841 году... Установка памятника оказалась непростым делом. Нужно было не только смонтировать и поставить на место привезенные из Петербурга части, но и соорудить кирпичный цоколь и железную ограду; под все четыре стены цоколя на глубину два с половиной аршина подвести каменный фундамент и выложить кирпичный склеп, куда было решено перенести прах поэта. Гроб был предварительно вынут из земли и поставлен в подвал в ожи­дании завершения постройки склепа. Все было закончено в августе».

Несомненно, была отслужена торжественная панихида, на которой, кроме семьи Пушкиных, вероятно, присутство­вали и Осиповы, а также дворовые и крестьяне.

Наталья Николаевна в течение лета много раз бывала с детьми на могиле мужа, желая, по ее словам, утверждать в их сердцах священную его память... Ей и самой было очень тяжело еще и еще раз переживать гибель мужа. Вяземскому в начале июня 1841 года она пишет, что чувствует себя смер­тельно опечаленной...

В декабре 1841 года, уже из Петербурга, в письме к Павлу Воиновичу Нащокину она писала:

«Мое пребывание в Михайловском, которое вам уже из­вестно, доставило мне утешение исполнить сердечный обет давно мною предпринятый. Могила мужа моего находится на тихом уединенном месте, место расположения однако ж не так величаво, как рисовалось в моем воображении; сюда прилагаю рисунок, подаренный мне в тех краях — вам од­ним решаюсь им жертвовать. Я намерена возвратиться туда в мае месяце, если вам и всему семейству вашему способно перемещаться, то приезжайте навестить нас...»

Михайловский дом сильно обветшал еще при жизни поэ­та. О состоянии его в 1841 году можно судить по письму к На­талье Николаевне П. А. Вяземского. «Вы прекрасно сделали, что поехали на несколько месяцев в деревню, — пишет он б июня 1841 года. — Во-первых, для здоровья детей это неоце­ненно, для кошелька также выгодно. Если позволите мне дать вам совет, то мое мнение, что на первый год нечего вам тревожиться и заботиться об улучшении имения. Что касает­ся до улучшений в доме, то это дело другое. От дождя и ветра прикрыть себя надобно, и несколько плотников за неболь­шие деньги все устроить могут. Если вы и сентябрь проведе­те в деревне, то и тут нужно себя оконопатить и заделать ще­ли». Очевидно, какой-то небольшой ремонт Наталья Нико­лаевна сделала, и для летнего жилья дом стал пригоден.

Однако жизнь в Михайловском, где не было хоть сколь­ко-нибудь сносного усадебного хозяйства и все приходилось покупать на стороне, причиняла Наталье Николаевне по­стоянные беспокойства и хлопоты. За время пребывания семьи поэта в Михайловском сохранилось несколько писем Натальи Николаевны, здесь мы приведем наиболее инте­ресные из них.

«20 мая 1841. Михайловское 

Вот мы и приехали в Михайловское, дорогой Дмитрий. Увы, лошадей нет, и мы заключены в нашей хижине, не имея возможности выйти, так как ты знаешь, как ленивы твои се­стрицы, которые не любят утруждать свои бедные ножки. Ра­ди Бога, любезный брат, пришли нам поскорее лошадей, не жди, пока Любка оправится, иначе мы рискуем остаться без них все лето. Таратайка тоже нам будет очень кстати. Ты был бы очень мил, если бы приехал к нам. Если бы ты только знал, как я нуждаюсь в твоих советах. Вот я облечена титулом опекуна и предоставлена своему глубокому невежеству в от­ношении всего того, что касается сельского хозяйства. Поэ­тому я не решаюсь делать никаких распоряжений из опасе­ния, что староста рассмеется мне прямо в лицо. Мне кажет­ся, однако, что здесь все идет как Бог на душу положит. Гово­ря между нами, Сергей Львович почти не занимался хозяйст­вом. Просматривая счета конторы, я прежде всего поняла, что это имение за 4 года дало чистого дохода только 2600 руб. Ради Бога, приезжай мне помочь; при твоем опыте, с твоей помощью я, может быть, выберусь из этого лабирин­та. Дом совершенно обветшал; сад великолепен, окрестности бесподобны — это приятно. Не хватает только лошадей, что­бы нам здесь окончательно понравилось — поэтому, пожа­луйста, пришли нам их незамедлительно, а также и деньги. Извини, дорогой брат, за напоминание, но я заняла у кн. Вя­земского при отъезде, и это заставляет меня тебе надоедать. А пока прощай. Почта уходит сегодня вечером. Сейчас я еду в монастырь на могилу Пушкина. Г-жа Осипова была так лю­безна одолжить мне свой экипаж. Целую тебя от всего сердца, а также твоих детей. Твою жену целую отдельно, желая ей счастливых родов — и так как я полагаю, она хочет дочь, я ей ее желаю, вопреки твоему желанию, принимая во внимание, что тебе хватит уже двух мальчиков для удовлетворения от­цовской гордости. Прощай, душа моя, целую тебя от души, будь здоров и счастлив. Дети тебя и всех твоих целуют нежно и крепко. Сестра также вас всех целует».

«5 июня 1841 г. Михайловское

Хотя я и писала тебе в своем последнем письме, дорогой и добрейший брат, что я не осмеливаюсь настаивать и про­сить тебя прислать мне деньги, которые ты обещал, я, одна­ко, все же вынуждена снова докучать тебе. В моем затрудни­тельном положении я не знаю больше никого, к кому могла бы обратиться. Наступило время, когда Саша и я должны вернуть Вяземскому 1.375 рублей. Потом, так как я дала по­ручение подыскать нам в Петербурге квартиру, придется давать зада­ток. Следственно, если ты не придешь мне на помощь, я, право, не знаю, что делать. Касса моя совершенно пуста, для того чтобы как-то существовать, я занимаю целковый у Вессариона (слуга Натальи Николаевны), другой — у моей горничной, но и эти ресурсы ско­ро иссякнут. Занять здесь невозможно, так как я никого тут не знаю. Ради Бога, любезный и дражайший братец, прости меня, если я тебе так часто надоедаю по поводу этих 2.000 рублей. Надеясь на твое обещание, я соответственно устрои­ла свои дела, и эта сумма — единственная, на что я могу рассчитывать для расплаты с долгами и на жизнь до сентября.

Мой свекор находится здесь уже несколько недель, и я пользуюсь минуткой, пока он отлучился, чтобы написать те­бе эти несколько строк. Хочу еще надоесть тебе с одной просьбой, но мне уже не так тяжело к тебе с ней обратиться. Не забудь о запасе варенья для нас; я не могу его сделать здесь, потому что тут почти нет фруктов; ты нам не отка­жешь, не правда ли, мсй добрый братец?

Прощай, вот уже свекор возвращается домой, и я остав­ляю тебя, целуя от всего сердца тебя, жену, а также столько детей, сколько теперь у вас имеется, так как я надеюсь, что уже есть прибавление семейства.

Ради Бога, хоть словечко в ответ, не следуй пословице: на глупый вопрос не бывает ответа».

                                                                                                           (Начала письма нет)

«...Для уплаты долгов и расходов по переезду; осталь­ные 1000 руб. предназначаются мне на прожитие до сентября. Итак, я сейчас сижу без копейки и буду в таком же положении, даже если ты мне пришлешь майские 1000 руб., так как они должны пойти на уплату долга кн. Вязем­скому. Поэтому прошу тебя, дорогой и добрейший брат, сделай милость, пришли мне 2000 сразу. Ради Бога, не сер­дись на меня, но я действительно нахожусь в отчаянном положении, хотя и живу в деревне, но в этом имении ниче­го нет и все надо покупать на первых порах. Надеюсь, что в будущем году я устроюсь здесь лучше, но сейчас я нахо­жусь в большом затруднении. Признаюсь тебе, дорогой брат, что я горячо молю Бога, чтобы ты приехал, твое присутствие было бы для меня такой большой милостью, я брожу как в потемках, совершенно ничего не понимая, и вынуждена играть свою роль, чтобы староста и не подозре­вал о моем глубочайшем невежестве. Прощай, дорогой и добрейший брат, целую тебя от всего сердца и люблю по-прежнему, еще раз прости за мою постоянную докучли­вость, я сама это сознаю. Поцелуй нежно свою жену, же­лаю ей счастливых родов, и расцелуй обоих мальчиков. Не знаю, разберешь ли ты мои каракули, у меня плохое перо, которое едва пишет, а я ленюсь пойти за другим. Еще одна просьба, но я думаю, что ты легко ее удовлетворишь. У ме­ня здесь есть мальчик 10 лет, которого я хотела бы обу­чить на ткача, не мог бы он пройти обучение у тебя, в этом случае я прислала бы его с людьми, которые пригонят нам лошадей. У тебя есть наш адрес, не правда ли? Прощай, еще раз, добрейший Дмитрий».