Вокруг Пушкина

Что еще сказать тебе о нас? Ты уже знаешь, что мы жи­вем это лето на Черной речке, где мы очень приятно проводим время, и, конечно, не теперь ты стал бы хвалить меня за мои способности к рукоделию, потому что букваль­но я и не вспомню, сколько месяцев я не держала иголки в руках. Правда, зато я читаю все книги, какие только могу до­стать, а если ты меня спросишь, что же я делаю, когда мне нечего делать, я тебе прямо скажу, не краснея (так как я до­шла до самой бесстыдной лени) — ничего, решительно ниче­го. Я прогуливаюсь по саду или сижу на балконе и смотрю на прохожих. Хорошо это, как ты скажешь? Что касается до ме­ня, я нахожу это чрезвычайно удобным. У меня множество женихов, каждый Божий день мне делают предложения, но я еще так молода, что решительно не вижу необходимости торопиться, я могу еще повременить, не правда ли? В мои годы это рискованно выходить такой молодой замуж, у меня еще будет для этого время и через десять лет. У нас теперь каждую неделю балы на водах в Новой деревне. Это очень красиво. В первый раз мне там было очень весело, так как я ни на одну минуту не покидала площадку для танцев, но вчера я прокляла все балы на свете и все, что с этим свя­зано: за весь вечер я не сделала ни шагу, словом, это был один из тех несчастных дней, когда клянешься себе никогда не приходить на бал из-за скуки, которую там испытала.

17 числа мы были в Стрельне, где мы переоделись, что­бы отправиться к Демидову(богач,  миллионер),  который давал бал в двух вер­стах оттуда, в бывшем поместье княгини Шаховской. Этот праздник, на который было истрачено 400 тысяч рублей, был самым неудавшимся: все, начиная со двора, там ужасно скучали, кавалеров не хватало, а это совершенно невероят­ная вещь в Петербурге, и потом, этого бедного Демидова так невероятно ограбили, один ужин стоил 40 тысяч, а был самый плохой, какой только можно себе представить; мороженое стоило 30 тысяч, а старые канделябры, которые ты­сячу лет валялись у Гамбса (владелец мебельного магазина) на чердаке, были куплены за 14 тысяч рублей. В общем, это ужас что стоил этот праздник и как там было скучно.

Таша умоляет тебя не забыть про ее шаль, а то она го­ворит, за что ей даром родить, если ей не дарят. Целую тебя и Ваню от всей души.

Что касается процесса с Усачевым, то при всем желании ни Тетушка, ни мадам Заг[ряжская] ничего не могут сде­лать, так как им не удается увидеться с Лонг[иновым], кото­рый живет в Царском, и к тому же эти господа обещают и забывают так легко. Тетушка говорит, что тебе непремен­но надо иметь здесь поверенного по делам.

Р. S. Я только что получила твое письмо; к счастью. Те­тушка, которая живет в Парголове, приехала сегодня, я ей показала бумагу. Она сказала, что не знает, что тебе посове­товать, для этого надо знать и фабрику и человека, с кото­рым ты имеешь дело, однако она полагает, что со временем, если Ртищев не очень порядочный человек, это может пе­рейти в тяжбу. Она тебе советует лучше продать за налич­ные деньги и не доводить дело до того, что он скупит все векселя; так будет для тебя вернее.

ПИСЬМО 18-е

АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВНА ГОНЧАРОВА

С.-Петербург. 27 июля 1835 г.

Надо же, чтобы я когда-нибудь написала тебе письмо, в котором не говорилось бы ни о делах, ни о деньгах, ни о процессе, ни о бумаге, ни о книгах, но о чем-нибудь более­ интересном, дорогой Дмитрий, и так как я в настроении се­годня, посмотрим, о чем же мы будем говорить.

Прежде всего, своя рубашка ближе к телу, как говорят, по­этому именно о себе я и буду с тобой беседовать. Потом мы сможем дойти и до тебя, но это будет после. Итак, если у те­бя есть время и моя болтовня тебе не надоедает, послушай же меня. Я тебе расскажу, о чем думает девушка двадцати четырех лет; не всегда же о мушках. Но о чем же тогда, спросишь ты? Сию минуту — об этом листке бумаги, который отвратителен, ты видишь, как она впитывает чернила? Ах, прости, я забыла, что это тема, которой я не должна касать­ся: итак, вернемся к другой теме.

Ах, да! я хочу кое-что тебе рассказать, что должно тебе доставить большое удовольствие. Дело в том, что живет на белом свете одна молодая женщина, вдова, очень милая, хорошенькая, которая с ума сходит по тебе. Одним словом, это маркиза Виллеро (неустановленное лицо), которую мы очень часто встречаем в Парголове, так как она живет там на даче с графиней Пален и Тетушкой. Она уверяет, что ты самый красивый из нашей семьи и больше всех похож на мать. Суди сам — как это она усмотрела? Я ничего в этом не понимаю; и не в красоте я те­бе отказываю, так как в конце концов ты красивый мужчи­на... но что касается сходства, которое она находит, то это она видела во сне...

Как в Яропольце идут дела? Назад или вперед? Были ли кавалькады? Ах, ах, кстати о них; извини, ведь о лошадях мы можем говорить, наш уговор на них не распространяется. Братец — повеса, бездельник, скверный мальчишка, а подписанная бумага; — прошу тебя мне ее прислать обратно: в суд подам, Завод опишу, фабрику остановлю. Но кажется, я далеко зашла, черт побери мой язык, про дела не говорю сегодня, не день. Нет, право, как жаль, что бедная Любка так мучилась; одна моя Ласточка умна, зато прошу ее беречь, не то, избави Боже, никаких свадеб, пусть она следует примеру своей хозяйки; а что — пора, пора, и пора про­шла, и того гляди поседеешь.

Да, знаешь ли ты, что Платон Мещерский (обер-прокурор синода) посе­лился здесь Не думай, что это имеет какую-нибудь связь с только что сделанными размышлениями, нет, мне он вдруг в голову пришел. Он страшно постарел, нигде не бывает, мы его только раз в театре и встретили.

Прощай, Митуш, уж так разболталась, что и лицо свое помарала; но уж так устала, что есть и спать хочу, я думаю, уже около полуночи. Сестры любезничают внизу с Карамзиным, а мне смерть спать хочется, прощайте, бра­тец любезный.

Приписка Н. Н. Пушкиной

Я забыла в своем письме напомнить тебе о шали; пожалуйста, не забудь, она мне очень нужна, не будешь ли ты так любезен прислать мне ее к 26-му.

ПИСЬМО 19-е

АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВНА ГОНЧАРОВА

14 августа 1835 г. Черная речка

Я в конце концов начинаю думать, дражайший и почтеннейший братец Димитриус, что ты хитришь с нами. Ты при­творяешься глухим к нашей просьбе, чтобы не быть вынуж­денным  на нее отвечать. Но, видишь ли, я вспоминаю изрече­ние из Евангелия, в котором говорится: «стучите и отверзится вам», и поэтому применяю это на практике. Вот в чем де­ло. Право, что за охота получать глупые письма, в которых только и говорится, что о деньгах. Я думаю, что, увидав на конверте адрес, написанный рукою одной из нас, ты дрожишь, распечатывая его; не лучше ли было бы говорить о бо­лее интересных предметах, столько можно было бы расска­зать и, следственно, избежать этого бормотанья, которое имеет только одну цель, — деньги. Мы тебя просим дать распоряжение Носову, чтобы он нам выдавал деньги каждое первое число месяца; и все бы делалось тихо и по-хорошему, в письмах не было бы ни полслова об этом, и мы были бы покойнее, уплачивали бы понемногу долги и все шло б порядком, а теперь в то время как мы не получаем денег, долги накапливаются; деньги прихо­дят и в тот же день ни грошу не остается. Мо­жет, ты это делаешь из особого интереса: чтобы почаще иметь от нас вести; оно все хорошо, но иначе бы лучше было. Впрочем, ты не должен опасаться, что мы тебя забываем, особенно я, ты знаешь, что я не ленива... Ты не можешь не пойти навстречу моей просьбе, особенно в этот момент, ты был бы просто чудовищем. Представь себе несчастье, которое только что со мной случилось. Я как раз писала тебе и вдруг... (извини за выражение) резь в животе. Я бегу, бросаю мою мантильку (иначе говоря кацавейку) на кресло. И что же я вижу вернувшись, о небо! Огромное чернильное пятно на красивейшей материи небесно-голубо­го цвета с серебристым оттенком, сшитой по последней мо­де, с бархатным воротником и рукавами в армянском вкусе. (Это подарок, который я получила, не подумай, что я спо­собна на такие безумные траты). О небо, я умру от этого, особенно если ты мне тотчас же не обещаешь исполнить мою просьбу. Нет, серьезно, к первому числу этого месяца снабди нас письмом к Носову, любезный братец, которое за­ставит его платить нам регулярно. Ты не поверишь, как мы были бы тебе благодарны. Ей-Богу, как первое чис­ло приходит, так и теребят. С болью в сердце я вы­нуждена так настаивать, но так как я знаю, что обращаюсь к очень доброму брату, я набираюсь смелости. Облегчите нас, братец, мы вам свечку поставим, даже восковую. У нас сальные не в моде.