После смерти Пушкина: Неизвестные письма

Меня спрашивают о доходах с этого имения, о цене его. Цены ему нет для меня и для детей моих. Оно для нас драго­ценнее всего на свете. О других доходах я не имею никакого понятия, а само попечительство может собрать всего удоб­нее нужные сведения. Впрочем, и в этом отношении могу сказать, что содержание нашего семейства заменит с избыт­ком проценты заплаченной суммы.

Итак, я прошу Попечителей войти немедленно в сноше­ние с прочими владельцами села Михайловского, спросить об их условиях, на коих согласятся они предоставить оное детям своего брата, выплатить им, если возможно, следую­щие деньги и довершить таким образом свои благодеяния семейству Пушкина.

Наталья Пушкина

Сего 22 мая 1838 года».

Вероятно, по этому вопросу Наталья Николаевна пере­писывалась и с михайловской соседкой Прасковьей Алек­сандровной Осиповой. В хозяйственных книгах Полотня­ного Завода имеются записи, свидетельствующие о том, что ей посылались письма, а в 1838 и 1839 годах из Завода ездил в Псков человек по поручению Натальи Николаевны. В Тригорское была послана какая-то посылка. Расходы по по­ездкам Василия Варичева отнесены в конторских книгах Полотняного Завода на счета Н. Н. Пушкиной. Там же «за­регистрированы» и почтовые отправления сестер в адрес Загряжской, С. Л. Пушкина, Строганова, Вяземских, Карам­зиных, Валуевой; 4 декабря 1837 года Вяземской были по­сланы письмо и посылка с часами.

Еще летом 1838 года, видимо, начались разговоры о воз­вращении Натальи Николаевны с семьей в Петербург. Ей было очень тяжело принять такое решение, вероятно, не хотелось делать это так быстро, но она пошла навстречу на­стояниям тетки Загряжской и сестры Александры Никола­евны. «...Какие у нее планы на будущее, не выяснено, — пи­сал с Завода 14 сентября 1837 года Дмитрий Николаевич се­стре Екатерине, — это будет зависеть от различных обстоя­тельств и от добрейшей Тетушки, которая обещает в тече­ние ближайшего месяца подарить нас своим присутствием, желая навестить Ташу, к которой она продолжает относить­ся с материнской нежностью». Сохранилось письмо без подписи от 10 апреля 1839 года к Е. Н. Дантес за границу. Почти наверное можно сказать, что корреспонденткой бы­ла Нина Доля, лицо очень близкое семье Гончаровых. Она писала:

«Александрина и Натали в Петербурге, как вы знаете. Натали, естественно, было тяжело возвращаться туда, но тетка-покровительница все решила про себя, а когда она че­го-нибудь хочет, то это должно совершиться».

Екатерина Ивановна, как мы уже говорили, не имела своей семьи и обожала Наталью Николаевну, считала ее «дочерью своего сердца»; очень любила она, как мы увидим далее, и детей Пушкиных. Поэтому вполне понятно ее стремление иметь эту семью возле себя, постоянно видеть­ся с ней. Характер у Екатерины Ивановны действительно был властный, если уж она чего-нибудь хотела, «это должно было совершиться». Иван Николаевич писал брату Дмит­рию из Царского Села 13 октября 1838 года: «Тетушка здесь, и она мне сказала, что уже сняла дом, чтобы заставить сес­тер приехать, но она еще не знает, когда поедет». Теперь стало известно, что Екатерина Ивановна приезжала в Завод осенью 1838 года. Об этом же пишет и Екатерина Дантес в письме к Дмитрию Николаевичу 26 мая 1839 года: «Вы име­ли счастье принимать у себя вашу дорогую тетушку Катери­ну, приехавшую похитить у вас сестер».

Таким образом, очевидно, вопрос о возвращении сестер в Петербург осенью 1838 года был окончательно решен в За­воде после приезда Загряжской. О неожиданности этого ре­шения говорится и в приводимом ниже письме Натальи Ивановны; она о нем не знала, а между тем Дмитрий Нико­лаевич регулярно переписывался с матерью и ставил ее в из­вестность обо всех семейных событиях. Екатерина Иванов­на сумела уговорить Наталью Николаевну. Полагаем, что главным мотивом здесь были дети: им надо было дать обра­зование, в столице была возможность устроить мальчиков в учебные заведения на казенный счет.

Уезжая из Петербурга в феврале 1837 года, Наталья Ни­колаевна не думала, что уезжает навсегда, и, несомненно, предполагала вернуться. Подавая тогда же на высочайшее имя прошение об утверждении опекунов над детьми, Пуш­кина писала: «...А как не только упомянутое выше движимое имущество покойного мужа моего находится в С. Петербур­ге, но и я сама должна для воспитания детей моих прожи­вать в здешней столиции, и как при том все избранные мною в опекуны лица находятся на службе в С. Петербурге, то посему и прошу: дабы высочайшим вашего император­ского величества указом повелено было сие мое прошение принять, малолетних детей моих взять в заведывание С. Пе­тербургской дворянской опеке и, утвердив поименованных выше лиц в звании опекунов детей моих, учинить распоря­жение, как законы повелевают».

Уговаривая Наталью Николаевну вернуться, тетушка обещала оказывать ей всяческую помощь. Как видим, она сняла для нее дом (вероятно, квартиру). Несомненно, в ре­шении этого вопроса не последнюю роль играла и Алексан­дра Николаевна. Екатерина Ивановна уже подготовила поч­ву для принятия ее во фрейлины к императрице, и, конеч­но, легко можно себе представить, в какой восторг от по­добной перспективы пришла Александра Николаевна и как она уговаривала сестру не лишать ее счастья устроить свою судьбу. Наталья Николаевна, нежно любившая ее, не могла ей отказать. И наконец, начатые Опекой хлопоты по выку­пу Михайловского у совладельцев также требовали ее при­сутствия в Петербурге. Вот совокупность всех этих обстоя­тельств и заставила Наталью Николаевну согласиться на возвращение в столицу раньше, чем она хотела бы, хотя, ко­нечно, как совершенно верно замечает Нина Доля, ей было тяжело принять такое решение. Но, как всегда, она ставила интересы близких выше своих чувств и переживаний...

Видимо, в начале ноября 1838 года Загряжская и сестры с детьми выехали в Москву, откуда Наталья Николаевна и Александра Николаевна ездили в Ярополец проститься с ма­терью, а Екатерина Ивановна, очевидно, ждала их в Москве.

12 ноября Наталья Ивановна писала старшему сыну: «...Твои сестры неожиданно приехали ко мне проститься пе­ред отъездом в Петербург. Дай Бог, чтобы они не раскаялись в этой затее, которая в глазах здравомыслящих людей мало похвальна. Старшая, без сомнения, больше всех виновата, но это, однако, нисколько не оправдывает и младшую».

Недовольство Натальи Ивановны вполне понятно: доче­ри приняли это решение, не посоветовавшись с нею, а глав­ное — под влиянием Загряжской, с которой она была в ссо­ре. Однако материнское сердце все же не выдержало, и рас­стались они дружески. Об этом писали Дмитрию Николае­вичу сестры из Москвы, где они останавливались на некото­рое время по дороге в Петербург.

«Дорогой Дмитрий, — пишет Александра Николаевна, — ты просил меня сообщить тебе о приеме, оказанном нам в Яропольце. Должна тебе сказать, что мы расстались с мате­рью превосходно. Она была трогательна с нами, добра, лас­кова, всячески заботилась о нас. Мы пробыли у нее сутки».

«...Не говорю об матери, — приписывает Наталья Нико­лаевна, — сестра уже все подробно описала; одним словом, она с нами обошлась как нельзя лучше и мы расстались со слезами с обеих сторон».

СНОВА ПЕТЕРБУРГ

По возвращении в Петербург в начале ноября 1838 года Наталья Николаевна жила очень скромно и уединенно. «Мы ведем сейчас жизнь очень тихую, — писала Александра Ни­колаевна брату 24 ноября 1838 года, — Таша никуда не выез­жает, но все приходят ее навещать и каждое утро точат у нас лясы». В эти годы просьбы о деньгах красной нитью прохо­дят через многие письма сестер. Материальное положение их было трудным, а Дмитрий Николаевич очень неаккурат­но высылал им деньги. Иногда между ними возникали недоразумения, которые очень тяжело переживала Наталья Ни­колаевна.

«Послушай, дорогой Дмитрий, больше всего я не люблю ссориться с тем, кто мне особенно близок и кого я люблю всей душой. Давай немного поговорим. Скажи, разве это ра­зумно так сильно на меня сердиться и говорить мне такие неприятные вещи из-за отказа, который даже нельзя на­звать таковым, принимая во внимание, что не имея ничего, я ничего и не могу дать, не правда ли? На нет и суда нет, ты это знаешь. Должна признаться, что эта несчаст­ная седьмая часть приносит мне большое огорчение: с од­ной стороны семья моего мужа сердится, что я не исполь­зую эти деньги на покупку псковского поместья, а с дру­гой — ты меня упрекаешь в разорении всей семьи за то, что я их тебе не дала. Словом, со всех сторон только неприятности и огорчения из-за ничтожной суммы, которой я в действительности еще не имею и о которой даже больше не слышу и разговоров... Ответь мне на это письмо, чтобы до­казать, что мы с тобою по-прежнему друзья» (июнь — июль 1839 г.).