Станиславский

Выбор пьес кружка не отличается ни оригинальностью, ни серьезностью — в любимовском театре и в прекрасном театральном зале московского дома, построенном вскоре отцом, играется обычный репертуар любителей: большей частью одноактные водевили, отечественные или «переделки с французского», изредка модные многоактные комедии вроде «Лакомого кусочка», «Вкруг огня не летай». Сестры придумывают костюмы, бутафорию. Володя являет собой «музыкальную часть» всех постановок. Костя много играет, а иногда и режиссирует спектакли, то есть разводит исполнителей в водевилях «Много шума из пустяков» или «Слабая струна», указывая, кому сидеть на диване, кому стоять у окна. Впрочем, режиссурой на первых порах занимаются большей частью взрослые, также достаточно увлеченные сценой. Иван Николаевич Львов, который продолжает помогать братьям Алексеевым осваивать гимназическую программу на математике, сам играет в любительских спектаклях, вывозит воспитанников в маленький театр Секретарева на Кисловке, в клубы, где идут эти спектакли. Там-то и видит Костя прекрасного актера-любителя, доктора А. Ф. Маркова, играющего под псевдонимом Станиславский, взятым в честь любимой балерины. Родители Алексеевы, вполне разделяющие увлечение детей, будут посылать Львову телеграммы вроде вот этой пасхальной: «Поздравляем вас с светлым праздником: ожидаем вас ко вторнику на Фоминой назначена генеральная Жавота — Сергей Елисавета Алексеевы».

Старший брат Володя — такой непринужденный, артистичный в обществе — на сцене конфузится, забывает текст и вскоре вовсе перестает играть, хотя все больше увлекается «музыкальной частью» — подбирает музыку, аккомпанирует исполнителям.

Зато сестры Зина и Нюша все больше времени отдают новым ролям, зато Костя замечает, что стал более свободен на подмостках, что может уже не спасаться в чужом, музилевском образе, но находить в той же роли свое. В марте 1879 года, через два года после дебюта, производит «самоанализ» двух комедийных ролей: «В первой пьесе до мелочей копировал Музиля и имел успех… Во второй пьесе играл самостоятельно, и роль удавалась сравнительно недурно». Еще через год запись: «Роль Фиша мне удавалась. Я перестал копировать Музиля голосом, но сохранил его манеры».

В гимназии же старшие братья Алексеевы вовсе не блещут успехами. Учатся весьма средне, не выказывая особого прилежания. В семнадцать лет Костя записывает без всякой грусти: «К несчастью, я не был удостоен быть допущену к экзамену, поэтому летние мои вакации начались почти месяцем раньше остальных моих товарищей 6-го класса. Передо мной целых 3 месяца, или, еще привлекательнее, целых 12 недель, по словам Георгия Ильича, нашего инспектора, для удовольствий, небольших занятий, устраивания спектаклей и праздной скуки. Особенно хорошо последним его предложением я воспользовался».

Это не вполне верно, скорее, даже вполне неверно. Как раз праздной скуке великовозрастный, недостаточно усердный «лазаревец» решительно не умел предаваться. Латынь и математика его не привлекают, но верховой езде, но гребле, но гимнастике, даже конторским занятиям, посещениям фабрики на Алексеевской, к которой отец исподволь приучает наследников, он отдается с полным вниманием. Тем более что к этим занятиям молодых Алексеевых приучают, но отнюдь не принуждают. Родители разделяют не только увлечения детей — они вполне сочувствуют их мукам и более чем покладисты к гимназическим неприятностям. Маманя заботливо писала шестнадцатилетнему сыну: «Ради бога не унывай, голубчик мой, и не трусь так экзаменов, а то у тебя и рассудок и мысли все пропадут во время extemporale, ты сам себя запугиваешь». Костя все-таки запугал себя и провалил латынь, но, судя по его дневниковой записи, ни сам провалившийся, ни родные не были особенно огорчены: «Настали экзамены; я с первого же и провалился. В тот самый день, как я ухнул по латыни, папаша купил и подарил мне великолепную английскую 600-рублевую лошадь. Счастья моего нельзя описать».

Молодые Алексеевы хороши собой. Прелестны сестры с тонкими чертами лица — шатенка Зина, белокурая, кудрявая Нюша. Старшие братья статны, высоки, румяны. Естественно, что появление этих юношей на великолепных лошадях вызывает приятное оживление на железнодорожной платформе в Пушкино, где прогуливаются дачники. Естественно, что и самих братьев Алексеевых не минуют обычные юношеские волнения. Одну из записных книжек Костя озаглавит: «Мои похождения во время летних вакаций 1878-го года». Эти «похождения» удивительно невинны и наивны. В соседней деревне, таинственно обозначаемой в записной книжке, как «Ж…», что значит «Жуковка», живут под надзором тетки «Жуковские барышни». Барышни то скачут кавалькадой мимо Любимовки, то плывут в лодке мимо любимовской веранды. «Через три дня мы поехали с доктором верхом по направлению к Ж… Сама судьба захотела, чтобы мы познакомились с барышнями».

Барышни одеты в сарафаны («сарафаны на них совершенно просты, хотя сделаны с большим вкусом»), принимают гостей на веранде, гости пьют чай и чинно беседуют с тетушкой. Затем в записях появляются «пушкинские барышни». С ними встречаются в болшевской церкви, на концертах и вечерах, на платформе в Пушкино; юноши соревнуются — кто быстрее подаст барышне стакан воды, платок, наградой служит «приветливая улыбка». К осени Алексеевы уехали в Москву, а барышни уехали в Симбирск; зимой одна из сестер вышла замуж. А вскоре Костя записал в «Похождениях»: «С ней мы встретились в собрании, но эта встреча не произвела на меня никакого впечатления. Я совсем разочаровался».

В Пушкино же братья Алексеевы познакомились с сестрами Захаровыми, обеих — Прасковью и Пелагею — автор «Похождений» называет «квартирантки моего сердца», и с этими «квартирантками» часты встречи зимой 1878/79 года: на Кузнецком мосту и на «антропологической выставке», в театре Секретарева и на балах с котильонами и кадрилями; отметив посещение театра, Костя ничего не пишет о спектакле, но подробно запечатлел болтовню с «барышнями З…». Пелагея Алексеевна шутя зовет Костю сыном, он ее — мамашей; на пасху христосуется с «квартирантками», равно взволнован встречами с обеими, обеих отмечая в «Похождениях», отмечая также: «Я увлекся немного Зиной Якунчиковой, но это было непродолжительно».

Увлечение Володи оказалось более стойким; в болшевской церкви состоялось венчание (потом — обед, праздник в Любимовке) Володи и Прасковьи Алексеевны Захаровой, Панечки, как стали ее называть новые многочисленные родственники, в том числе — автор «Похождений».

К тому времени он стал завзятым балетоманом, имеющим постоянное кресло в Большом театре, ежевечерним посетителем балетов. «Замечательный день. Утром был в „Деве ада“. Помялова заметила меня и все время делала глазки и кокетничала со мной. Во время танца голубков мы мимикой просили ее сыграть что-нибудь на бандуре, она кивнула головой и начала настраивать струны. Струна лопнула и ударила ее по лицу; все фифиночки рассмеялись и убежали за кулисы. В антракте Константин Юрьевич ходил на сцену и относил мой поклон Помяловой. Я также спрашивал, будет ли она вечером на балу у Ермолова. Константин Юрьевич возвратился и сказал, что Александра Ивановна обещалась приехать с тем условием, чтобы там был большой (то есть я). Дала наставление, чтобы кланяться с ней и подходить с приглашениями; иначе Вальц будет подозревать. Папаша с мамашей удивились, узнавши, что я еду на бал в собрание. Константин Юрьевич познакомил меня с Михайловой и с Екатериной Семеновной Кувакиной. С ней долго разговаривали. В 11 часов приехала Помялова с Вальцем. Я сконфузился, но все-таки поздоровался. Долго эта парочка ходила мимо меня, но я не решался пригласить, пока Александра Ивановна, проходя мимо, не сделала мне знак глазами, чтоб я подошел. Я пригласил ее, она поблагодарила Вальца и пошла со мною. Она нашла, что со мной можно весело проводить время. Подарила розу. Константин Юрьевич с женой условились с Помяловой и с Вальцом ехать ужинать. Александра Ивановна отвела меня в сторону и знаками просила, чтоб я приехал, но я был неумолим».