Страница 4 из 11
Лон очень темный. Маленькое, довольно правильное лицо, туго натянутая темная кожа, темно-карие глубоко посаженные глаза, почти черные волосы, гладко зачесанные назад с крутого лба. Он второй по классу игрок в покер из всех, с кем мне когда-либо случалось просидеть ночь за карточным столом (с первым – Солом Пензером – вы познакомитесь позже).
В тот вечер, когда я вошел в маленький кабинет Лона, он говорил по телефону. Я сел на стул в торце письменного стола и стал слушать. Разговор тянулся несколько минут, и за это время Лон произнес только одно слово «нет», но зато девять раз. Когда он положил трубку, я поддел:
– Только и знаешь, что поддакивать.
– Мне нужно сделать еще один звонок, – объявил он. – Вот, развлекись пока. – Он передал мне картонную папку и снова повернулся к телефону.
Это было досье на Томаса Дж. Йигера. Не сказать, что пухлое: десяток или около того газетных вырезок, четыре отпечатанные на машинке заметки, несколько листков из статьи в отраслевом журнале «Пластики сегодня» и три фотографии.
Два снимка были сделаны в студии, и внизу значились фамилии. Третий отсняли в банкетном зале отеля «Черчилль» во время какого-то сборища, и к ней был подклеен машинописный текст: «Томас Дж. Йигер произносит речь на банкете Национальной ассоциации производителей пластиков в отеле „Черчилль“, Нью-Йорк, 19 октября 1958 года». Он стоял на сцене у микрофона с поднятой рукой.
Я пробежал глазами заметки, просмотрел вырезки и читал статью, когда Лон закончил говорить по телефону и обратил взгляд на меня.
– Ну, выкладывай! – потребовал он.
Я закрыл папку и положил ее на стол.
– Пришел заключить сделку, – заявил я. – Но сначала тебе следует кое о чем узнать. Итак, я никогда не видел Томаса Дж. Йигера, не говорил с ним и вообще не имел никаких сношений. И мистер Вульф тоже. Я не знаю об убитом ничего, кроме рассказанного тобой по телефону и только что прочитанного.
Лон расплылся в улыбке:
– Для официальной версии неплохо. А если строго между нами?
– Да то же самое. Хочешь – верь, хочешь – нет. Но как раз перед тем, как позвонить тебе в пять часов, я кое-что услышал. И это возбудило мое любопытство. Пока предпочту держать услышанное при себе. По крайней мере сутки. А может, и дольше. Думаю, я буду сильно занят в ближайшее время. И мне не улыбается проторчать весь завтрашний день в прокуратуре… Так что лучше никому не знать, что я звонил тебе сегодня днем, чтобы расспросить о Йигере.
– А по мне, так лучше, чтобы знали. За папкой-то посылал я. Если я скажу, будто мне было виде́ние про этого типа, пойдут разговоры.
Я усмехнулся:
– Ну перестань! У тебя ни одного козыря на руках. Говори все что в голову взбредет. Можешь сказать, что раздобыл кое-какую информацию в строго конфиденциальном порядке, без права ссылаться на источник, что связан словом. Кроме того, я предлагаю тебе бонус. Если ты до поры до времени позабудешь о проявленном мною интересе к Йигеру, обязуюсь внести тебя в список тех, кому рассылаю рождественские открытки. В этом году будет репродукция абстрактного полотна в двадцати тонах. Текст следующий: «Примите в дар эту картину. На ней изображено, как мы купаем нашу собаку. С наилучшими пожеланиями Арчи, Мехитабель, дети».
– Нет у тебя никакой Мехитабели и никаких детей.
– Конечно. Именно потому это и будет абстрактная живопись.
Он бросил на меня испытующий взгляд:
– Мог бы подкинуть мне что-нибудь, а я бы пообещал не ссылаться на тебя. Или придержал бы информацию, пока ты не разрешишь дать ей ход.
– Нет. Не сейчас. Если что, я знаю твой номер телефона.
– Как всегда. – Он воздел руки. – У меня дел полно. Заходи как-нибудь.
У него зазвонил телефон, он повернулся, чтобы взять трубку, а я вышел.
Спускаясь в лифте, я прикинул, что к чему. Вульфу я сказал, что вернусь к ночи, а сейчас всего лишь девять. Я голоден. Можно зайти в буфет перекусить и за едой прикинуть, что́ предпринять, но вот беда: я отлично знаю, что́ хочу сделать, и на это может потребоваться целая ночь.
Кроме того, хотя и подразумевается, что на задании я должен руководствоваться собственными способностями и опытом, как однажды сформулировал это Вульф, также предполагалось, что в случае осложнений я обо всем доложу боссу.
В данном случае телефонный звонок исключался. И не только потому, что Вульф не любит обсуждать дела по телефону, но и потому еще, что все должно быть по правилам, а иначе он откажется играть.
В итоге я поймал такси и назвал водителю адрес старого особняка на Западной Тридцать пятой улице.
Доехав, я поднялся по семи ступенькам и нажал на кнопку звонка. Что толку иметь ключ, если на дверь накидывают цепочку? А когда я ухожу, так обычно и делают. Мне открыл Фриц.
Он изо всех сил старался не смотреть на меня вопросительно, но вопрос явственно читался в его взгляде – тот же самый, которого он так и не задал мне днем: «У нас клиент?» Я сообщил ему, что такая возможность все еще существует, а также добавил, что в животе у меня пусто, так не даст ли он мне ломоть хлеба и стакан молока? Он ответил, что, конечно, все принесет. И я прошел в кабинет.
Вульф сидел за столом с книгой, откинувшись на спинку единственного в мире кресла, в которое он мог сесть не скорчив гримасы. Кресла, сделанного на заказ по его чертежам и под его наблюдением.
Горели только лампы для чтения над ним и за его спиной, и, освещенный под таким углом, он казался крупнее обычного – гора, из-за которой встает солнце. Войдя, я включил свет, вернув ему обычные размеры, и он заговорил.
– Гм, – исторг он из себя. А когда я прошел к своему столу, спросил: – Ты ел?
– Нет.
Я уселся.
– Фриц что-нибудь принесет.
– Принесет? – Удивление с оттенком досады.
Обычно, когда дела заставляют меня пропустить очередной прием пищи и я возвращаюсь домой голодный, то просто иду на кухню и ем. Исключения делаю только в том случае, если у меня есть что сообщить, причем безотлагательно. Между тем Вульф уже настроился провести вечер с книгой, и ему вовсе не улыбалось выслушивать сообщения, неважно какие.
Я кивнул:
– Меня кое-что гнетет.
Он поджал губы, заложил пальцем, чтобы не потерять страницу, большую толстую книгу, которую держал обеими руками, тяжело вздохнул и произнес:
– Ну?
Я решил не ходить вокруг да около. К его настроениям надо приноравливаться, как к переменам погоды.
– У вас на столе лежит конверт, – сказал я. – Это баланс нашего банковского счета за вычетом тех чеков. Через тридцать семь дней, в июне, придется платить налоги. Конечно, можно подать декларацию с поправками – если только за это время к нам за помощью не обратится кто-нибудь с действительно большой проблемой и столь же большим кошельком.
Он бросил на меня сердитый взгляд:
– Сколько можно твердить одно и то же?
– Я не твержу одно и то же. Молчал об этом целых три дня и сейчас говорю только для того, чтобы с вашего разрешения попытаться раздобыть какого-нибудь клиента, а не сидеть сиднем и не ждать, пока он сам подвернется. У меня уже мозоли на заднице.
– Ну и каков твой план? Уличная реклама? Человек-сэндвич?
– Нет, сэр. Я наметил себе цель. Не знаю, правда, насколько она достижима. Я про того типа, который приходил нанять меня, чтобы я разобрался с его «хвостом». Про Томаса Дж. Йигера. Я взял две машины. В семь часов они были на месте. Одна должна была везти его, на другой я собирался следовать за ним. Он не появился. Я устал ждать и позвонил ему домой. По телефону мне ответил Пэрли Стеббинс. Я завернул за угол и обнаружил там, напротив дома Йигера, машину с шофером Пэрли Стеббинса. Я позвонил Лону Коэну, и он поинтересовался, как вышло, что я наводил у него справки про Томаса Дж. Йигера за два часа до того, как труп этого самого Йигера нашли в траншее на Западной Восемьдесят второй улице. С дыркой в черепе. Итак, наш клиент ушел из жизни. Однако сдается мне, что его уход поможет нам заполучить другого клиента. Покойный был большой шишкой в своей области, занимал хорошую должность и владел уютным домом в приличном районе. Очень может быть, что, кроме меня, никто не знал о его подозрениях насчет слежки. Опять же, тело его нашли в том самом квартале, на той самой Западной Восемьдесят второй улице, куда – к дому сто пятьдесят шесть – он опасался притащить «хвост». Так что я потратил некоторое количество наших денег. Оплатил двум таксистам простой, да еще дал каждому из них по сорок долларов, чтобы забыли, где простаивали. Вернее, дал Майку Коллинзу. Эл Голлер предпочел обо всем забыть из соображений личного характера.