Нартов

В этот день придворный «лабораториум», которым ведал Нартов, был передан в Академию наук. Петровская токарня превратилась его усилиями в Лабораторию механических и инструментальных наук.

Нартов получил, наконец, возможность работать в основанной Петром I Академии наук, которая за короткий срок уже приобрела широкую известность. Здесь Л. Эйлер, Н. и Д. Бернулли, Я. Герман, Ж. Делиль и другие уже вели успешные работы в области математики, механики, физики, астрономии, географии, биологии и иных наук, выпускались первые в стране научные журналы, публиковались монографии. О Петербургской Академии в то время говорили за рубежом: «Там ученые мужи по всякой части и запас инструментов. Петр, сведущий сам в этих науках, умел собрать все, что для них необходимо».

Обстановка в Академии оказалась для Нартова, однако, неблагоприятной. Хозяевами Академии были люди, близкие к Бирону. «Главным командиром Академии» (президентом) стал с 1734 года земляк Бирона, курляндский немец, помещик из Ренгенгофа Иоганн-Альберт Корф. Всеми делами заправлял секретарь Академии Иоганн-Даниил Шумахер, родом из Кольмара в Эльзасе. Впоследствии Ломоносов справедливо скажет об этом многолетнем хозяине Академии и гонителе русских ученых: «в науках скуден».

Этот властолюбец и карьерист, чуждый науке, самовластно правил Академией почти тридцать пять лет. Тщетными были попытки академиков избавиться от его господства. Еще в 1729 году все академики подавали на имя Петра II просьбу убрать Шумахера, считая свое подчинение ему унизительным. Опытный придворный интриган очень ловко ликвидировал эту попытку, как и другие.

Особенно окрепла власть Шумахера при Бироне, которого он, несмотря на полное невежество последнего в науках, попытался в 1731 году превратить в протектора, то есть почетного президента Академии. Затея эта была, однако, настолько неприглядной, что даже в те годы не встретила поддержки у академиков. Еще бы! До этого протектором Академии наук был только Петр I.

Опираясь на Бирона и его приспешников, Шумахер повел дело так, что сумел изгнать лучших ученых. Оказались вынужденными покинуть Академию и уехать за рубеж знаменитый математик Я. Герман, выдающийся физик Г. Бюльфингер, великие математики и механики Даниил Бернулли — в 1733 году и в 1741 году — Леонард Эйлер, возвратившийся в Россию только в 1766 году, через пять лет после смерти Шумахера.

Вспоминая об этих гнусных делах, Ломоносов в дальнейшем писал: «…не можно без досады и сожаления представить самых первых профессоров Германа, Бернулиев и других, во всей Европе славных, кои только великим именем Петровым подвигались выехать в Россию для просвещения его народа, но Шумахером вытеснены, отъехали, утирая слезы».

Создавая невозможные условия для лучших ученых, Шумахер открывал двери Академии для карьеристов, подобных саксонскому немцу Готлибу-Фридриху-Вильгельму Юнкеру. Последний приехал в Россию в качестве всего лишь домашнего учителя и за сочинение виршей, славословящих Бирона и его приятелей, очень быстро стал не только членом Академии, но и почетным академиком. Этот ничтожный человек занимал, как ни странно, должности академического профессора «политики и морали», а затем и «профессора поэзии». Юнкер орудовал и как шпион: передал за границу секретный дневник главнокомандующего русской армии.

Придет время, и Нартов первым поднимет знамя борьбы против шумахеровщины, за честь и достоинство подлинной науки. Но в те годы, когда он пришел в Академию, еще не наступил час этой грядущей борьбы. Необходимость же ее он увидел с первых дней.

Прошло десять лет после основания Академии, но она все еще не была русской. Все академики были иноземного происхождения. В Академии работал только один русский ученый В. Е. Адодуров, адъюнкт по математике с 1733 года, переводчик и преподаватель академической гимназии. Академия тогда пополнялась преимущественно немецкими учеными второй и третьей руки.

Большая часть академиков не владела русским языком, а некоторые и не хотели говорить по-русски. Протоколы академического собрания сперва велись на латинском языке, а с 1734 года — на немецком.

В русском научном центре русская речь была редкостью.

Горькое чувство у Нартова вызывало и то, как извратили его идею создания «Академии разных художеств».

При организации Академии наук Петр I предусмотрел развитие в ней и наук и «художеств». Однако после ее открытия все «художества» свелись к работе при Академии наук только вспомогательных мастерских: «Прешпективных трубок и микрошкопиев» палата (оптическая мастерская), Инструментальная и Слесарная палаты. Никто и не подумал о предусмотренном петровским механиком развитии прикладной механики, строительной техники и других основных направлений техники. Не было и намека на тот научный центр для развития техники, который хотел создать Нартов.

Не помогло делу и приглашение в 1726 году в качестве профессора по механике и оптике дабрунского пастора Иоганна-Георга Лейтмана, родом из Виттенберга. Историки Академии наук отмечают, что после десяти лет работы созданной им мастерской последняя не оставила сколько-нибудь заметного следа в истории русского приборостроения. Основоположниками научного приборостроения в стране стали русские специалисты — мастер «математических инструментов» И. И. Калмыков и оптик И. Е. Беляев.

Ко времени прихода Нартова в Академию наук ее «художественная» деятельность расширилась, но все же оставалась ограниченной узкими рамками ремесленного мастерства.

Многие академики были вообще очень резко настроены против технических знаний. В 1733 году почти все академики обратились в Сенат, утверждая, что «забота о ремеслах и художествах не может быть делом Академии». Признавая необходимость для страны развития «ремесл и художеств», они считали необходимым отделение последних от Академии наук. Академик Христиан Гольдбах заявлял, что считает «вредным и бесполезным для Академии наук, когда при ней еще существует Академия художеств и ремесел».

Монтажные инструменты. По рукописной книге А. К. Нартова «Ясное зрелище машин».

Первый и последний листы прошения с собственноручной подписью А. К. Нартова, в котором он просит о выплате жалованья за истекающий год, чтобы «не прийтти з женою и детми моими сиротами, оставшимися в Москве, в последнее убожество». Ноябрь 1736 года.

Все это было прямо направлено против пребывания в Академии наук таких лиц, как автор проекта «Академии разных художеств».

Появление Нартова с его четкими принципиальными позициями, стремлением создать центр технических наук сразу же вызвало недовольство со стороны вельмож, заправлявших делами Академии. Противодействие приходу Нартова проявлялось во многих формах.

Даже после того, как лаборатория Нартова вместе со всеми его учениками была передана в Академию, ее руководителя долгое время не хотели принимать в академическую среду петровского механика. Прошел почти год, пока в марте 1736 года Нартова зачислили на академическую службу. Но положенное жалованье начали выплачивать далеко не сразу. В ноябре 1736 года Нартову пришлось писать, что у него нет денег даже для «дневной пищи». Ответа на эту просьбу не последовало.

Документы показывают, что Шумахер и шумахеровцы рассчитывали поставить Нартова в такое тяжелое материальное положение, чтобы тот сам покинул Академию. Почти два года после передачи его лаборатории в Академию он оставался без гроша и не мог забрать в Петербург свою семью, живущую в крайней нужде в Москве. Нартов неоднократно писал, что вместе со своей семьей доведен до полного разорения, до «последнего убожества».

Петербургский его дом был давным-давно ликвидирован. С большим трудом Нартов добился того, чтобы ему предоставили положенную по штату квартиру. Дом, нанятый для него на третьей линии Васильевского острова, был ветхим и неисправным, как писал Нартов, через потолки сыпался мусор «в кушанья». Приближалась зима, а «хоромы» находились в таком состоянии, что жить в них было невозможно. Требовалась перекладка печей, полы были со многими щелями, кровля в ряде мест проломана, в комнаты текла вода.