Пейзаж с убийцей

Делать в пробке было нечего, и она стала размышлять: «Я заснула под телевизор… Очевидно, в ночных новостях об этом уже говорили… Да, все верно. Вот откуда этот сон!» То, что загадка разрешилась, очень ее обрадовало. Может, и остальные загадки последнего месяца имеют решение?

Словно почувствовав ее новую энергию, машины поехали. Оказывается, впереди была авария. Теперь две несчастных иномарки оттащили на обочину, и затор стал рассасываться. «Ты целуй меня везде, я ведь взрослая уже!» — пропела она, и тут увидела в боковом зеркале перламутровую «девятку». В этом, конечно, не было ничего странного — мало ли перламутровых «девяток» в Москве! — но теперь Елена ехала, не спуская с нее глаз. «Девятка» иногда перестраивалась, в том числе в крайние ряды, из которых можно было только поворачивать, но затем, нарушая правила, двигалась прямо. В какой-то момент Елене показалось, что человек в «девятке» почувствовал ее взгляд — он вдруг ушел вперед. «Что ж, — сказала она. — Либо я ошибаюсь, и ты ни при чем. Либо ты, тимуровец, уже хорошо знаешь, куда я еду, и тогда мы с тобой встретимся…»

«Девятка» стояла за квартал до здания телекомпании. В ней никого не было.

Телекомпания, в которой Елена работала с момента ее основания, теперь занимала один этаж вполне симпатичного особнячка, деля его с другими фирмами, принадлежащими Александру Сергеевичу Лежаеву. Весь фасад облепили разномастные вывески, многие из которых уже сильно устарели.

Дело в том, что Лежаев был по натуре своей скупердяй и Плюшкин. Он, видимо, органически не мог избавляться даже от тех бизнесов, которые перерос. Он их просто уплотнял. Так, фирма «Шторы и ламбрекены», занимавшая ранее аж два этажа, переехала в тесную комнатушку в подвале. Было смешно наблюдать за лицами случайных клиентов, попадавших в этот подвал в первый раз: такое забавное несоответствие существовало теперь между огромной и роскошной вывеской на полквартала и этим закутком, заваленным рулонами дорогой, но выцветшей ткани.

Туристическая компания «Лё Гран Вояж», наоборот, забралась под самую крышу, к мужскому туалету. Здесь торговали индивидуальными турами и дорогими направлениями, типа Сардинии и Сейшел, но видок у офиса был страшноватый. Дела у фирмы шли не шатко и не валко, но все-таки шли. Елена часто встречала на лестнице тяжело сопящих граждан в великолепном кашемире и с рекламными буклетами в руках: с их пузами нелегко было подниматься и спускаться по мелким ступенькам особняка.

И шторный, и туристический, а заодно и косметологический («Краса Плюс»), и цветочный («Лё Гран Букет») бизнесы отмечали вехи становления лежаевской жены: от домашней хозяйки к бизнес-леди, а затем обратно в домашние хозяйки. Так она себя пробовала, так самоутверждалась. Все эти шторы, Сардинии и уколы ботокса были ее игрушками. Лежаева была классической новорусской женой. У нее имелась даже собственная песня с клипом, но, поскольку и то и другое делала их телекомпания, крутить это по центральным каналам было невозможно по техническим причинам. Песню крутили по собственному кабельному телеканалу, зато часто. Лежаевская жена в клипе загадочно щурила глаза, ее длинные белые волосы красиво развевались, а изъяны талии скрывал корсет с боковой шнуровкой. Песня, как ни странно, была не про любовь, а про красоту среднерусской природы. Страсть к упоительным вечерам была у Лежаевых семейной.

Впрочем, любовь к супруге, несомненно, имевшаяся в сердце Лежаева, не была основной причиной для покупки всех этих небольших фирм. Главный мотив был меркантильный: Лежаев все время включал свои компании в какие-то хитрые схемы, что-то через них прокачивал, что-то проводил. Он постоянно находился в курсе самых модных махинаций, поэтому прямое назначение всех этих агентств — получение от них прибыли — было для него делом десятым. Иногда Елене казалось, что Лежаев вообще не разбирается в бизнесе — настолько бредовыми были многие его действия. Они противоречили всем законам целесообразности, но целесообразность в них, конечно, была — просто она была другой, жульнической. Лежаев даже умудрялся импортировать свои гран-букеты в Голландию и при этом возвращать несуществующий налог на добавочную стоимость. Понятно, что на самом деле цветы не покидали пределов родины, никому не продавались, да и вообще вряд ли существовали.

Как только государство устанавливало льготы для какого-нибудь вида деятельности, этот вид деятельности немедленно появлялся в особняке. А после того как льгота отменялась, открытая Лежаевым фирма приходила в упадок. На ее этаже быстро облупливалась штукатурка, телефоны отключались, две трети сотрудников расползались, а оставшаяся треть перебиралась в подвал или на чердак. А вот вывески Лежаев жалел. Так и сияли они на весь переулок, когда на Москву опускался вечер.

Возможно, телекомпания тоже была открыта ради каких-то льгот. Но, скорее всего, просто для понтов. Однако Лежаев был не худшим хозяином. Не худшим директором был и Митя.

Елена втиснулась в зазор между тугой дверью и стеной, кивнув при этом вахтеру, миновала предбанник, прошла по первому этажу. Здесь делался ремонт. Судя по латунным вывескам, назревали новые перестановки. Раньше Елене всегда было любопытно, на чем сегодня Лежаев зарабатывает основные деньги, но теперь уже она запуталась. На вывесках могло быть все что угодно: «Лё Гран Петролеум», «Конфискованные диски Плюс» или даже частный пенсионный фонд «Упоительный вечер жизни». Равнодушие государства к таким махинациям удивляло даже ее — женщину независимую и небедную.

На своем этаже, в коридоре, Елена сразу столкнулась с Митей, но поговорить не удалось. Увидев ее, он вдруг всплеснул руками, словно что-то вспомнил, и, резко развернувшись, убежал в кабинет.

На всякий случай она зашла в монтажную.

— Закончила?

— Да. Лежаев уже приходил, смотрел. Он в восторге. Тебя вспомнил. «Вот, — говорит, — лентяйка! До сих пор не на работе?» Опять тебе хочет… вставить… — Маша захихикала. Эта фраза стала у них популярной.

— Не требовал, чтобы меня уволили?

— Нет, что ты! Наоборот, сказал, что в мире все так и устроено: либо талантливый, либо трудолюбивый.

— Ну, это ерунда.

— Да нет, он в том смысле, что некоторые талантливые за полчаса сделают столько, сколько дураки за год не успеют. Он, знаешь, питает слабость к творческим людям. Он и на Митины левые заработки внимания не обращает поэтому.

Митя прикарманивал рекламные деньги — если клиент был свой, брал наличными. Кроме того, он пускал в новости сюжеты, проплаченные отнюдь не через бухгалтерию. Считалось, что Лежаев об этом не знает.

— А Митя что-нибудь говорил по поводу моего опоздания? Уволить не грозился?

— Сказал: «В городе ужасные пробки». Лежаев сказал: «Точно. Я сам даже в Мосгордуму опоздал…» Ты чего выдумываешь-то? Когда у нас за такое увольняли?

Все-таки она вышла из монтажной в сомнениях. «Что за странное поведение? Когда у него проблемы, он может отмалчиваться, но тут ему явно неприятно со мной видеться. Словно он планирует сделать мне пакость… Или уже сделал ее… Уже сделал… Не может быть!»

Она быстро прошла по коридору, отодвинула всполошившуюся секретаршу, специально посаженную на отдельном стуле без стола, ворвалась в кабинет.

Митя сидел, положив ноги на стол, и смотрел телевизор. Не свой, между прочим, канал.

— Совсем я вас, народ, разбаловал! — лениво отозвался он на ее появление. — Врываетесь, как на рынок.

— Что за дурная метафора! Разве на рынок врываются? Только если террористы… Митя, ты мне ничего не хочешь рассказать?

— Нет! — Он безмятежно поглядел ей в глаза.

— Удивительно! Моя забитая омская сестра, которая боится не только милиционеров или управдомов, но даже и воспитателей в детском саду, даже она, наплевав на подписку о неразглашении и, можно сказать, рискуя жизнью, звонит мне с явочного телефона, чтобы предупредить: «Тобой, Лена, интересуется милиция или КГБ!» А ты, отважный московский журналист, мой друг последние десять лет, ты, прекрасно знающий, что в Новосибирск я поехала по твоему заданию, дрожишь после первого допроса!