Пейзаж с убийцей

Свидетель утверждал, что погибшая женщина смотрела в противоположную сторону, потому что оттуда ехала машина. Эта машина очень тревожила женщину.

— Она ехала по противоположной стороне улицы, — заявил свидетель.

— Как это? По встречной полосе, что ли? — переспросил следователь.

— Получается так. Точнее, эта женщина сама резко поменяла направление движения, и машина была вынуждена разворачиваться. Но там была узкая улица, и она разворачивалась через ближайший въезд во двор, а для этого ей, действительно, пришлось проехать по встречной полосе.

— Подождите! — следователь жестом остановил свидетеля. — Вы что, имеете в виду, что машина ехала за этой женщиной?

— Вроде того.

— Мда… — следователь вздохнул. Если бы погибла молодая и симпатичная девушка, то можно было бы предположить, что она почувствовала опасность со стороны преследующей ее машины. Тогда все становилось понятным: девушка убегала от злоумышленников, но нечаянно попала под колеса встречного автомобиля. Но кто мог заинтересоваться сорокалетней бабой? Одинокой полной врачихой?

Кстати, врачихой она, оказывается, уже не была. Этого не знала даже ее племянница. За две недели до своей смерти Покровская была уволена по собственному желанию, но на самом деле за взятку!

История была шокирующей. Покровская выписала липовый больничный по уходу за ребенком. За это благодарная мамаша подарила ей коробку конфет и бутылку шампанского. Мамаша была подставная. Все это дело инициировала главврач. «Пора чистить ряды! — заявила она на собрании коллектива, а затем в милиции. — Кто не хочет работать врачом, кто воспринимает эту работу как средство наживы, пусть уходит сам. По-тихому! Пока по-тихому! Потом начнем чистить по-громкому, да так, что мало не покажется! И у нас, в медицине, есть оборотни!»

Следователь сам неоднократно сталкивался с вымогателями-врачами, поэтому никаких теплых чувств к ним не испытывал. Он считал, что низкая зарплата не является оправданием. В конце концов, вон как милицию в последнее время шерстят! А эти чем лучше? Да они хуже, от них жизнь зависит!

Правда, сослуживицы Покровской, вытирая слезы, говорили ему, что та мамаша рассказывала такую душещипательную историю про мужа-изверга, про собственные проблемы со здоровьем, что никто бы не удержался. Конфеты и шампанское она принесла сама и буквально заставила Покровскую взять их. Говорили они также, что покойная была врачом от Бога, что кроме работы ничего у нее в жизни не было, что главврач невзлюбила ее, потому что сама была вопиюще некомпетентной и постоянно боялась разоблачения со стороны хороших врачей, что веселая жизнь в поликлинике только начинается и это ужасно — несмотря на низкие зарплаты, найти работу все равно трудно… Ну, он знал, какие оправдания обычно умеют находить люди. «Корпоративная солидарность! — бормотал следователь, выходя из поликлиники. — Так они всегда: чуть что, держат круговую оборону! Никогда ничего не докажешь!» Его первенец погиб в роддоме из-за ошибки молодой акушерки, имевшей, между прочим, красный диплом. Та тоже вытирала слезы и бормотала, что ребенок все равно не выжил бы…

Итак, картина прояснялась. Сорокалетняя Нина Покровская, незамужняя и бездетная, не имевшая в жизни ничего, кроме работы, была изгнана из поликлиники с позором, скандалом и, практически, волчьим билетом. Могла она броситься под машину? Запросто.

Что же касается той машины, что, якобы, ехала за ней по встречной полосе, то, скорее всего, ни за кем она не следила, а была здесь совсем ни при чем. Но он рассказал об этой машине службе охраны банка — в благодарность за оказанную помощь: «Смотрите, не следят ли? Будьте осторожнее». Они кивнули.

Следователь исполнил также и долг дружбы — позвонил своему однокурснику Михайлову, который почему-то интересовался этим делом. Тот выслушал информацию довольно равнодушно — он, вообще, был в последнее время какой-то квелый. Правда, после такого удара по голове, наверное, будешь квелым. Это, можно сказать, не худший вариант. Куда хуже, если ты станешь все время улыбаться…

Михайлов, действительно, ходил задумчивым и раздраженным. После выхода на работу сразу навалилось много дел. В корчаковском магазине произошла драка: бывшая продавщица Верка избила нового хозяина — шурина майора Довганя. Она кричала, что он обещал оставить ее на работе, но обещания не сдержал. «Да что я, дурак, что ли? — бормотал шурин, морщась и прикладывая снег к расцарапанной щеке. — Она же известная на всю Сибирь воровка! Я не самоубийца!»

Спустя сутки магазин загорелся.

Разумеется, на этот раз Марадзе обзавелся просто-таки железным алиби: улетел в Кемерово к брату. Стали таскать Верку, но вся деревня встала на ее защиту. Шурина майора Довганя на этот раз осудили все без исключения: односельчане видели, как он за ней ухаживал, пока менялась судьба магазина. Голос корчаковских женщин в таких ситуациях был решающим. Деревня сошлась на том, что верить нельзя ни грузинам, ни хохлам, ни другим каким-нибудь национальностям. Самые надежные — русские и хакасы.

Мишаня сам сходил к дому Штейнера. Работы здесь внезапно прекратились. Весь сад был разрыт, мусор увезен, только лодочные двигатели и садовый инвентарь остались лежать у забора. Была там и медицинская каталка. Он перепрыгнул через забор, прошел туда, где раньше был сарай, остановился у каталки, потрогал ее, попробовал прокатить по саду. Потом подошел к калитке, ведущей на берег, открыл ее.

Река уже замерзла, и белое волнистое поле расстилалось перед ним. Его чистое полотно резко перечеркивали линии железной дороги. Рельсы немного дымились. На белой насыпи с той стороны выделялся разный мусор, выброшенный из вагонов. «Тоска…» — сказал Мишаня вслух.

Сегодня он разговаривал с Терещенко. Разговор опять не вышел: их отношения сильно испортились с той последней встречи. Правда, Терещенко рассказал ему немало интересного.

Например, то, что позвонил по телефону, оставленному Долгушиной неизвестным человеком. Он сказал в трубку то же, что и сама Долгушина три месяца назад: что он из Корчаковки, что снова приезжали люди, которые интересуются Антиповым. Милая девушка на том конце провода ответила ему: «Вы ошиблись. Это офис». Голос у нее был любезный и классически секретарский. Спустя полчаса Терещенко перезвонил (надеялся, что его информацию передадут кому следует), но ему снова ответили, что он ошибся.

— Может, Долгушина врала? — спросил Терещенко у Мишани.

— Может… — равнодушно согласился тот. — Но, скорее всего, те люди понимают, что по этому номеру не должен звонить мужчина. Ведь сам Долгушин умер.

— А сын?

Мишаня пожал плечами.

— Ты проверил, как давно им принадлежит этот номер?

— Шесть лет…

Поиски Антипова продолжались. Однако с девяносто третьего года, когда его видели последний раз, произошло столько разных событий, что казалось, будто они ищут в разных странах и даже в разных исторических эпохах.

— Нелегкое дело! — вздыхал Терещенко. — А ты, кстати, обратил внимание, что на доверенности стоит подпись начальника омской колонии?

— Липовая подпись, — поправил Мишаня.

— Все равно. Главное, что омской! Откуда наша знакомая родом, а? То-то! Кстати, она, оказывается, сирота. Отец у нее погиб, когда она маленькой была, а мать умерла в восемьдесят шестом. Остался отчим, который ее фактически обобрал. Поэтому-то она и скиталась по стране, не зная, куда приткнуться…

Мишаня поиграл желваками. Терещенко деликатно отвел взгляд.

— Ты видел, что на показаниях в деле Штейнера все время разный почерк? — вдруг спросил Терещенко. — Антипова допрашивал не Белоголовцев.

— Я знаю. — Мишаня стал еще мрачней.

«Не в настроении парень, — подумал Терещенко. — Понравилась ему эта аферистка!»

Если бы он узнал, что содержание их разговоров немедленно становится известным этой самой подозрительной московской знакомой, то, наверное, пришел бы в ужас. Но именно так и было: Мишаня уже истратил на междугородние переговоры месячную зарплату. Вначале Елена сама названивала каждый вечер, но он, понял, что она делает это, чтобы сэкономить его деньги. Это его обидело, и она поняла, что обидело: звонить перестала. Он же продолжил. Он даже получал от нее различные просьбы о поиске дополнительной информации, а иногда сам давал советы. Можно сказать, что они помогали друг другу.